Я, Чудо-юдо - Мерцалов Игорь - Страница 43

Ради бизнеса православный русич готов отправить дочь на колдовской остров и оставить ее в компании четырех незнакомых мужчин! Каково?

Правда, ему самому эти мужчины более-менее знакомы, и он помнит, что из них один – чудовище, другой – кот, третий – набожный ремесленник и только четвертый, немецкий рыцарь, мог бы вызвать опасения, если бы не трое других.

А с другой стороны – купец ведь только ради дочери и старается, это очевидно. Да, он любит бизнес, любит адреналин, любит приключения тела и ума, но он бы не любил это все, если бы не любил дочь.

По крайней мере, так мне показалось, когда Семен Гривна, заручившись моим согласием, схватился за кольцо.

– Сейчас приведу, то есть пришлю, она тут недалече, в кладовой прячется.

– От кого? – спросил я, но купец уже исчез.

Мы расселись по лавкам и в полном молчании стали ждать. Только мне не сиделось.

– Перепугается же девка, – пробормотал я и потянул из-за пояса шапку-невидимку. С некоторых пор, кроме магических цацек, я для удобства стал носить широкий пояс – затыкал за него свой ушастый малахай, иногда еще топорик, подвешивал флягу с водой.

– Да Семен, поди, предупредил дочку, – возразил Баюн. – Оставайся как есть.

Я осмотрел себя и вздохнул:

– Как есть нельзя. Надо чем-то обмотаться, – действительно, прежде, в сугубо мужском обществе, проблем не возникало, но теперь… – Платон, есть у нас под рукой хоть холстина какая-то?

Новгородец почесал затылок, но тут подал голос Рудя, который ни с того ни с сего взялся расчесывать волосы моим гребешком:

– Попроси у сундука. Или лучше вместе пойдем, я давно собирался одеться поприличнее.

Ну насчет «давно» он загнул. Кишащее насекомыми рванье, в котором он прибыл из готтенбургской темницы, мы, разумеется, сразу спалили в печи, а взамен выдали простые штаны и рубаху – оба сундука, я говорил, производили только славянские модели. Одежда простая, удобная, и все еще чистая, ибо с тех пор еще и суток не прошло…

– Пойдем, – сказал я, невольно оглядываясь на пока что пустую середину горницы.

– Надо бы самобранку принесть, поди уж просохла, – встал и Платон.

– Идите, идите, – усмехнулся чему-то Баюн. – Если что, сам встречу.

Многие говорят: «имидж, имидж»… Ерунда это все. Имидж – всего лишь игрушка, которой тешится инфантильное сознание пленника европейской цивилизации. Изменить нутряную сущность свою можно, только изменив обстоятельства.

Я вот давеча рассуждал, что такое во мне переменилось. Да, механизма раскрыть не смогу – не психолог. Но в общих чертах понятно: невозможно оставаться прежним человеком, когда ты весишь не свои шестьдесят пять кэгэ, а полтора центнера с гаком. Когда у тебя нет никакой возможности отключить мозги, упав после работы в компьютерную игру или слушая попсу в «микрушке». Когда наконец приходится вести себя как чудовищу, запугивая случайных гостей острова, а по вечерам, слушая песни Баюна, нечувствительно когтить блох в собственной шку…

Тьфу, блин, проговорился! А ведь не хотел писать. Оно, конечно, что естественно, то не безобразно, но…

Нет, а что вы хотели при такой-то шерстистости? Я единственно, чего не пойму, на ком эти блохи до меня паразитировали? На сусликах? Водятся тут на острове кое-какие грызуны, так наверное… Вот и в баню хожу регулярно, и купаюсь каждый день, а все равно под вечер нет-нет, да и запрыгнет какая-нибудь. Кот из этого проблемы не делает, прицелится, клацнет зубами и все, а мне до сих пор совестно, когда поймаю себя на том, что задумчиво чухаюсь… Так, стоп, мимо темы меня понесло. Если соберусь кому-нибудь показывать свои записи – надо не забыть вымарать это место.

Я к чему про имидж сказал? К тому, что чувствовал себя глупее некуда, когда мы с Рудей, подняв сундук наверх, стали сосредоточенно крутиться перед зеркалом. Ну эту маразматическую сцену я описывать не стану. Краткость – «эс», точка, «тэ», точка. Факт тот, что в горницу спустились два первостатейных франта, один в моднявом боярском кафтанчике, а второй, повыше и попредставительней, – в пурпурной мантии на плечах, с неровным обрывком другой, обмотанным вокруг чресел, с поясом, затянутым по-армейски, чтоб глаза навыкат, будто перед ними постоянно видение генерала маячит. На отвороте рудиного кафтана блестели нити жемчуга, на мне – наскоро начищенные амулеты и браслет. Рудя цокает подковками на лаковых сапожках, я – когтями. От мантии одна польза – хвост все время к полу пригнетен и не норовит подскочить, неприлично задрав набедренную повязку.

В горнице подле печи сидела русоволосая девушка в зеленом сарафане с золотой каймой, с узелком у ног. Опухшие от слез глаза глядели на нас без ужаса, с неподдельным интересом.

У порога замер Платон, тоже причесавшийся, в свежей рубахе, подпоясавшийся плетеным ремешком. Под мышкой у него был зажат мой гребешок, а через левую руку перекинута свернутая самобранка.

– …вот и сами они, Чудо-юдо с Рудольфом Отто Цвейхорном, – слышался голос кота.

Девушка поклонилась нам:

– Гой еси, добры молодцы, и вам здоровья крепкого и благодарность от батюшки моего сердечная…

Вот тут у меня и без пояса глаза на лоб полезли. Дело даже не в том, что Баюн сидел около купеческой дочери, совершенно спокойно относясь к машинальному поглаживанию по голове. На шее у кота был бант!

Мне много не надо. Я не буду спрашивать, где он его достал. Только одно скажите – как он его сам себе повязать умудрился?!

ГЛАВА 3

Платон и Баюн тоже не закрывали ртов. Настасья молилась, я молчал, но отнюдь не из вежливости, в которой пришельцы, судя по их поведению, нуждались меньше всего. Просто я стоял перед обзорным зеркалом и сосредоточенно побуждал стихии к защите острова.

Очередной выстрел разметал сарай во дворе. Еще от силы два залпа – и пристреляются, гады…

Платон метался от окна к окну, поминутно задевая меня локтем, и причитал:

– Ну как же так, ну ведь надо же…

Кот запрыгивал на подоконник, выбрасывал в сторону незваных гостей заряд отборнейшей брани, а потом кидался ко мне, запрыгивал на бедро и тряс:

– Чудо-юдо, сделай что-нибудь!

…Галеры появились на горизонте около часа назад. Я решил, что разумнее всего не подпускать их к Радуге, а поскольку уже достаточно потренировался применять магию, наблюдая результаты в зеркале, за дело взялся спокойно.

Неладное заподозрил только минут через десять. Вздымавшиеся по моей воле морские валы послушно отгоняли неведомых мореходов к волшебной грани, однако никак не могли вытеснить во внешние воды. Тогда я сел на лавку, поглядывая в зеркало одним глазом, расслабился, как на сеансе аутотренинга, убедил себя в том, что лапы у меня теплые и легкие, а дела идут как нельзя лучше. И усилил натиск.

Я чуть было не добился полного успеха, но галеры сумели каким-то чудом удержаться на грани и резко продвинулись вперед.

Тогда я перешел от расслабления к предельному сосредоточению мысли, но и это не принесло желаемого эффекта. Мощные взмахи весел гнали суда на остров. Вода кипела вокруг стройных корпусов. Я попытался отвести их боковым течением, но оно почему-то обтекало галеры, ничуть не отклоняя от курса. Я начал понимать, что мне противостоит маг. И неслабый. Над галерами висел непробиваемый щит, не позволявший ни ощутить настроения пришельцев, ни воздействовать на них.

Не будучи великим знатоком теории колдовства, рискну утверждать, что наша борьба протекала в одной плоскости. Я поднимал водяные валы – маг соперника гасил их. Я выстреливал порывами ветра – он их отклонял. Я закручивал вихри – он отводил их в сторону.