Последние километры
(Роман) - Дмитерко Любомир - Страница 50

Пожали ему руку и скрылись в пожаре.

Галя Мартынова с нетерпением схватила письмо, адрес был написан рукой Бакулина. Огромный холл почтамта каруселью завертелся вокруг нее. Петр писал с КП армии. Жив, здоров, возвращается в бригаду. Беспокоится о ней, любит ее!

Хотелось танцевать, смеяться, кричать от счастья. Скорее бы на воздух, на простор! Увидеть Валю, Тамару Денисовну, рассказать им или прочесть вместе с ними эти драгоценные строчки.

Но до конца смены оставалось еще полтора часа. Нужно приглушить свои чувства, свою радость, разделяя радость и горе других. Телеграммы плыли нескончаемым потоком.

Вдруг поток прекратился. Прокатился торопливый гомон, послышались выкрики удивления, очереди людей покачнулись, зашевелились и — растаяли. Воздушная тревога? Почему? Каким образом?

Закрыв окошко, Галя надела шинель и выбежала на улицу Горького. Широкая улица до отказа заполнена людьми. Сверху, со стороны площади Московского Совета, мужчины и женщины, многие с детьми на руках или на плечах, двигались вниз к Манежной и Охотному ряду, что-то выкрикивая и показывая в сторону Красной площади. Галина тоже взглянула туда.

На Кремлевских башнях ярко пылали рубиновые звезды. Почти полторы тысячи дней и ночей прятались они от вражеского глаза под маскировочными чехлами и только теперь засияли вновь. Сначала Галя увидела одну звезду, потом другую, а когда неудержимый людской поток понес ее с собой мимо театрального подъезда, мимо гостиниц «Националь» и «Москва», перед глазами девушки предстало непередаваемое зрелище.

Об этом событии уже узнала вся огромная столица. Толпа вокруг Кремля с каждой минутой разрасталась. Загремели оркестры, зазвучали песни. Люди поздравляли друг друга.

Березовский по радио разыскивал Майстренко. «Поэт своего дела» застрял со всем хозяйством где-то в районе Тельтов-канала. Бригада после боев в Лихтерфельде очищала Штеглиц, приближаясь к центру. Враг яростно цеплялся за каждую улицу, переулок, здание.

Перед глазами комбрига возникали эпизоды этого многодневного изнурительного боя. Танкистам и автоматчикам то и дело преграждали путь движущиеся и врытые в землю «тигры», «пантеры», «фердинанды», хитро замаскированные «кобры», пулеметные гнезда, снайперы, охотившиеся с каждого балкона и окна. Но более всего досаждали фаустпатроны.

Так и не разыскав в этом вавилонском столпотворении своего заместителя по тылу, комбриг связался с начштаба Соханем.

— Как дела у Бакулина?

— В батальоне большие потери.

— Когда вступит в бой Полундин?

— Когда понадобится.

— Даю два часа. Где Майстренко?

Ищи иголку в стоге сена.

— Если найдете, поторопите. И Никольского тоже.

— Инженер-майор на железной дороге.

— Что он там делает? Нам нужно обезвредить фаустников. Беда мне с помощниками: один поэт, другой бабник. Не иначе, нашел уже где-нибудь берлинку…

— Он в этих делах мастак! А что там у вас, трудно? — перешел на серьезный тон Сохань.

— Трудно, очень трудно. Тяжелые потери изо дня в день. А сегодня — особенно.

…Т-34 с проломленным бортом. Сквозь пробоину видны искореженные внутренности машины, раненый механик-водитель Потеха и убитый командир взвода Голубец. Молодой коммунист обезвредил двух «фердинандов», которые перекрывали важный перекресток. Но внезапно вырвался третий и вплотную выстрелил в борт.

Эвакуировать мертвых не было возможности. Похоронная команда собирала их, вносила в списки и хоронила в скверах и на площадях. Для братских могил использовали воронки от бомб и снарядов.

А бригада шла вперед, с каждым шагом приближая конец фашистской армии, гибель тех, кто развязал войну.

Наконец комбриг смог выбраться из своей машины. Бой на короткое время затихал, у экипажей заканчивались боеприпасы. Березовский закашлялся от гари и дыма. Видимость никудышная, невозможно понять — день или ночь? А сверху немилосердно печет весеннее солнце. Когда глаза немного освоились, увидел поодаль, за углом здания, группу штабных офицеров. Среди них — о диво дивное! — Семен Семенович Майстренко. Не дожидаясь напоминаний, «поэт» окружным путем провез через пылающие кварталы горючее, боеприпасы, термосы с горячей пищей.

— Семен Семенович, на крыльях?

— Зачем крылья? Ползете ведь как черепахи.

— Ползем… — Березовский смотрел вперед: кварталы, кварталы, кварталы, кварталы. Дома высокие, капитальные. Сколько их еще будет: двести, пятьсот, тысяча?.. — Тут не проедешь пятьдесят километров в сутки…

— Эх, делали и по семьдесят.

— Было. А вот сейчас не так: дают нам прикурить, негодяи, издыхая.

— Отступать-то им некуда.

— Ну да.

Только что затих бой. Танкисты Бакулина и Чижова, автоматчики Осадчего, артиллеристы Журбы очищали соседний квартал, а из подземелий уже выползали похожие на привидения жители. С волчьей жадностью смотрели на бойцов, которые торопливо завтракали.

Комбриг приказал передать берлинцам два бидона с едой и пять буханок хлеба. Разгоряченные боем, подавленные утратой друзей, разъяренные бессмысленным сопротивлением фашистов и к тому же и сами проголодавшиеся, танкисты безмолвно выполнили приказ. Лишь Майстренко недовольно ворчал. Но и он смягчился, увидев, как изнуренные, еле живые женщины хватают еду не для себя, а для детей.

Вместе с Майстренко на передовую прибыли Терпугов и Аглая Дмитриевна. Начмед уже успела оборудовать в одном из подвалов передвижной пункт, где работали без отдыха хирурги.

Из окутанного дымом переулка появился капитан Осика. Без шинели он казался еще более худым и высоким. Доложил комбригу, что в очищаемом квартале обнаружен немецкий военный госпиталь — около двухсот солдат и офицеров, раненных в последних боях. Часть из них в тяжелом состоянии.

«Ну и леший с ними!» — хотел было сказать Иван Гаврилович, но в разговор вмешался Терпугов. Страдая от одышки, Алексей Игнатьевич уже не глотал, а жевал таблетки, чтобы ускорить действие препарата на организм. Однако это не мешало ему энергично настаивать на том, чтобы раненым была оказана немедленная помощь.

— А если среди них окажется убийца моего мужа? — сердито спросила Барвинская.

Ответ был коротким и решительным;

— Даже тогда.

Аглая Дмитриевна подчинилась. Березовский на этот раз промолчал.

Вскоре бой вспыхнул с новой силой. Бакулин докладывал, что впереди зеленый массив — парк или сквер. Подступы к нему заминированы. Просил саперов. У Чижова фаустпатроном подожжен еще один танк. А Никольский как сквозь землю провалился.

Сашко Чубчик сообщил, что связисты уже подтянули линию. Где установить аппарат? Помог майор Тищенко. Разведчики очистили от мин подвал в разрушенном доме. Здание принадлежало филиалу Дрезденского банка, в подвале множество сейфов с деньгами и ценными бумагами.

Через несколько минут там расположился КП бригады. Запертые сейфы стояли вдоль стен. Вскоре их откроют работники особого отдела, сейчас не до этого. Нить связи протянулась отсюда до КП армии. Позвонил начальник штаба армии Корчебоков: почему продвигаются так медленно? Пришлось объяснять, что такое уличный бой, когда танки не имеют простора для маневрирования и на каждом шагу натыкаются на западню. Объяснение лишнее, генерал-лейтенант Корчебоков и сам понимал это, но, как и полковник Березовский, он знал: на войне не существует объективных причин и никакие оправдания не принимаются во внимание.

Вбежал старший лейтенант Горошко с текстом очередного выпуска боевого листка. Выпуск посвящен воспитаннику Ленинского комсомола, кандидату партии Ярославу Голубцу, павшему смертью храбрых. Полковник Терпугов утвердил текст и приказал комсоргу оформить материал на присвоение Голубцу звания Героя Советского Союза посмертно.

Комбриг связался с Бакулиным. У того уже работали саперы, разминирование шло нормально. В этот же миг Березовский увидел Никольского.

В тусклых сумерках подвала среди страшного беспорядка инженер-майор как всегда выглядел эффектно и самоуверенно. Красные от переутомления глаза сверкали возбужденно и радостно. Иван Гаврилович набросился на него с упреками. Никольский вежливо выслушал их, не оправдываясь, спокойно сказал: