Тигр и Дракон (СИ) - "The Very Hungry Caterpillar" - Страница 9

— По традиции, отличившейся конкубине император кольцо серебряное дарит. Лиу Чжунь вчера уже второе досталось. Даже не за любовные утехи. Император сказал, поет как соловей. Императрица такое не любит. Вот сегодня и нашли у Лиу Чжунь заколку.

— И что ей за это?

Йиньйинь сглотнул:

— Приказано на дерево посадить и веткой насквозь проткнуть, чтобы в последний раз пропела…

Шэрхан почувствовал как глаза из орбит лезут. Что ж за ублюдство? В груди что-то горячо забулькало. Будто Йиньйинь чайник кипящий поставил.

— А император что?

— А что император? — Йиньйинь махнул рукой в сторону сотни абсолютно одинаковых девиц, одинаково устилавших пол. Десятком больше, десятком меньше. И не заметишь.

Комната затихла. Гробом золоченым застыла. Снова заговорила императрица, теперь уже без надрыва. Мурлыкала, только мурчание это так же смертью пахло.

Рядом вздрогнул Йиньйинь. Сначала подумалось, за себя испугался, а оказалось — за него.

— Встань, Тигр, — сказал Вэй насмешливо, — хочет великолепная дочь дракона посмотреть на тебя.

Шэрхан, не торопясь, поднялся. Наветы помня, в глаза не смотрел.

Казалось, вся комната прямо так, из коленопреклоненного положения, на него теперь пялится. Ох, свернете вы свои любопытные шейки, девы прекрасные.

— Ближе подойди.

Пробрался Шэрхан вперед, перед троном встал. Воняло тут травами по-бесовски, аж слезы набежали и в голове помутнело. Решив ни в коем случае не оплошать и больную обезьяну не дразнить, Шэрхан вперился глазами в цветные императорские тапочки, на скамеечке приставной покоящиеся. Смешная была обувка, крохотная, на носках птицы огненные пришиты. Вдруг заволновались тапочки, забили крыльями птички, спорхнули со скамеечки. Зашуршало платье, запах совсем невыносимым стал. Остановилась императрица близко, взгляд ее изучающий Шэрхан аж копчиком чуял.

Слова ее Вэй не потрудился перевести, но по смеху, прокатившемуся по комнате, ясно стало, что издевается. С одной стороны его императрица осмотрела, с другой, принюхалась. Снова девиц своими замечаниями развеселила. Наконец руку протянула и щеку ему золочеными своими когтями погладила. В грудь ткнула. А потом и вовсе между ног схватила. Шэрхан так и поперхнулся. Что ж они все к члену его цепляются?

— Понравился ты дочери дракона, — протянул самодовольно Вэй. — Говорит, когда надоешь светлейшему, она тебя оскопит и евнухом к себе возьмёт.

Да он сам себя оскопит, лишь бы она когти с члена убрала. Сжал Шэрхан зубы, ругательства обратно в глотку заталкивая. От злости потряхивало.

Сжалилась, наконец, дочь дракона, руку убрала. Выдохнул Шэрхан.

— А теперь, — пробился сквозь муть в голове голос Вэя, — рычи.

Шэрхан поднял на мгновение глаза, со старикашкиными встретился.

— Чего?

Вэй усмехнулся:

— Тигр же. Вот и рычи.

Сказал Шэрхан глухо:

— Не буду.

Вэй еще шире улыбнулся.

— Желание прекраснейшей. Рычи.

Кулаки до боли сжались, зубы заскрипели. Придушить бы тебя, старый хрыч, и бабу твою, до крови жадную, вместе с тобой закопать.

Дышалось с хрипом.

Императрица посмотрела на него глазами злющими, ядовитыми, и сказала с акцентом:

— Ры-тчи.

Оглядела девиц и рукой махнула, и теперь уже вся комната, словно заклинание, вторила:

— Ры-тчи! Ры-тчи! Ры-тчи!

Возможно, если бы дух цветочный не мутил голову и несправедливая судьба певицы не разожгла костёр в груди, если бы насмешки и презрение не пробрали до костей, а одним рисом довольствующийся желудок не ныл бы в отчаянье, Шэрхан и сдержался бы. Рыкнул бы покорно на забаву скучающей ревнивицы, и отправили бы его обратно в комнату целехонького, хоть и продавленного. Но не так все вышло.

Рыкнул он зычно и раскатисто, оголив зубы, подавшись вперед, слюной брызнув и пальцы когтями скручивая. В ужасе отпрянула императрица, визжа и лицо руками заслоняя.

Так-то.

Выпрямился Шэрхан только когда дыхание закончилось.

Скрутили его, конечно. На колени бросили. По голове чем-то стукнули.

Заголосила дочь неба, размахнулась и по лицу когтями прошлась. Боль щеку обожгла, словно все зубы разом выдрали. Нефритовые, видать, наконечники.

Затараторила императрица Вэю, наставления давая, а тот головой кивал да руки потирал. Что, уже и смерть Шэрхану придумали? Так быстро? Тоже на дерево или поизобретательней чего?

Какое наказание ему уготовили, торжествующий Вэй не успел перевести, так как пока он склабился, заволновалась толпа позади Шэрхана, зашелестела, а вскоре на пол рядом с ним бухнулся Йиньйинь.

— Что делаешь, дурак? — зашипел Шэрхан. — Не смей. Ползи давай обратно. — Ладно на себя смерть навлек, а этого блаженного за собой тянуть?

Не слушал его Йиньйинь, от пола не отрываясь, лепетал, лбом стучал, руки к небу поднимал.

Выслушала его императрица, досадливо носом кривя. На Вэя, со вздохом кивающего, покосилась. Тапочком потопала. А потом рукой повела.

Держащие Шэрхана стражники вцепились ему в платье и дёрнули с плеч так, что застёжки золотые брызнули. А нижнюю робу так и просто разорвали, спину обнажая. Зашуршала комната, зашепталась. Опять, поди, волосатость его обсуждают.

Вошёл, сапогами снежными ковер топча, уже знакомый стражник с плетью. Класть Шэрхана не стали, просто к колонне резной прислонили. Он в лепестки мраморные нос уткнул и собрался. Били в этот раз долго. На двадцатом ударе он со счета сбился. Но радости не доставил — рукав жевал, чтобы не кричать. Когда отпустили, даже умудрился робу сам обратно на плечи натянуть. А там и аудиенция кончилась.

Уже когда в комнату общую вернулись, Шэрхан стал выпытывать, чем же Йиньйиню удалось императрице зубы ядовитые заговорить.

— На императрицу одна управа есть, — объяснил Йиньйинь, спину его мазью натирая. — Император. Вот я и сказал ей, что благоволит к тебе пресветлейший, одеяло пуховое с кровати своей как знак особого внимания пожаловал. А, значит, смертью твоей будет опечален. Не хочет же она сына дракона в печаль повергать?

Шэрхан восхитился.

— Ну ты и жук, — усмехнулся. — Даже одеяло приплел.

Йиньйиневы пальцы замерли на его спине.

— Зря смеёшься. Это чистая правда. Никогда не видел я от императора подобной щедрости.

Шэрхан хмыкнул:

— Подумаешь, одеяло. У него их сотни, поди.

— У него и конкубинок сотни, а одеяло дал только тебе.

Нехорошим предчувствием отдались эти слова, будто вспомнили яйца хватку золотых когтей. Может ли так быть, что во главе этого стылого гадюшника нормальный мужик? Или это он Шэрхану в долг щедростей отваливает, а счет потом выставит такой, что только задницей и расплатиться?

В горле заскреблось, и Шэрхан прокашлялся.

— Когда он… снова меня позовёт?

— Это сложно сказать, — тихо отозвался Йиньйинь. — С девушками все строго, астролог по лунному календарю высчитывает у каждой наиболее благоприятное время месяца. А с конкубином таких условностей нет. Тян Сая раз в две недели точно вызывает. Хун Вэя где-то раз в месяц.

— А тебя?

Йиньйинь пальцы со спины убрал, баночку закрыл.

— Держи, — сказал. — Постарайся хоть завтра под плеть не попасть. А то за неделю всю банку истратим.

— Да у меня еще есть, — сказал Шэрхан со вздохом.

Перед сном вспомнил, что еще спросить хотел:

— Как она меня умертвить-то планировала?

Йиньйинь поежился:

— В клетку с тиграми голодными посадить.

Ну надо же. Не самая плохая смерть.

Вызвал его император ровно через неделю. И сколько ни бесновался Вэй, сколько палкой своей ни угрожал, а умудрился-таки Шэрхан с собой в императорскую опочивальню шахматы протащить.

6

— В этот раз за что? — поинтересовался император, на спину Шэрханову свежеисполосованную кивая.

Все повторилось в точности, как и в первый раз. И купальни, и бритье, и задница его голая, в покои роскошные отконвоированная, и императорский диктант, красной кисточкой задокументированный. И никакого намёка на домогательства.