Раскадровка (СИ) - "Ulla Lovisa" - Страница 23

— Я задолжал тебе кофе, помнишь? — он наставил на неё палец и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я угощаю тебя кофе, если получаю роль. Ты угощаешь, если не получаю.

— Ну прямо беспроигрышная лотерея! — Норин комично всплеснула в ладони и в преувеличенном восторге округлила глаза, а затем добавила спокойнее: — У меня предложение получше. Есть один небольшой любительский театр в районе Лос Фелис, они играют классику, доведенную до злободневной тривиальности и абсурда. Сегодня ставят Шекспира. Ты захочешь сжечь то место дотла, но сначала просто обязан это увидеть.

Её глаза взблеснули азартным вызовом, который он не мог не принять. И вечером той же пятницы, расплатившись с таксистом, вышел на заполненную людьми северную Вермонт-Авеню. Солнце уже сползло за горизонт, небо стремительно темнело, зажглись фонари, яркие вывески и освещение летних террас. По обеим сторонам улицы тянулась череда ресторанов и баров, у обочин теснились ряды такси и припаркованных автомобилей, тротуар наводняла почти недвижимая толпа. Прохожие застревали между очередей ожидающих свободных столиков. Все были в радостном предвкушении выходных и веселья, торжественные: мужчины в рубашках и брюках, дизайнерских футболках, с волосами, лоснящимися гелем для укладки, с массивными наручными часами на запястьях и небрежно зажатыми между пальцами дорогими телефонами; женщины в платьях и на каблуках, с небольшими сумочками и яркими губами, тщательно уложенными волосами, с блестящими серьгами и удушающе сладкими облаками ароматов вокруг них. Весь Лос-Анджелес был заполнен этим запахом выходных: смесью парфюмов, алкоголя и выхлопных газов. Глубоко вдохнув и поморщившись от спертости воздуха, Том остановился и оглянулся. Он не сразу отыскал узкую черную дверь со скупой белой вывеской «Импро Студио» — та затерялась между выставленными на тротуар столами соседних заведений.

Внутри, за узким коридором с потертыми стенами и выгоревшими театральным афишами в разномастных рамах, оказался тесный черный зал с двумя рядами пыльных продавленных кресел и нестройной шеренгой деревянных стульев у противоположной стены. С потолка свисало несколько массивных устаревших софитов, краска на дощатом полу стопталась и обнажала дерево. Сцены, как отдельного возвышения, не было — лишь свободный от мебели квадрат пола.

Все места оказались заняты и несколько человек даже сидели прямо на полу. Пустовало единственное кресло — рядом с Норин. Он узнал её в полумраке по той же неряшливости собранных в узел волос и широкой футболке, что и утром. Джойс сидела, по-домашнему подтянув к себе ногу, обняв колено и упершись в него подбородком. В неоднородной массе зрителей она выделялась своей расслабленностью, притягивала взгляд чистотой и спокойствием своего лица; ей было комфортно и этот уют словно исходил от неё волнами.

Когда Том протиснулся к ней, погасили свет, и в на мгновенье возникшей кромешной темноте он почувствовал на своей щеке её поцелуй и услышал тихое:

— Я думала, ты уже не придешь.

— Прости, что опоздал. Я…

Над импровизированной сценой зажегся прожектор, и по комнате растеклось приглушенное синее свечение. Из той же двери, сквозь которую входили посетители, появился актёр — в шортах с объемными карманами и футболке с принтом «Пиццерия «Старый герцог» — быстрая доставка, вкусная пицца».

— Сколько мне помнится, дело было так… — заговорил актёр и избавил Тома необходимости продолжить начатое предложение. К счастью, ведь он и не знал, что собирался сказать. Что до последнего сомневался, стоит ли приходить на это представление? Что написал Норин длинное сообщение, в котором просил прощения за резкую перемену планов и объяснял, что — хоть и очень хотел бы — не сможет составить ей компанию? И что, так и не отправив, стёр весь текст, передумал и вызвал такси?

Было что-то в Джойс, пробуждающее в нём юношеское волнение, отменяющее его опыт, лишающее все его уловки сил, отбирающее у него полную власть над ситуацией. С Джойс было сложно — он не был в состоянии прочитать её как других, как ту же Эффи. Он не различал неподдельной радости и напускного восторга, он не мог рассмотреть в янтарности её глаз или движениях тонких холодных пальцев подсказки. И оттого с Джойс было так интересно как ни с кем другим, как не было с Эффи, насколько бы близко та его к себе не подпускала, насколько бы чутко не прислушивалась к нему. Норин была своеобразной, неподатливой при всей своей наружной досягаемости, а ещё была актрисой, с мнением которой мог считаться Дермот Кэссиди, а в противовес этой переполненной чаше весов был единственный, но тяжелый аргумент — она была чужая. Том не мог пустить в ход своё очарование. И не только потому что Норин казалась весьма невосприимчивой к нему, сколько потому что состояла в отношениях с другим — и каким бы ни мог оказаться исход попытки её очаровать, Хиддлстон не мог переступить через намертво вросший в него принцип. И всё же он приехал в «Импро Студио».

Показывали осовремененную и возведенную в какую-то абсурдную степень злободневности комедию «Как вам это понравится». Вместо французского герцогства события происходили в созданной потомственными итальянцами пиццерии, вместо борьбы за трон и земли были распри за управление бизнесом, вместо любовных перипетий — борьба за клиентов, чаевые, подписчиков в социальных сетях и расположение дядюшки; вместо леса и пастухов — латино-американский район и его колоритные жители; вместо раскаяния — судебный иск. Норин грозилась, что Тому захочется сжечь заведение за перевирание Шекспира, и поначалу в нём и вправду вращалось острое неприятие, но к завершению первого акта он растворился в происходящем, а по окончанию пьесы искренне сообщил Норин:

— Это было странно, дико и бесконечно далеко от оригинала, но мне понравилось. Спасибо!

Джойс блеснула довольной улыбкой. В общем потоке они вышли из театра и оказались на улице. Воздух уже остыл, пыль и гарь оседали, уступая место свежести; музыка в заведениях и голоса их посетителей стали громче, очереди поредели и вместо них возникли разрозненные компании нетрезвых курильщиков. Перевалило за полночь, а в Торонто и вовсе был четвертый час утра, и Том, настроенный на торонтское время, едва сдерживаясь, чтобы не зевнуть, спросил:

— Откуда знаешь это место?

— Я регулярно ходила в «Импро», когда была студенткой.

— Играла?

— Нет, только смотрела.

Ему следовало свернуть разговор, сослаться на поздний час, на разницу во времени и уехать, Том понимал это где-то на задворках своего уставшего сонливого сознания, но поступил иначе.

— Мне кажется, или та кофейня ещё открыта? — он выкинул руку вперед и указал на светящуюся вывеску. Норин кивнула и ответила:

— Тебе не кажется — заведение круглосуточное.

— Выпьем кофе?

Он купил им два больших стакана капучино и обнаружившийся в витринном холодильнике последний кусочек чизкейка, они на ходу выковыривали пирог из картонной упаковки пластиковыми вилками и разговаривали о театре, Шекспире, аплодисментах, репетициях, страхе публики и фобиях. Они говорили наперебой, заканчивали предложения друг друга, смеялись, толкали друг друга в плечо — словно были друзьями и их дружбе было много наполненных постоянным теплым общением лет. Том ощущал легкое пьяное головокружение, он отчаянно нуждался в сне, но не мог заставить себя оборвать этот вечер. Он без промедления согласился, когда Норин произнесла:

— В конце этой улицы есть тропа, ведущая наверх к парку возле Гриффитской обсерватории. Сама обсерватория уже закрыта, но оттуда открывается умопомрачительный вид на ночной Лос-Анджелес. Давай растрясем этот поздний ужин?

И они поднялись на холм. Тропинка была песчаной, ухабистой и неосвещенной, им приходилось подсвечивать дорогу фонариками на мобильных телефонах. В кустах и за деревьями выплясывали тени, мелкие зверьки и птицы разбегались от них в стороны, хрустя сухими ветками и хлопая крыльями; Том подсовывал телефон под подбородок, искривляя светом своё лицо, и зловещим голосом рассказывал истории о зомби, которые придумывал просто на ходу, а Норин заливисто хохотала и подыгрывала, пугаясь и комично округляя в притворном ужасе глаза. Они остановились и сели просто на траву там, где панораму города уже не заслоняли кроны деревьев. Лос-Анджелес раскинулся перед ними бескрайним мерцающим океаном огоньков. Зелено-красные точки светофоров, желтые линии освещенных фонарями улиц, светящиеся белым окна и синеватые блики фар — всё это подсвечивало тяжелое черное небо и словно отталкивало ввысь, словно отказывалось принимать монохромные правила ночи.