Юстиниан - Лэйдлоу Росс - Страница 33

— Я согласен! — лицо Юстиниана просветлело, и он оглядел собравшихся. — Если вы все согласны с идеей Велизария, которую я считаю блестящей, то давайте пожелаем ему удачи и сил! — он повернулся к Велизарию. — Мы даём тебе наше соизволение. Приведи Ипатия живым, если тебе это удастся.

«Если он поторопится, то успеет предупредить Марцелла насчёт Велизария и его германцев», — думал Прокопий, торопясь по коридорам дворца в помещения дворцовой гвардии. Всё ведь шло так хорошо, его план мести проклятой meretrix sordida[59], Феодоре, почти увенчался успехом. Сосланная в захолустье Империи, прозябая в нищете и позоре, — о, у неё будет время, много времени, чтобы тысячу раз пожалеть о том дне, когда она ему отказала, и о проклятом укусе. Рана оказалась глубокой, едва не началось заражение, и Прокопий чуть не потерял руку. Жаль, что для исполнения мести Феодоре пришлось свергать и этого жалкого щенка, её мужа, — «сопутствующие потери», как говорят в армии. Прокопий не имел никаких претензий к Юстиниану лично, но Юлиан обещал ему место Трибониана в случае успеха. Человек должен сам о себе заботиться — такова жизнь.

Именно Прокопий распустил ложные слухи о бегстве Юстиниана. Без этого старый слюнтяй Ипатий вряд ли столь охотно согласился бы стать императором. Однако теперь весь прекрасный план оказался под угрозой — из-за этого проклятого Велизария и его чёртовой храбрости... Прокопий ускорил шаг.

— Прости, цезарь! — Велизарий выглядел непривычно удручённым. — Путь на Ипподром оказался перекрыт дворцовой гвардией, они, по всей видимости, только и ждут возможности перейти на сторону противника. Не имело смысла затевать с ними бой — они могли предупредить Ипатия. Не могу понять одного: как они узнали о нашем плане.

— Думаю, нам пора идти, цезарь! — негромко и озабоченно сказал Мундус. — По крайней мере, отъезд ваш будет безопасен, об этом позаботимся мы с Велизарием.

— Я тронут вашей преданностью и преданностью всех вас, друзья мои. — Юстиниан прилагал усилия, чтобы голос его не дрогнул. — Низвергнутому императору повезло, что у него такие друзья. Те, кто хочет остаться, благословляю вас. Остальные — пора собираться.

Феодора, всё это время хранившая молчание, внезапно поднялась на ноги.

— Я знаю, что женщине не пристало говорить на совете мужчин, — сказала она тихо, но твёрдо. — Тем не менее нынешняя ситуация позволяет отринуть условности. Ты собираешься бежать, цезарь? Что ж, есть корабли, есть море... ты можешь выбрать жизнь и безопасность. Но спроси самого себя: что же это будет за жизнь? Позорное изгнание в чужой стране! Смерть не минует никого из нас, рано или поздно. Что до меня, я не хочу жить лишённой своей императорской мантии. Есть поговорка — и мне она кажется очень верной — «порфира есть лучший саван»[60].

Она села, и вокруг воцарилась полная тишина; мужчины избегали смотреть друг на друга, отводя глаза в смущении. Побег, который ещё минуту назад казался единственным спасением, благодаря краткой, но проникновенной речи Феодоры стал едва ли не позором.

Вскоре был разработан новый план. Разделив германцев на два отряда, Велизарий и Мундус должны были окружить Ипподром и войти с двух противоположных сторон. Существовал большой риск — такие большие группы вооружённых людей не могли остаться незамеченными, и тревога могла подняться раньше, чем они завершили бы свой манёвр. Однако отчаянная ситуация требовала отчаянных мер.

— Я проверю, свободен ли путь! — пробормотал Прокопий, пока обсуждали детали плана. — Мы же не хотим, чтобы кто-то узнал наши планы?

Он выскользнул из кабинета. Ипатия надо было предупредить. Прокопий заторопился... но не успел сделать и десяти шагов, как на его плечо опустилась тяжёлая рука Крикса. Прокопий в ярости отпрянул.

— Убери руки, ты, чёрная образина! — Прокопий скривился от боли, потирая плечо.

— И куда это ты направляешься? — мягко поинтересовался нубиец. — Не на Ипподром ли? Я ведь приглядывал за тобой, сынок. Интересно, кто предупредил дворцовую стражу? Давай-ка вернёмся обратно и присоединимся к остальным.

В мерцающем свете факелов Велизарий с горделивым трепетом смотрел на своих людей — светловолосых гигантов, каждый был одет в кольчугу из металлических колец и пластин, а их головы защищали конические тевтонские шлемы. Все были вооружены спатами, длинными и смертоносными римскими мечами, одинаково пригодными для того, чтобы колоть и рубить. Щиты оставляли в казарме, в них не было надобности. Велизарий подумал, что эти люди, нанятые на римскую службу и хорошо обученные, стали лучшими солдатами в мире — бесстрашные, верные и свирепые бойцы. Так можно было сказать лишь про тех, кто служил под командованием римских командиров; на службу к Риму поступали целые племена под началом своих вождей, то был совсем другой случай. Жадные, алчные, неуправляемые, они сыграли немалую роль в падении Западной Империи.

— Ну что же, ребята, пошли! — тихо скомандовал Велизарий. Наёмники бесшумно вышли из дворца, по широкой дуге обходя казармы дворцовой стражи.

Встретившись с Мундусом и его герулами — это германское племя славилось особой жестокостью — на развалинах сгоревших Бронзовых ворот, Велизарий прошептал своему товарищу на ухо:

— Будем считать до тысячи, потом заходим. Времени будет более чем достаточно, и войти сможем одновременно. Хорошо?

Мундус кивнул, и оба отряда — в каждом насчитывалось по тысяче бойцов — разошлись в разные стороны. Они шли по тёмным улицам, не производя ни единого лишнего звука, а это было совсем не просто среди развалин и груд вывороченных из мостовой камней. Задолго до того, как счёт был окончен, Велизарий и его люди тихо выстроились за воротами Некра[61], ведущими на Ипподром. Изнутри слышались ликующие крики.

— Девятьсот девяносто девять... Тысяча! — пробормотал Велизарий себе под нос.

Вскинув руку, он указал на ворота. Его люди были проинструктированы заранее и знали, что делать. В полной тишине они вошли на Ипподром, залитый светом факелов.

Когда люди увидели железные ряды мрачных германцев, крики радости смолкли, наступила гробовая тишина... а потом она сменилась воплями боли и ужаса, когда германцы принялись за свою зловещую работу. Бунт достиг своего апогея, разумные доводы больше не действовали, теперь в ход шла только грубая сила — лишь она могла привести людей в чувство.

Люди были пойманы в ловушку, стиснуты между отрядами Велизария и Мундуса, у них просто не было шансов на спасение. В отличие от уличных боёв предыдущего дня, когда толпа могла рассеяться по узким переулкам или швырять в напавших черепицу с крыш, здесь, в замкнутом пространстве Ипподрома, она превратилась в стадо овец, обречённое на заклание. Ипподром стал ареной кровавой бойни; германцам была по вкусу такая работа, и они продвигались вперёд с неотвратимостью и ужасающим бессердечием машин. Наконец, командиры отозвали своих бойцов — уставших и залитых кровью, — позволив тем, кто выжил в этой мясорубке, бежать, спасаться по домам. На траве и залитых кровью дорожках Ипподрома остались 30 тысяч трупов.

Когда солнце поднялось над дымящимся, полуразрушенным городом, никто из вчерашних бунтарей не вышел на улицы. Испуганные до полусмерти, раненые и избитые, люди предпочитали оставаться по домам.

Бледного и трясущегося Ипатия привели во дворец к императору. Он не мог ответить на вопрос, почему он решил узурпировать власть. Отрицать же факт узурпации было бесполезно — половина населения города была свидетелем вчерашней «коронации».

— Пощади, цезарь! — бормотал несчастный. — Я позволил себе поддаться гласу народа. Это было неправильно — неправильно и глупо. Я бы и сам это понял, очень скоро понял — и отрёкся бы в твою пользу!