Юстиниан - Лэйдлоу Росс - Страница 54

Жители города сидели по домам, боясь заразиться, — там же, в своих домах, они и умирали. Сотни зданий по всему городу стали склепами, и умершие гнили в них, потому что не находилось храбрецов, рискующих вынести и похоронить их...

Казалось, хуже уже и быть не может... но в этот момент чумой заболел император.

Юстиниан почти совсем утратил и популярность, и авторитет. Народ не мог простить ему жёсткую политику, подавление Никейского восстания и последовавшие за этим репрессии. Налоги, необходимые для содержания армий в Африке, Италии и Персии, невыносимым грузом легли почти на всех. Однако он был римским императором и в глазах простых людей — наместником Христа и защитником страны от сил зла и варваров, которые представляли собой постоянную и страшную угрозу Римскому миру.

Но если император заболел чумой — значит, Бог отвернулся от римлян? И если это случилось с Юстинианом, облечённым высшей властью и богатством человеком, — разве была надежда у всех остальных?

Если бы у молитвы был запах... то молитвы во здравие Юстиниана пахли бы вонью разлагающихся трупов, отравившей в те дни Золотой Рог.

Юстиниан лежал на смертном одре; все ждали его смерти и того, что Феодора примет на себя бразды правления Римским миром. Тяжкая болезнь мужа смогла отвлечь безутешную женщину от скорби по умершей любовнице, однако теперь она, неискушённая в государственных делах и высокой политике, оказывалась во главе Империи, простиравшейся от Атлантики до Евфрата, от Альп до Эфиопии. Повелительницей сотен миллионов — по крайней мере, до мора — людей...

«Прокопий Кесарийский, летописец, — Аникию Юлиану, сенатору. Привет тебе!

Многоуважаемый “Катон”, друг и соратник по Либертас, хотя я и не получал от тебя известий с тех пор, как Равенна пала пред Велизарием — что было лишь первым этапом Готской войны, — я всё же позволяю себе надеяться и верить: а) что ты в безопасности и добром здравии и б) что я, возможно, вскоре снова услышу о тебе в качестве главы Либертас — теперь, когда Тотила сметает всё на своём пути.

Полагая, что так и будет, я сообщу тебе о том, что в силах комментировать: о тех событиях, которые произошли с того момента, как мы переписывались в последний раз. Вероятно, многое из того, что я тебе сообщу, ты уже слышал, но опускать в рассказе я ничего не стану, чтобы избежать ненужных лакун.

К несчастью, Юстиниан не умер (его смерть от чумы сделала бы существование Либертас никчёмным!). Однако в течение того месяца, что он был болен, Феодора, благослови её Господь, невольно придала нашему движению мощный импульс. Каким образом? Выхолостив Велизария, единственного человека, который мог бы остановить Тотилу! Чума дошла и до Персии, Хосро приостановил боевые действия с Римом, и у Велизария отпала необходимость находиться на Восточном фронте. Но по порядку.

Поскольку чума убивала почти всех — по некоторым оценкам, в Константинополе умерла треть населения, 300 тысяч человек, — все решили, что Юстиниан умрёт. Здравый смысл не покинул лишь Велизария, и он заранее озаботился мерами, которые надлежало бы принять в случае кончины императора. Слабо веря — и правильно делая, — что Феодора сможет сделать разумный выбор относительно преемника, Велизарий сразу дал понять, что новый император должен получить одобрение армии и его, Велизария, лично. В противном случае может начаться гражданская война. Разумеется, Феодора — эта глупая сука, умеющая смотреть на происходящее исключительно с личной точки зрения, — усмотрела в этом оскорбление и принялась отбирать у Велизария всё нажитое; затем разогнала всех его приближённых и доверенных лиц, а его самого едва не бросила в тюрьму (как поступила с бедолагой Бузесом, заместителем Велизария).

Даже выжив после чумы, Юстиниан был слишком слаб и нуждался в восстановлении, а потому сделал Феодору регентшей. Велизарий был жив и здоров, но в опале, а император не осмелился перечить Феодоре и потому отправил в Италию Максимина — разбираться с Тотилой. Для нас это стало подарком, хотя для Юстиниана — катастрофой. Максимин, этот нерешительный слюнтяй, позволял Тотиле всё сильнее сжимать кольцо вокруг себя; Тотила взял Неаполь, заполучив морской порт и базу, имеющую огромное стратегическое значение для всей Италии. К этому времени Юстиниан достаточно оправился, чтобы вернуть бразды правления в свои руки. Собрав остатки мужества, он всё же возразил Феодоре — к большому её огорчению — и восстановил Велизария в должности. Затем отозвал несчастного Максимина и отправил Велизария (и твоего покорного слугу в довесок к нему) в Равенну, чтобы попытаться исправить ситуацию в Италии.

Как водится, наш мудрый и дальновидный император забыл при этом снабдить Велизария армией, так что тому вновь пришлось просить подкрепления у императора, а в ожидании его уговаривать италийских римлян бросить Тотилу и перейти на его сторону. Как нетрудно догадаться, после “прелестей” правления Юстиниана италийцы оказались глухи к этим мольбам. Пока Велизарий топтался на месте в ожидании подкрепления, Тотила взял несколько крепостей в Центральной Италии и начал осаду Рима.

Тебе будет интересно узнать, что, пока мой начальник в бессильном бешенстве метался по Равенне, я успел снова немного взбаламутить Африку. Через свои контакты в епархии я убедил Гунтарита — римского полководца, но вандала по рождению (к моему изумлению, казна задолжала его людям жалованье) — войти в сговор с вождями мавров и поднять мятеж против Рима. Зная, что ты вернёшь мне мою долю, когда Либертас вновь будет активна, я взял на себя смелость обещать материальную поддержку любым восстаниям. Рад сообщить: мне поверили на слово, в результате чего Артабан, командующий римской армией в Африке, сейчас не знает, куда деваться от бунтующих солдат и мавров.

Что касается войны в Италии, то я избавлю тебя от скучных подробностей — нудного перечисления осад с обеих сторон, вылазок, манёвров... скажу лишь, что Велизарий получил долгожданное подкрепление. Военная кампания нанесла страшный урон гражданскому населению и всей стране, скоро повсеместно начнётся голод. Несомненным плюсом для нас является то, что в результате Юстиниан быстро становится предметом всеобщей ненависти.

Но лучшее я приберёг напоследок. Вновь прибегнув к обещаниям и посулам, я уговорил часть исаврийцев — за деньги, естественно, — открыть Порта Асинария[127]. Готы ворвались в город, и я счастлив сообщить, что Вечный город ныне во власти Тотилы.

Пребывая в полной уверенности, что вскоре получу от тебя весточку, я оставляю это письмо на старом месте, близ гробницы Цецилии Метеллы, на виа Аппиа. Думаю, этого ты и ждёшь, зная, что я нахожусь в непосредственной близости от Рима вместе с Велизарием. Vale!

Написано в Порте[128], в XIII Январские календы, в год от основания Рима 217[129].

Постскриптум. Прикрытие моё надёжно, как скала. В самый разгар болезни император вызвал меня и сказал, что хотел бы вознаградить всех тех, кто был с ним рядом в трудную минуту (полагаю — ха-ха! — что он имел в виду и Никейское восстание). Ужасным каркающим шёпотом он сообщил, что после войны, когда надобность в моих услугах в качестве историка и летописца отпадёт, он сделает меня префектом Константинополя или — если умрёт к тому времени — распорядится на сей счёт заранее. Признаюсь — я был тронут, и мне даже стало жаль старого лиса. Он лежал на своём ложе — жалкий скелет, наподобие тех отвратительных мумий, что покоятся в римских катакомбах. Кроме того, стоя так близко от него, я смертельно боялся подцепить чуму. Однако нельзя же игнорировать приказы императора. Феодора тоже — надо отдать ей должное, ухаживала она за мужем самоотверженно, не отходя ни на шаг, — выглядит так, словно одной ногой уже стоит в могиле. Глаза у неё ввалились, взгляд тревожный — возможно, это от недостатка сна, но возможно, и от проявления скрытой болезни, впрочем, это лишь моё предположение».