Отыгрыш (СИ) - Милешкин Андрей - Страница 29

"…Возникла непосредственная угроза городу.

Приняв на себя командование Орловским оборонительным районом, ПРИКАЗЫВАЮ:

Первое. С нуля часов тридцатого сентября считать город Орёл и окрестности на военном положении. Всякое нарушение установленного порядка пресекать всеми имеющимися средствами…"

— А времени-то сколько? — почему-то шепотом спросила Зина, хотя никто уже не спал.

— Пяти ещё нет, — торопливо ответил Пашка. — Подожди, слушать не мешай.

— Что будет-то? — ещё тише, уже ни к кому не обращаясь, прошептала Зина.

"…Всё трудоспособное население…

"…в возрасте от шестнадцати до шестидесяти двух лет, за исключением…"

Клавдия Дмитриевна Шкопинская подняла руку ладонью вперед, прося собеседника помолчать. Привычный жест, мгновенно устанавливавший тишину в классе, был хорошо знаком Саше Кочерову, и он остановился на полуслове. Хотя и торопился: забежал перед работой к соседке и бывшей своей учительнице узнать, нет ли письма от ее дочки Лиды — и, если уж совсем честно, нет ли там слова-другого о нем…

"…объявляется мобилизованным на оборонительные работы…"

— Что-то происходит, Саша, — неторопливо, ровно, будто бы размышляя вслух, заговорила учительница. — Что-то очень важное. Прямо скажу: я уже забеспокоилась. Потому и Лиду попросила остаться в Москве. Объяснила тем, что не следует ей прерывать учебу. Это не ложь. Хотя я и не думаю, что полуправда лучше лжи, но…

Она помолчала, пристально вглядываясь в лицо Кочерова.

— Я уверена, что Москву не сдадут. Чего не могла бы сказать об Орле. Не могла… — Шкопинская помолчала. — Не могла бы — сослагательное наклонение. Не могла — прошедшее время, — она горько улыбнулась уголками рта и повторила: — Что-то происходит.

— Клавдия Дмитриевна, вы что, собираетесь пойти на оборонительные работы?

— Разумеется.

— Но у вас же гипертония, вам нельзя…

— От тебя, Саша, я не ожидала, — учительница качнула головой. — Я полагала, ты зрело оцениваешь ситуацию и понимаешь, что сейчас не время… — и умолкла, как будто бы осеклась.

— О чем вы, Клавдия Дмитриевна? — насторожился Кочеров.

— Не знаю, насколько это очевидно для других, но… ты ведь неспроста в городе остался? Разумеется, это вопрос риторический, однако же подумай.

— О чем? Вы ведь не хотите сказать…

— Слово "нельзя" было произнесено тобой, — напомнила Шкопинская. — Я же говорю о другом: на всякий случай подумай, как сделать очевидное неочевидным.

"…Все вооружённые подразделения, вне зависимости от ведомственной принадлежности…"

"…поступают в распоряжение штаба обороны города…" — женский голос звучал из репродуктора приглушенно и как будто бы устало.

— Я вам долго об конспирации гутарить не буду, — решительно подытожил Игнатов, переводя взгляд с одного своего собеседника, седоватого коренастого мужчины, на другого, худощавого интеллигента в круглых очках. — Сами люди сознательные, партийцы со стажем. Так какого ж… зачем, говорю, пришли? Ну, послушали радио. Ну, услышали то, чего вас не касается. Как коснется — первые узнаете, уж я озадачусь. А пока… Если навпростэць, я с вами беседу иметь: все равно собирался. Правда, за другое. К тебе, товарищ Жорес, такой вот вопрос: немецкий мал-мала знаешь? Есть у меня для тебя дело одно, на предмет пропаганды и, опять же ж, агитации…

Получасом ранее Михаил Суров совершенно неожиданно для себя столкнулся в коридоре обкома партии с Александром Николаевичем Комаровым, почему-то чаще именуемым Жоресом. Неожиданно? Да какое там! Коли что-то началось, куда ж людям идти-то, как не в обком?

Три месяца назад они уже были в этом кабинете; тогда Игнатов разговаривал с ними долго, обстоятельно, предварительно пообщавшись с каждым в отдельности. Директору двадцать шестой школы, инвалиду гражданской войны Комарову-Жоресу в случае оккупации Орла предстояло возглавить подпольную организацию, а слесарю завода имени Медведева Сурову — стать его правой рукой. Тогда представлялось: ну, это уж на всякий случай, ну не может такого быть, чтоб Орёл сдали. Потом иначе думалось. И вдруг — воззвание по радио…

— А ты, Михаил Андреич, мне как спец нужен. Текмашевцам сейчас слесаря до зарезу потребны. Поможешь соседям, а? Не в службу, а в дружбу: доскочи сейчас до Потапова…

Не только "доскочил", но и отработал полсмены: ничуть не преувеличил второй секретарь обкома насчет "до зарезу". А вечером решил заглянуть к двум Аннушкам — сестре и племяннице — в маленький частный домик на улице Сакко и Ванцетти. Уж у них-то наверняка есть новости!

"…Все транспортные средства предприятий и населения вплоть до велосипедов взрослых образцов, объявляются реквизированными и должны быть сданы на нужды обороны…"

Анна Андреевна Давыденко выпрямилась, давая отдых затекшей спине. Куда ж они могли подеваться, носки-то? Всегда лежали в нижнем ящике комода. А теплые платки, увязанные в узел вместе с несколькими кусками дегтярного мыла — чтобы моль не заводилась, — должны были обнаружиться на антресолях. Анна Андреевна каждой вещи определяла место раз и навсегда. Брат говорил — аккуратистка, а дочь называла это свойство характера вычитанным в какой-то книжке словом "педантизм". А вот сейчас…

— Ладно, носки, но платки-то куда переложила?! Только что в руках держала! — пожаловалась она. — Ну просто из рук всё валится!

— Как Мамай прошел, — усмехнулся Михаил Андреевич, сдвигая узлы в сторону и усаживаясь на край дивана. — Анютку собираешь?

— А кого ж еще? Она час назад забегала, говорит, всё ж таки эвакуируют их. Надо хотя б теплые вещи. И покушать чего-нибудь, чтоб домашнее. Она зайти обещала, но когда — сама не знает.

— Да посиди ты маленько, не мельтеши! А то и вовсе растеряешься, себя не найдешь. В случае чего сами отнесем, чего тут идти-то до Володарки?

— Неспокойно мне, Миш, — призналась Анна Андреевна. — Аннушка-то в первый раз из дома…

— С чего это неспокойно? Ты ж ее в эвакуацию отправляешь, а не на фронт.

— Да ты ведь знаешь, мне спокойнее, когда мы все вместе, — женщина вздохнула, помолчала. — Ну где же, все-таки, носки?.. Миш, я вот ещё что думаю: надо прям сегодня сдать Аннушкин велосипед, а то кто его знает, что завтра-то будет.

"К военнослужащим Красной Армии и жителям города Орёл и Орловской области!

Товарищи!

Обстановка на советско-германском фронте на некоторых участках за последние сутки осложнилась, имеют место прорывы линии фронта вражескими подразделениями. Возникла непосредственная угроза городу…"

Аня очнулась. Оказывается, можно уснуть не то что стоя — на ходу. Прислонилась к стене на минуточку, чтобы коробку с медикаментами не выронить, — и уснула. Хорошо еще, что над самым ухом репродуктор заговорил.

Подходило к концу ее суточное дежурство, когда по коридору стремительно прошагала старшая медсестра, на ходу созывая персонал на совещание.

Совещание больше напоминало инструктаж и продлилось минут пятнадцать, не больше. А потом началась подготовка к эвакуации госпиталя. А потом пришли машины. Мало, всего-то две. И Клавочка, когда выносили лежачих, подвернула ногу. Или это было во второй рейс? Все в голове перепуталось! А вот биксу с перевязочным материалом Галка уронила точно во второй! Надо идти, а то руки слабеют, как бы не…

"…командующий Орловским оборонительным районом Старший майор государственной безопасности Годунов".

Вот и повернулось оно, тяжелое колесо истории. И начали меняться судьбы. И как знать, что в них изменятся?

В той, прежней, истории Зина Ворогушина уже завтра должна была уйти из Орла в сторону Ельца. Не навсегда, нет. Но путь назад для нее, политрука отряда имени Дзержинского, пролег через партизанские леса и через госпиталь в Ташкенте. А потом были бы долгие годы работы "в органах", выход на пенсию — и скромная должность смотрителя в Орловском краеведческом музее.