Веспасиан. Павший орел Рима - Фаббри Роберт - Страница 23

— Эрминац — это ведь Арминий, отец? — уточнил Веспасиан.

— Да, его латинское имя — Арминий. Он прожил в Риме семь лет, получил всадническое звание, после чего поступил на службу в легионы в ранге военного трибуна. В конечном итоге, будучи префектом когорты, состоявшей из германцев, он вернулся в Великую Германию.

Остальное уже история: через три года после возвращения он предал Вара. Без малого двадцать пять тысяч легионеров и воинов-германцев из вспомогательных когорт были убиты. Наверное, зря его тогда не отдали хаттам.

Сабин сделал глоток вина. Вид у него был угрюмый.

— И чем это может нам помочь, отец? Ты видел Тумелика, когда ему было два года, а его отца — когда тому было девять. И ты считаешь, что в детстве они были похожи. Оба черноволосые и голубоглазые, как и тысячи других германцев, только у Тумелика, в отличие от Арминия, была ямочка на подбородке.

— Именно, — согласился с братом Веспасиан. — Но если бродить по Великой Германии и заглядывать всем мужчинам под бороду, это не приблизит нас к Тумелику.

Тит кивнул и взял сморщенное зимнее яблоко.

— Поэтому нужно сделать так, чтобы он сам к вам пришёл.

Сабин был готов расхохотаться, но вовремя вспомнил, что разговаривает с родным отцом, и придал лицу уважительное выражение.

— И как же этого добиться?

Вытащив из висящих на поясе ножен нож, Тит принялся чистить яблоко.

— Как я уже сказал, я близко познакомился с Эрминацем, или Арминием. Дорога до Рима заняла почти два месяца. Вскоре парень сообразил, что его увозят далеко от родного дома, и впал в отчаяние. Понял, что больше не увидит родителей, и особенно горевал о матери. Германцы любят и почитают своих жён и матерей и даже советуются с ними в делах, которые мы, римляне, считаем исключительно мужскими.

Услышав его слова, Веспасиан презрительно фыркнул. Тит же невозмутимо продолжил:

— В то утро я передал его жене Друза, Антонии...

— Ты в молодости был знаком с Антонией? — удивился Веспасиан.

— Не совсем. Она отправила меня восвояси, как только я вошёл в её дверь. Я занимал слишком скромное положение, чтобы на меня обращать внимание. Как бы то ни было, прежде чем расстаться с Арминием, я получил от него одну вещь, которую он попросил передать его матери. Я, конечно, пообещал, думая, что вернусь в свой легион, однако я не знал, что через два дня после нашего отъезда Друз упал с лошади, а через месяц умер. Мы встретили его погребальный кортеж на обратном пути, и мой легион принял в нём участие. Затем нас перебросили в Иллирикум, а ещё через несколько лет вместе с Тиберием мы совершили поход в Великую Германию.

На этот раз мы продвигались с юга и не дошли до земель, населённых херусками. Затем, спустя почти четыре года, я получил удар копьём в живот и по причине ранения был списан из армии. Я так и не попал в земли херусков и не вернул нож матери Арминия. Когда же я, оправившись от ран, возвратился в Рим, Арминий служил где-то далеко, и я не смог вернуть ему его вещь.

В глазах Сабина вспыхнула надежда.

— И эта вещь всё ещё у тебя?

— Да. Более того, я ей до сих пор пользуюсь, — ответил Тит, разрезая яблоко на четыре части.

— Как?

— Вот так! — ответил Тит, вырезая из четвертинки сердцевину.

Братья оторопели, глядя нож в отцовской руке.

— Твой нож?! — воскликнули оба одновременно.

— Да, нож, которым я пользуюсь каждый день. Я чищу им фрукты и использую во время жертвоприношений, — Тит поднял нож лезвием вверх. — Я дважды пользовался им на церемонии имянаречения, когда давал вам имена.

Веспасиан и Сабин встали и подошли ближе, чтобы свежим взглядом разглядеть нож, который они в детстве каждый день видели в руках у отца.

— Вряд ли Тумелик захочет помочь вам, но если сказать ему, что у вас есть нож Арминия, то он, по крайней мере, согласится поговорить с сыновьями человека, который спас жизнь его отца, в обмен на памятную вещь об отце, которого он почти не знал. После этого всё будет зависеть от вас, сумеете ли вы убедить его.

— Но как он поверит, что нож действительно принадлежал Арминию? — спросил Веспасиан, восхищаясь простотой оружия.

— Присмотритесь к лезвию.

— На нём нанесены какие-то странные буквы, верно, Тит? — спросила Веспасия, нахмурив брови. — Это тот самый нож, который ты вручил мне, чтобы я убила себя, в ту ночь, когда на виллу в Аквах Кутиллиевых напали головорезы Ливиллы. Я приставила его к груди и посмотрела на своё отражение в зеркальной поверхности лезвия. Мне стало страшно при мысли, что я в последний раз вижу себя в зеркале. Внезапно я заметила линии, искажавшие моё отражение, и попыталась успокоиться и понять, что это такое. Я хотела спросить об этом позднее, но из-за потрясения забыла. Просто вылетело из головы.

Веспасиан прищурился. На лезвии, ближе к рукоятке, проступали несколько тонких линий — очевидно, некие письмена.

— Что это такое, отец?

— Это руны — письмена германцев. Арминий сказал мне, что они складываются в слово «Эрминац».

Через пять дней братья поняли: отъезд больше откладывать нельзя. Сидя вместе с родителями на пристроенной к дому террасе, Веспасиан наблюдал за тем, как к ним приближаются Сабин и Клементина с детьми Флавией Сабиной и Сабином-младшим, которым было, соответственно, одиннадцать и девять лет.

Слева от виллы, возле конюшни, Магн и Артебудз давали указания Зири и паре рабов, которые были заняты тем, что навьючивали на коней провизию, которой им должно было хватить на сотню миль пути до Аргентората, где стоял лагерем Второй Августов легион.

— Я вчера отдал распоряжения — велел продать моё ссудное дело, — сообщил Тит. Несмотря на солнечный день, его бил лёгкий озноб. Не согревало даже наброшенное на плечи одеяло.

Веспасия посмотрела на мужа и нахмурилась.

— Ты, наконец, решил вернуться в Италию?

— Нет, Веспасия, я умру здесь, и это случится уже очень скоро.

Веспасиан промолчал: отец говорил правду — с таким здоровьем старик не протянет и до середины лета. Значит, это их последнее прощание.

— И что прикажешь делать мне, Тит? — возмутилась Веспасия.

— Что хочешь. Я оставляю тебе поместье. Доход от него и деньги от продажи ссудного дела обеспечат тебе безбедное существование. Ты можешь остаться здесь или вернуться в одно из наших поместий в Италии — в Аквы Кутиллиевы, которое я оставляю Веспасиану, или в Фалакрину, которая отойдёт Сабину.

— Ты думаешь, я останусь в доме, где каждая вещь будет напоминать о тебе? Как можно быть таким глупым, прожив на белом свете столько лет?

Тит усмехнулся и одарил жену любящей улыбкой.

— Потому, Веспасия, что в твоих глазах я всегда останусь таким.

— Я не могу понять, Тит, это оскорбление или комплимент? — сконфузилась Веспасия.

— Это и то, и другое, моя дорогая.

Веспасия презрительно фыркнула.

— Тит, если ты окончательно вознамерился умереть, предупреждаю, я не останусь в доме, где даже стены будут постоянно напоминать о твоём себялюбии. Флавии скоро второй раз рожать, а Клементина непременно захочет вернуться с детьми в Рим, так что там я буду нужнее. Пожалуй, я вернусь в дом моего брата Гая.

Веспасиан закрыл глаза и, представив, как его мать и Флавия будут уживаться под одной крышей, содрогнулся. Затем подумал, как поведёт себя дядя Гай. Скорее всего, будет постоянно заявлять, что у него много дел и надо срочно разобрать письма.

— И почему я не подумал об этом раньше? — пробормотал Тит с лёгкой усмешкой.

Веспасия строго посмотрела на мужа, но в следующее мгновение её лицо смягчилось. Она положила руку на его колено.

— Уверена, что ты подумал, однако решил, что я сочту это глупостью.

Тит сжал руку жены и посмотрел в сторону конюшни: там Сабин подсадил сына на коня и дал ему подержать свой меч. Махая клинком над головой, мальчонка издал воинственный клич. Старшая сестра радостно захлопала в ладоши. Не сводя глаз с детей, Сабин обнял жену за плечи.