Юстиниан - Лэйдлоу Росс - Страница 16

Казалось, один лишь Гекебол ничуть не веселился. Бросив на Феодору яростный взгляд, он схватил её за руку и потащил прочь из театра.

— Ты, маленькое уличное отребье! — взревел он за пределами театра, отвешивая Феодоре оглушительную пощёчину. — Я должен был подумать об этом, когда подбирал тебя в грязи! Мало того что ты сорвала первый спектакль и опозорила будущий литературный шедевр, ты меня — меня, губернатора! — выставила на посмешище!

— О, прошу тебя, Гай, не гневайся! — молила Феодора; лицо горело от удара. Постепенно до неё начало доходить, какую оплошность она совершила. — Прости меня, прости, я не подумала... Я клянусь, что такого больше никогда не повторится!

— А у тебя и не будет шанса повторить это! Проваливай! Я даже видеть тебя больше не желаю!

— Но ты не можешь просто выкинуть меня на улицу, Гай! — воскликнула Феодора, перед которой отчётливо замаячил призрак нищеты. — Куда я пойду?

— Не моё дело. Надо было раньше думать.

— Но мои платья! Мои драгоценности!

— Это Я их купил и Я заплатил за всё, что ты имела, будучи моей мистриссой. Ты на них претендовать не можешь. А теперь убирайся с глаз моих, шлюха, пока я не кликнул стражу!

Оставшись одна, без друзей и знакомых, за тысячу миль от единственного города, который она знала, Феодора получила запрет выходить на сцену — об этом позаботился Гекебол. Она была вынуждена зарабатывать единственным известным ей способом, чтобы не умереть с голоду и накопить денег на дорогу в Александрию. В этом большом городе она наверняка сможет найти работу в театре и тогда уже накопит денег и на дорогу в Константинополь.

Феодора поклялась, что никогда больше не позволит мужчине распоряжаться её жизнью. И вообще чем меньше она будет иметь с мужчинам дела — тем лучше...

ПЯТЬ

Настаивать на том, что у Христа две сущности — человеческая и божественная, — значит отрицать, что Богородица Дева Мария родила Его! Патриарх Александрийский Кирилл ясно сказал об этом на Эфесском соборе 90 лет назад!

Ирена, игуменья одного египетского христианского монастыря, улыбнулась и ответила Феодоре слегка извиняющимся тоном:

— Прости меня, моя дорогая, но почему я должна прислушиваться к словам мирянина, вроде тебя, озабоченного истинной природой Христа?

Две женщины стояли у борта «Арго» — небольшого торгового судёнышка, находящегося в двух днях пути от Аполлонии, порта Кирены и следующего в Александрию. Как и другие пассажиры, они спали и ели в рубке, разделённой посередине занавеской из грубого холста — чтобы отделить мужчин от женщин.

— Но мне это кажется интересным! — настаивала Феодора.

К своему собственному удивлению, она действительно нашла разговоры с настоятельницей о религии очень увлекательными. Она мельком подумала, не греческая ли кровь в ней говорит (её родители были родом с Кипра), — ведь Греция подарила всему миру лучших мыслителей и математиков.

Даже став жертвой внезапного и болезненного удара судьбы, Феодора чувствовала себя на удивление спокойной, почти счастливой, хотя её будущее было совершенно неопределённым. Решение вести самостоятельную жизнь после разрыва с Гекеболом укрепило её душевные силы и веру в себя. Вместе с тем слабее стало и намерение использовать свой актёрский дар — карьера актрисы потеряла для неё большую часть привлекательности.

— Если, по твоим же словам, Мария родила Бога, то Христос, её сын, и был Богом? — продолжала Феодора. — А это то, насколько я знаю, во что верят монофизиты Сирии и Египта... Однако наш новый император Юстин, а с ним и патриарх Константинопольский говорят, что это ересь. Теперь мы должны принять постановление Халкидонского собора о том, что Христос имеет две природы: человеческую и божественную. По меньшей мере это непонятно!

Она криво усмехнулась, а Ирена покачала головой.

— Это никак нельзя назвать приемлемым. Возродив память о Халкидонском соборе, проходившем 70 лет назад, при императоре Маркиане, Юстин расколол Империю: север и запад стоят за Халкидон, юг и восток — за монофизитов. К счастью, Юстин кажется разумным правителем, ибо не сталкивает их между собой. Монофизиты Египта — а Египет снабжает Империю зерном — не подвергаются преследованию, а так называемым еретикам разрешено искать там убежища.

— Что это за яркая звезда? — спросила Феодора, указывая на сверкающую точку на горизонте.

— Это не звезда, — отвечала Ирена, становясь рядом с ней. — Это Фарос — маяк Александрии; говорят, это самый яркий огонь, горящий на самой высокой из построенных людьми башне.

В лучах субтропического рассвета свет маяка быстро померк, и взошедшее солнце осветило колоссальные стены и башни, за которыми виднелись фризы куполов и колонн, обелиски, крыши храмов и дворцов, а на переднем плане, над гаванью, возвышалась немыслимая громада древнего маяка.

За неделю плавания Феодора крепко подружилась с Иреной и доверилась ей, рассказав о своём бедственном положении. Ирена не осуждала и сочувствовала, кроме того, на неё произвёл впечатление острый и живой, пусть и неискушённый ум Феодоры. Прежде чем расстаться, игуменья снабдила девушку письмом к патриарху Александрийскому Тимофею — он симпатизировал монофизитам и был мудрым и добросердечным человеком. Ирена уверила Феодору, что архиепископ поможет ей избрать новый путь в жизни.

Сойдя с корабля в порту Эуностос, отделённом от Великой гавани Гептастадионом — громадным, около двух миль в длину молом, — женщины тепло простились и разошлись в разные стороны: Ирена отправилась на городскую почтовую станцию[23], чтобы продолжить своё путешествие; Феодора же поспешила к дворцу патриарха.

Она была потрясена и очарована громадным мегаполисом, основанным восемь с половиной столетий назад юным македонским завоевателем мира. В отличие от Константинополя с его холмами и узкими улицами, Александрия была плоской и широкой — с просторными улицами и огромными площадями.

Город был разделён пополам великолепным проспектом — Canopus Via, он был более 100 локтей в ширину и считался самой длинной улицей в мире. Проспект пересекали такие же широкие улицы, Argeus — они вели на север и на юг, одновременно разделяя муниципальную и административную части города. Повсюду можно было заметить служителей церкви (монахи, монахини, священники, отшельники в рваном тряпье), большинство из них, как полагала Феодора, помня рассказы Ирены, были беженцами-монофизитами, спасающимися от преследований. Один из них и показал ей дорогу к жилищу патриарха — скромной вилле, примыкавшей к собору Святого Марка.

Прождав с остальными просителями около часа в прихожей, Феодора была допущена в покои архиепископа. Она вошла в скудно обставленный таблинум, где отсутствие столов и стульев компенсировалось бесчисленными полками, заваленными свитками и рукописями. Патриарх Тимофей, полный бородатый гигант, источал энергию и уверенность. Он указал Феодоре на единственный стул в комнате — судя по всему, свой собственный. Феодору очень удивило то, что патриарх одет в простую рясу священника, а не в богатое патриаршее облачение.

— Что ж, кажется, мой добрый друг, игуменья Ирена, сестра наша во Христе, очень высокого мнения о тебе! — пробормотал Тимофей, просматривая письмо игуменьи. — Она намекает, что прошлое твоё было разнообразным и не лишённым бед и тягостей, но теперь, по её словам, ты хочешь следовать новым путём. Говорит она также и о том, что, несмотря на отсутствие богатства и образованности, ты обладаешь преимуществом молодости, мужества, щедрого на добро сердца и прекрасным умом...