Тигр и Дракон (СИ) - "The Very Hungry Caterpillar" - Страница 18

Тихими шагами добрался до окна, сел у низкой кровати. Силуэт на ней даже дышать перестал.

— Эти двое где?

Йиньйинь быстро сообразил, что притворяться спящим бессмысленно.

— В купальнях.

Вот ведь шельмы. Поняли, что на них сегодня амнистия, и рванули ублажаться?

— Так они что… вроде как вместе?

— Да ты что! — дернулся Йиньйинь, а потом подумал немного и прошептал: — Может быть.

Шэрхан чуть придвинулся. Руку на край кровати положил:

— А ты?

Йиньйинь шумно вздохнул:

— А я ничего.

— Вижу я, как ты ничего. Палаткой походной твоё ничего в лунном свете торчит.

Засопел Йиньйинь, попытался отвернуться, да Шэрхан не позволил, ладонь на бедро, одеялом прикрытое, положил, улиткой вверх пополз. Тонкое было одеяло, тело из-под него так и жгло. Добрался Шэрхан до бугорка и пальцами по напряжению постучал. Застонал Йиньйинь, руками лицо закрыл.

— Нельзя, — заскулил. — Нельзя тебе прикасаться…

— Да ведь я и не прикасаюсь.

Обхватил ладонью горячее и толкнул кулак вверх и вниз. Раскрылись бледные губы, замер резкий вдох где-то во вздыбленной груди.

— Пожалуйста, — прошептал Йиньйинь. И всхлипнул.

Нет, так не пойдёт. Если уж любиться, то всей душой, а не через страх. Убрал Шэрхан руку. Посмотрел, как согнулось тонкое длинное тело, как калачиком от него отвернулось.

Да не бросать же друга в беде?

— А хочешь… Хочешь, я просто сяду рядом? Вроде как и не трогаем друг друга, а вроде как вместе?

Решится или нет? Хочет ведь, аж дрожит. Вдох. Второй. Третий. И вот уже поднимается Йиньйинь, на край кровати садится, одеяло вниз по бёдрам тянет.

Догадывался Шэрхан, что у таких белокожих и член светлый будет, а все одно засмотрелся на красоту нежно-розовую. Так бы и смотрел и от одного вида Йиньйиня, себя ласкающего, кончил бы, да не хотелось парня дальше смущать. Вон щеки и так уже будто свёклой терли.

Сел Шэрхан рядом, не касаясь, за себя взялся. Член-то от голода уже без порошка взрывался. Провел щедро по стволу, головку сжал, снова вниз спустился. Йиньйинь поначалу чётко в стену перед собой смотрел, потом строго вниз, а как однажды Шэрхану между ног глянул, так больше и не отвлекался.

Откинулся Шэрхан на спинку кровати, так лучше Йиньйиня видно было: скулы широкие, луной посеребрённые, лоб нахмуренный, губы приоткрытые. Руку, по члену скользящую. Красиво было хоть сразу кончай, но Шэрхан не торопился, заставлял себя мерно кулаком двигать. Хотелось посмотреть, как Йиньйинь контроль теряет. Как страх свой отпускает. Стоило того. Запрокинул Йиньйинь голову, задергал ладонь с силой, брызнуло из кулака белым. Дышал тяжело, быстро. Глаза зажмурил. Свободным смотрелся.

Глядя на него, расслабленного, спокойного, Шэрхан и кончил. Поцеловал быстро в висок, обтерся куртой и к себе на кровать перебрался.

Йиньйинь сполз обратно под одеяло:

— Спасибо.

— Обращайся.

Лежал Шэрхан на кровати, фишку, от ладони нагревшуюся, в пальцах перебирал. Ждал, когда Йиньйинь заснёт. Но пока темнота комнатная всё вздыхала да ворочалась.

— Понял ты, о чем император диктует?

Уж и забыл Шэрхан. Казалось, давно это было, хоть всего-то пару часов назад.

— Еще больше запутался. Почему-то тысячу лет постоянно упоминает.

— Это он себя так называет. Правитель тысячи лет — властитель-император сын дракона.

Аж тысячу лет собрался править? Амбициозно.

— Еще слово все время твердит — Йи. Это что значит?

— Это… человек из племени. Дикий, нецивилизованный, глупый.

— Варвар, что ли?

— Пожалуй.

То есть он, значит, правитель тысячи лет, а Шэрхан — варвар неотесанный? Ну спасибо, император. Запомним.

Шэрхан напряг память:

— Вообще странные он истории рассказывает. Вроде как про секс, а вроде и нет. То вдруг про животных каких-то, то про лодку в море, то про коня ретивого, а то вообще про воина, через атаку пробивающегося… Ерунда какая-то.

Темнота захихикала:

— Да это же он трактат Ли Тун Сяня цитирует.

— Что еще за трактат?

— О технике любви. Мы все его читали, конкубинам положено.

— О технике любви? У нас такое тоже имеется. Только там про животных и лодки ничего нет. Что за извращения?

— Это иносказательно. Типы толчков так описываются, глубина проникновения, скорость.

Переосмыслил Шэрхан слова, в императорском диктанте услышанные. Поерзал на кровати.

— То есть он этой вашей тётке описывает, что имеет меня как коня ретивого, и в хвост, и в гриву, но сам при этом не трогает? Зачем?

— Может быть, так положено?

Повертел Шэрхан фишку нефритовую в пальцах:

— Расскажешь про книжку подробнее?

— Рассказывать со стыда помру. Лучше на бумаге переведу.

— Спасибо.

— Обращайся.

Вот и засопела темнота. Шэрхан натянул штаны нижние и курту, подол длинный на поясе завязал и в окно вылез. Карманов гады не делали, так что фишку пришлось во рту держать.

Путь до купцовской комнаты заранее вычислил, а всё равно ошибся. Заглянул в окно, да в свете лампады купца не увидел. Вместо этого две девицы на кровати кувыркались. Одну не узнал, а вторая… точно, та самая девица, что на барабане ловко во время боя снежного играла. Ох и яростно девицы любились, будто дрались. Молодцы, не теряют времени даром.

Выкарабкался Шэрхан снова на крышу, пересчитал путь и в этот раз нашёл правильное оконце. Поскреб в стекло, в открывшуюся створку проскользнул.

Купец блеснул глазами.

— Тигр, тигр, — пищал, чуть не приплясывая.

Шэрхан протянул обслюнявленную фишку.

— Держи. Задом ради тебя, купче, рисковал. — Обнял толстяка на прощанье. — Скажи, пусть ждут.

Так же через окно выбрался и к своей комнате по крышам прошмыгнул.

На пол спрыгнуть успел, а к кровати шагнуть нет. Так молния шандарахнула, что ослеп, оглох и сознание потерял. Последнее, что увидел — Йиньйиня, голышом на полу простертого, а перед ним — силуэт, золотом в ночи блестевший.

12

Где-то недалеко застонали — без особой надежды, привычно. Где-то что-то мерно капало, ударяясь о камень. Влажный холод мерзко окутывал, обнимая все крепче, будто опостылевший любовник, пробираясь липкими пальцами под курту. Плечо ныло. Правая рука не двигалась.

Болезненно кряхтя, Шэрхан сел. Голова гудела, будто ею всю ночь кокосы кололи. Перед глазами мелькнули драконы, по золотому подолу плывущие.

— Очнулся? — тихо спросили. — Помнишь, что натворил? Понимаешь, где находишься?

Горло саднило. Мерзко ощущалась подсохшая рвота.

— Помню… Понимаю.

Потрогал руку. Не сломана, но вроде как не совсем своя. От плеча до ногтей тычут в неё сотни мелких ледяных иголочек. Отметин от нефритовой палки на теле было много, но, судя по огромному волдырю на предплечье, именно туда пришёлся самый сильный удар.

— Пройдет.

Загромыхали солдатские сапоги, лязгнула дверь. На пол мягко плюхнулась вышитая шёлковая подушечка, и драконно-золотые колени опустились на неё.

— Я-то думал — блажь, — сказал император, — от скуки решил фишку прикарманить. А ты, оказывается, для ведьмы своей расстарался.

Ведьма? О чем это он? Неужто на Сколопендру грешит?

— Она тут ни при чём. Купец… Да и он тут ни при чём. Попросил гостинец для дочери своей, а фишку — это я сам придумал.

Капли тяжёлые где-то в углу на камень глухо капали, а отдавалось, будто в самое темечко долбили. В соседней камере опять привычно застонали.

— Мой совет требует тебя немедленно казнить. Треть моих министров думает, ты шпион, посланный тайну порошка выведать. Треть думает, ты шпион, посланный тайну нефрита выведать. А треть считает, что ты шпион, посланный тайну шёлкопрядения выведать. Мотивы твои обсуждаются, но в том, что ты шпион и убийца, никто не сомневается.

— А ты что считаешь?

— А я считаю, что ты дурак. Силу и сердце боги дали, а ума пожалели. А ведьма твоя это знает и пользуется.