Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Всего лишь барбос!
(Рассказы) - Фролова Майя - Страница 1


1
Изменить размер шрифта:

Майя Фролова

ВСЕГО ЛИШЬ БАРБОС!

Рассказы

Дорогие ребята!

В этом сборнике собраны разные рассказы. Но в каждом мне хотелось сказать то главное, что я чувствую: чтобы быть добрым, чтобы быть человечным, порою даже в пустяках, надо заставить себя быть мужественным, сознаться себе в своей ошибке и победить её. Маленькая победа над собой — и человек шагнул ещё на одну ступеньку выше. И кому-то рядом с ним, другому человеку, стало легче, не одиноко в трудную минуту. А иногда такое незаметное мужество граничит с подвигом…

Удалось ли мне моими рассказами выразить эту главную мысль, задумались ли вы над нею? Пожалуйста, напишите!

Автор

СПАСИБО ВАМ, ЛЮДИ!

Поезд ушёл, перрон маленькой станции опустел.

Леся сидела на узлах, держа на коленях небольшую шкатулку. Шкатулка была тяжёлая, чугунная. На крышке гномик трубил в трубу, висели чёрные вишенки. Эту шкатулку подарила им старая мамина тётя.

Шкатулка всегда стояла на комоде, в ней хранился маленький серебряный чугунок с черпачком и тоненькое золотое колечко. Мама говорила: вот придёт такое время, выпадут у неё зубы, и тогда она закажет серебряные, из чугунка.

Леся не могла представить себе маму старой, да и было очень жалко чугунок, в котором гномик, наверное, варил по ночам обед.

Когда за ними заехала машина и мама начала лихорадочно связывать вещи в узлы, Леся схватила с комода шкатулку.

На этой станции их высадили из эшелона, потому что мама решила ехать в Сибирь, к бабушке, а пересадку нужно было делать здесь.

Мама вернулась расстроенная. Никто не мог точно сказать, когда будет нужный поезд. Вне очереди пропускались эшелоны — на фронт, на фронт. А главное, на этой станции, которую и станцией-то нельзя назвать, негде даже головы приткнуть.

По другую сторону, за насыпью, лежала степь, сизая от сумерек и лёгкого морозца, припорошившего сухие травы. А за станцией, в двух-трёх километрах от неё, виднелся небольшой посёлок. Над тёмными бревенчатыми избами поднимались столбы дыма, мычали коровы, лаяли собаки.

А станция будто вымерла… Возле небольшой каменной постройки с солидной надписью «Багажное отделение» появился человек в телогрейке и ватных штанах. Он открыл замок, загремел болтом.

Мама подошла к нему, робко остановилась сзади.

— Товарищ, пожалуйста… Возьмите до завтра наши вещи, мы с дочкой в посёлок пойдём, обогреемся, чайку попьём… Целый месяц в эшелоне…

Кладовщик, не оборачиваясь, замахал руками:

— Не имею права. Вещи не обшиты, вдруг что пропадёт — с меня стребуете…

— Что там пропадёт? Какие тут вещи? — Мама отогнула одеяло на одном тюке, блеснули светлые буквы на синих корешках — «Малая советская энциклопедия».

— Чудаки люди! — сказал кладовщик. — Нет бы, барахлишка побольше взять, а они книги тащат. Зимовать-то как будете?

— Весь дом с собой не унесёшь… А книги эти — самое ценное у нас. Я ещё студенткой на последние гроши их покупала… Дяденька, ну возьмите, я вам заплачу! — взмолилась мама.

— Какие с эвакуированных деньги?! Нет, не по закону! — рассердившись совсем, сказал кладовщик и щёлкнул замком. — Отойдите, гражданочка, здесь государственные грузы.

Мама присела на тюк с «Малой советской энциклопедией» и замолчала, строго глядя в потемневшую степь.

Лесе хотелось есть, спать, закоченели ноги, но она не решалась сказать об этом. За месяц, который они провели на нарах в эшелоне, она научилась понимать маму. Если мама такая строгая и молчаливая, значит, ей очень хочется плакать.

Леся погладила пальцем холодного гномика. Что же молчит твоя труба, маленький человечек? Зови скорее людей, разве ты не видишь, как нам плохо!

— Милая, не ночевать ли в степи с ребёнком задумала? — раздался над ними женский голос. — Сюда и волки могут пожаловать.

— Ну и что? — устало ответила мама, кутаясь в платок и не поднимаясь. — Иные люди хуже волков… Жалости нет… Не знаете тут, в тылу, каково родной дом бросать под бомбами.

— Ты людей зря не обижай. Сейчас и в тылу несладко. Война не на шутку размахнулась. Ну ладно. Айда к нам. Пригреешься, сердце отойдёт.

— Вещи тяжёлые, не унесём. Просилась в багажном оставить — не пускает. Государственное имущество, говорит, там, нельзя…

Женщина метнулась к станции, через несколько минут вышла оттуда с кладовщиком.

— Сердце у тебя задеревенело, дядя Митя, что ли? Расскажу в посёлке — глаз никуда не покажешь. Бросил женщину с ребёнком в степи. Ну-ка отворяй свой склад!

Дядя Митя молча отворил дверь, втащил узлы в полупустое помещение, где лежало несколько ящиков и мешков с картошкой.

— «Государственное имущество»! — фыркнула женщина. — Эх ты, дядя Митя!

Леся с уважением смотрела на неё. Лицо смуглое, будто не русское, глаза чуточку косят.

— Ладно, Фаина, будет. Осознал, — попросил дядя Митя.

Леся едва волочила ноги. Они цеплялись за каждый комок, за щепу или выбоинку на дороге.

Лесе показалось, что в домике, куда привела их Фаина, очень много народу. Какая-то бабка на полатях, какая-то девочка одного роста с Лесей, ещё одна молодая женщина с длинными лоснящимися косами. И ни одного мужчины.

На выскобленном добела столе стоял самовар, молоко и простокваша в мисках, на сковороде картошка с румяной, запечённой коркой, а вокруг разложены разноцветные деревянные ложки.

В кухне было тепло, а самовар пыхтел и ещё подбавлял парку.

Леся совсем разомлела, она не различала лиц, ложка валилась из рук.

Тётя Фаина повела её в горницу. В комнате было прохладно, зелено и тенисто от фикусов. Возле большой кровати с горой подушек стояла детская никелированная кроватка, покрытая голубым пикейным одеялом.

— Ой, кроватка! — воскликнула Леся. — Как моя, там, у нас дома…

И впервые Леся по-настоящему поняла, что дома у них больше нет.

Фаина внимательно посмотрела на Лесю, сняла покрывало с белоснежной кроватки, подтолкнула к ней Лесю:

— Ложись, девочка, спи на здоровье.

Леся ощущала сладостное прикосновение чистых простынь, пружины покачивали, слегка кружилась голова. Она смотрела на коврик, прибитый возле кровати. Он был вышит руками. Лягушки в полосатых купальниках загорают на листьях кувшинок, голенькие малыши ныряют в воду. Леся тоже умела вышивать. У неё был маленький чемоданчик с нитками и лоскутками. Там, дома…

Она протянула руку к стулу, погладила гномика на шкатулке. Спрячь свою трубу и спи, человечек. Мне хорошо, очень хорошо…

Лесе казалось, что она дома, нежится в своей кровати, а мама с папой разговаривают приглушёнными голосами на кухне.

Скрипнула дверь, голос тёти Фаины произнёс:

— Здесь прохладно, оденься поверх одеяла платком.

Звякнула крышка сундука, что-то зашелестело. Леся открыла глаза и увидела в руках у девушки с косами, сестры Фаины, что-то необыкновенно красивое, голубое, расшитое по краям розовыми цветами. Она не сразу поняла, что это — одеяло.

— На, укрывайся и не мёрзни, — протянула девушка одеяло маме.

— Да что вы? Зачем? Таким и укрываться страшно.

— Я его к свадьбе готовила, — задумчиво сказала девушка. — Может, и свадьбе-то не бывать… На, укрывайся, живы будем — наживём!

…Утром сёстры проводили Лесю и маму до станции, помогли взять билет, принесли вещи и теперь стояли рядом, удивительно похожие друг на друга — скуластые, черноглазые, с длинными бровями. Только у одной косы висели на спине, у другой были уложены венцом вокруг головы.

— Вы… не русские? — спросила мама.

— Татарки, — ответила Фаина. — Наше-то село почти сплошь татарское.

— А мы украинцы, из-под Киева…

Подошёл кладовщик, дядя Митя. В усах его пряталась неловкая улыбка.