Через Урянхай и Монголию
(Воспоминания из 1920-1921 гг.) - Гижицкий Камил - Страница 29

— Не боюсь людей, но боюсь духов. Здесь, в этом яре, лежат зарубленные полковники из Улясутая. Может, уже волки растащили их тела, но место это нехорошее.

Уже из разговоров солдат Безродных понял я, что где-то под Дзаин-шаби убили они более десяти человек, но теперь от непосредственного свидетеля хотелось мне обо всём узнать, поэтому я отрывисто спросил:

— Михайлов погиб здесь?

Казак перекрестился ещё раз и шёпотом произнёс:

— Здесь мы убили Михайлова, троих братьев Филипповых и полковника Полетика, Зубова и жену Михайлова. В бою убьёшь и ничего, а такой, которого безоружного саблей зарубил, постоянно перед глазами стоит. Паскудное место.

— Однако же вы и в Улясутае расстреливали? — спрашиваю дальше.

— В Улясутае много людей погибло, но тех я не убивал — те погибли от рук Богданова и Тролова.

Мне, несомненно, хотелось узнать, кто погиб в Улясутае, но казак назвал только те фамилии, которые я знал, добавив, что о подробностях следует спросить у двоих вышеупомянутых солдат. Однако у меня никогда не было желания расспрашивать о чём-либо придворных палачей есаула, потому что вызывали они у меня неопределённое отвращение.

С вершины горы были видны белые стены строений, а также мигающие огоньки на громадной, отвесной, совершенно белой скальной стене.

Спустившись вниз, мы двинулись в сторону монастыря, погружённого в сон. После долгой стукотни в двери ямына, нас впустили на подворье. Чиновник (дзакирокчи) во время чая рассказал нам о последних событиях в Дзаин-шаби. Я спросил его о военных — он ответил, что несколько дней назад действительно приехали сюда какие-то всадники, но он не знает, большевики это или белые.

Перебравшись через ручей, отделяющий монастырь от российско-китайской колонии, я въехал в достаточно широкие, но совершенно тёмные улочки. Только в одноэтажном доме фирмы «Швецова» окна были ярко освещены.

Я подкрался к двери, из-за которой доносились голоса и, быстро отворив её, ворвался с револьвером в руке в светлую большую комнату. За пышно накрытым столом сидели несколько офицеров, а среди них наш вахмистр. Немного погодя я был уже в самых дружеских отношениях с присутствующими и тотчас же послал монгола с известием, что в Дзаин-шаби находятся двести человек, посланных полковником Казагранди с целью подготовки квартир и закупки необходимого провианта. Этот отряд находился под командованием капитана Ф.

Четырёхдневное пребывание в Дзаин-шаби я использовал на осмотр окрестностей, а также монастыря.

Дзаин-шаби с трёх сторон окружено горами, с четвёртой же сливается с обширной степью. Монастырь располагает прекрасными храмами с белыми стенами в тибетском стиле. Немного далее находятся несколько часовен. Тут же за монастырём высится совершенно отвесная скальная стена, на которой вырублены в камне изображения Богов, а также буквы тибетского письма, выложенные из белых камней. На вершине этой высокой скалы стоят несколько маленьких часовен, построенных в китайском стиле. Эти часовенки, разбросанные на скальных выступах, выглядят как гнёзда ласточек. Ночью на скале горят лампы, зажигаемые каким-то необъяснимым способом отшельником, живущим в скальном гроте.

Китайско-российская колония, отделённая от монастыря узким ручьём, густо застроена в виде правильного квадрата. Домики маленькие, но опрятные и чистые, почти при каждом из них имеется овощной огородик. Единственным двухэтажным зданием располагает филиал торговой фирмы «Швецова».

В весенние месяцы 1921 г. Дзаин-шаби пережило тяжёлые времена и, только благодаря героической обороне российских колонистов и беглецов из «российского рая», всё российское и монгольское население не было полностью вырезано китайскими гаминами, подстрекаемыми большевиками в Хатхыле. Самой уважаемой, но и наиболее эксцентричной фигурой в Дзаин-шаби был Пандита-геген, всего лишь двадцатилетний «бог» монастыря. С молодым богом я познакомился на следующий день у есаула.

Пандита был одет в военную форму с эполетами есаула на плечах, с казачьей шапкой на голове и пистолетом Маузер на боку. На лице гегена, бледном и изнурённом, отчётливо виднелись следы ночных гулянок. После долгой беседы с Пандитой мне удалось побывать в его жилище, где я должен был рисовать и объяснять ему конструкции аэропланов и танков. Воинственный бог так был восхищён рисунками, что велел подать целую батарею бутылок и после двухчасового возлияния свалился, как колода, под стол. Познакомился я также с малолетним хубилганом, который в будущем должен был стать настоятелем монастыря. Чрезвычайно развитый в умственном отношении мальчик знал себе цену, но отличался несносным и строптивым характером. Я собственными глазами видел, как он, приказав встать на колени одному почтенному хамбе, сел ему на плечи и, запустив шнур (как узду) в рот старого ламы, приказал ему играть роль коня, не скупясь на болезненные удары пятками.

У меня было огромное желание схватить мальчишку за уши и отшлёпать его, но я отказался от этого, видя покорные и услужливые мины окружающих нас лам.

В это самое время, когда я проводил милые вечера в обществе другого хубилгана (перерожденца) и нескольких важных лам, слушая разные легенды и рассказывая им пространно о цивилизации и технических достижениях Запада, есаул Безродных судил и обрекал на смерть. Однако экзекуции совершались так тихо, что узнал я о них только несколько позже.

XXI. ВАН-ХУРЭ

Мы тронулись из Дзаина со свежими силами. Безродных вспоминал несколько раз, что барон обрадуется нашему приезду, потому что в дивизии не хватает профессионалов. Таким образом, мне гарантировалась безопасность вплоть до Урги.

В течение путешествия я вёл минералогические изыскания, а также охотился на дроф и другую дичь. Трофеи были богатые. Образцы минералов я не мог забирать в достаточном количестве, потому что есаул не хотел мне давать для этих, как он выражался, «камешков» вьючного коня, шкурок же самых интересных для меня видов птиц я не мог препарировать, не имея ни соответствующих приспособлений, ни консервационных средств.

Наконец, однажды утром возникла перед нами обширная котловина, в которой издалека виднелись белые каменные часовенки, окружающие монастырь. Мы оказались в Ван-хурэ.

Отряд расположился у богатого колониста К. Безродных поселился в доме колониста, для меня и Шилова поставили просторную и чистую юрту.

Российская колония состояла из 24 российских домов и нескольких китайских магазинов. Населяли колонию, главным образом, женщины, потому что все мужчины были мобилизованы в отряд полковника Казагранди.

Комендантом поселения был капитан Т., командир разведывательного отряда, состоящего из более десятка казаков и 25 монголов.

Ван-хурэ в феврале 1921 г. пережил тяжёлые и страшные времена. Здесь погибло неисчислимое количество людей, пытаемых китайскими гаминами, которые в каждом европейце видели шпиона барона, захватившего в то время Ургу.

Затем, в свою очередь, вырезали здесь гаминов и сторонников большевизма, среди которых находился также ветеринар из Хатхыла Гей со всей своей семьёй. Погибли здесь также от рук разнузданной китайской черни несколько поляков, не удалось мне, однако, установить их фамилий, потому что их имущество забрали бежавшие к большевикам китайцы, трупы же людские давно растащили волки и собаки.

Узнал я также об обстоятельствах смерти одного из братьев Филипповых, который при допросе его Унгерном, много рассказал об организации «белых офицеров» в Омске, но был настолько неосторожен, что при себе имел бумаги с директивами советского штаба. Организация офицеров действительно существовала в Омске, но о ней могло бы больше всего рассказать Коломзино около Омска, где большевики в 1920 г. расстреляли тысячи офицеров. Там также был расстрелян подлинный, известный мне лично, капитан Полетика, документами которого воспользовался большевистский шпион.

Между Ван-хурэ и Ургой китайцы также ограбили караван Зверева, который с несколькими товарищами бежал из Урянхая от красных, везя несколько пудов пантов (маральих рогов). Между убитыми путниками каравана должен был находиться Валериан Куликовский, подпоручик Пятой Сибирской Польской Дивизии.