Последний Карфаген
(Повесть. Рассказы. Дневники) - Козлов Сергей Сергеевич - Страница 19

— Срисовали…

Между тем баритон продолжал:

— Мы прибыли сюда с Симоном Давидовичем, чтобы сделать вам и вашим друзьям несколько выгодных предложений.

— Нам пора познакомиться с этими джентльменами, пойдем вниз, — позвал Двадцать Седьмой, — в прятки с ними играть бесполезно.

— Послушаем, чего хотят, — согласился я и кивнул Рите. — А ты останься.

Она пожала плечами.

Сидящие в мягких креслах люди оказались не такими уж и лощеными, как показалось, когда мы их рассматривали из окна. Разве что — костюмы и обувь. У щуплого Симона Давидовича на лице были красные пятна, похожие на следы псориаза, волосы прилизаны, но возникало ощущение, что он не мыл голову уже пару недель, отчего на плечах красовались целые сугробы перхоти. Примечательным был его небольшой, совсем не семитский носик, над которым тренированной добротой горели карие глазки. Второй больше походил на легализовавшегося авторитета, который теперь является каким-нибудь начальником финансового отдела областной администрации, регулярно отчисляя за свою спокойную безбедную жизнь определенные суммы братве из государственного или муниципального бюджета. Этот хоть не старался казаться добрым и внимательным. Он привык чувствовать себя хозяином положения и всячески старался продемонстрировать это. Огромная, слегка выступающая вперед челюсть придавала каждому его слову нужный вес. Зато я представил себе движение этих пищедробильных жерновов, когда он нервничал. В такие моменты вместе с увесистыми словами изо рта его должны клочьями лететь слюни. Кроме того, глаза его венчали огромные надбровные дуги, определяющие его недалеких неандертальских предков. Короче, до Аполлона ребятам было чуть меньше, чем Бобу Марли.

Зато разговаривали они так, будто мы пришли на прием к психотерапевтам.

— Уважаемые мои, — нежно обратился к нам Симон Давидович, — мы многое о вас знаем, несмотря на крайнюю засекреченность вашего постсоветского предприятия. И, уравнивая шансы нашей беседы, мы, разумеется, расскажем о себе. Вас, конечно, интересует источник утечки информации, но пусть вас это не беспокоит, потому как дальше нас она не утекла. А поделился с нами государственными тайнами сам президент. Последнее время ему все сложнее держать ситуацию под контролем. Возраст, болезни…

— И маразм… Всенародно избранный… — вставил Игорь.

— Как вам будет угодно. Оставим кремлевского старца. Нам важнее определить наши собственные отношения, чем отношение к нему. — Симон Давидович добыл из золотого портсигара сигарету, к нему тут же подскочил с упредительной зажигалкой охранник.

Андрей Викторович, откровенно поморщившись, достал из серванта пепельницу и поставил ее перед гостем.

— Так вот, — продолжил Симон Давидович после аппетитной затяжки, — мы относимся к категории людей, которые, простите за термин, коллекционируют профессионалов во многих видах деятельности. У нас душа кровью обливается, когда мы видим их не при деле. Сразу опережу ваши вопросы: несколько человек из вашего отряда уже дали согласие на работу с нами. Мы дали им работу и высокие оклады, а они получили покровительство и защиту на самом высоком уровне. А главное — они легализовались. У них появились имена, настоящие дома, и они могут обзавестись семьями. Андрея Викторовича в этом случае мы считаем самородком, этаким любителем, который дорос до вершин мастерства.

— Ну а что у вас придумано на случай нашего отказа? — напрямую спросил я.

— Ничего, — нежно улыбнулся Симон Давидович, — не хотите, не надо. Нет ничего хуже, чем просто купленные, а не идейные слуги. Мы просто оставим вас один на один с этим жестоким миром. Вот, например, Андрею Викторовичу осталось совсем немного, чтобы его вычислили…

— Вот только не знаем, кто будет первым, братва или РУБОП, — едко хохотнул второй, но тут же осекся, обоженный ледяным взглядом Симона Давидовича.

— Не надо, Леня, нельзя так разговаривать с людьми, которым не знакомо чувство страха, это тебе не кислопузые коммерсанты.

На какой-то момент Леня стушевался, я в это время смотрел на него.

Последнее время Леня думал только о девятнадцатилетней Яне, которую увез в свой особняк прямо с подиума. Он не то чтобы отошел от дел, он просто смотрел на все вокруг сквозь легкий туман поздней любви. Стоило ему вспомнить их ночное сумасшествие, доводящее его то до звериной страсти, то до незнакомой с детства отеческой нежности, и у него начинала кружиться голова.

Вот и сейчас, поняв, что встрял невпопад, Леня мысленно отмахнулся от своего заумного партнера и ярко представил себе, как сегодня утром Яна голышом сидела на его груди и, накручивая на пальцы нежные русые локоны, мечтала о том, как они уедут на какой-нибудь островок, подальше от этой умирающей, но вечно ждущей перемен страны. И Леня буквально стоял на краю обрыва, готовый бросить все дела, перестать чувствовать себя вершителем судеб и броситься с этой длинноногой синеглазой феей в свободный полет. И даже не верилось, что нынче ему стукнет сорок пять. Он ощущал себя, как минимум, тридцатилетним. Но игра, в которую он играл последние двадцать лет, была похожа на употребление сильного наркотика. Каждый день он просыпался с мыслью, что пора лечь на дно, всех денег не заработаешь, назначал себе сроки эвакуации на предусмотренные и хорошо обеспеченные запасные аэродромы, но каждым новым утром откладывал этот шаг по принципу: ну еще чуть-чуть.

— Того, что у тебя есть, тебе хватит до конца жизни? — спросила как-то фея.

— На пять, — прокрутив движимое и недвижимое, ответил Леонид Васильевич.

— Чего на пять? — поняла, но не поверила Яна.

— Жизней, — нахмурился он.

— Тогда зачем тебе еще?

— Все берут и я тоже, — сказал и сам понял, каким идиотизмом отдает эта фраза.

— И за какие идеи мы должны стать слугами? — Игорь с легкой иронией смотрел на Симона Давидовича.

— Прозвучит это банально, — посерьезнел Симон Давидович, — но главной для нас является идея свободы. На ней строится все, из нее вытекает все. Свобода личности, свобода предпринимательства, свобода совести…

— Конституция? — опередил Игорь.

— Не совсем, — поморщился Симон Давидович. — Скорее, речь идет о мировом устройстве, нежели об отдельно взятой стране, ну и, разумеется, о каждом отдельно взятом индивидууме. Вот, например, ваш сослуживец — Никита Васильевич Бесогонов…

Тело мое прошила молния. Он утверждал то, в чем я еще сомневался, как в недавно приснившемся.

— Совсем недавно он был абсолютно свободен. У него не было даже имени, хотя вы к этому и привыкшие, но у него не было и памяти, не было никаких заскорузлых обязательств перед этим миром, кроме одного — жить и радоваться. У вас, Игорь Иванович (я посмотрел на Игоря, он незаметно кивнул: да, мол, это тоже мое настоящее имя), сейчас тоже нет никаких обязательств. И вытекает это утверждение из того, что вас просто выбросили, даже не обеспечив пенсионного пособия. Разве достойно такое государство таких верных солдат, как вы? Оно и обычных-то периодически предает.

— Не следует путать государство и правительство, — возразил Игорь.

— Не стоит сопоставлять термины, милейший. История располагает массой примеров, позволяющих утверждать, что любое государство, выражаемое в тот или иной период своего существования тем или иным правительством, рассматривает своих граждан, а тем более солдат, как винтики, которыми легко можно пожертвовать ради общего благосостояния всего механизма. Винтики взаимозаменяемы. Главное, чтобы резьба совпадала. А уж моральная сторона дела легко облекается в рамки необходимости или жертвенности исходя из конкретной ситуации.

— Вы можете предложить что-то лучше?

— Об этом и речь! — оживился Симон Давидович. — Мы за верность платим верностью. При этом наша верность подкрепляется массой гарантий и завидным материальным обеспечением. У нас нет ничего похожего на государство, потому что мы уже давно выше его.