Дом последней надежды - Демина Карина - Страница 51

Почему я не испытываю жалости?

К той девочке, которая росла где-то на берегу, в забытой богами и людьми деревушке, быть может, а к женщине, притворявшейся несчастной, — нет.

— Мне повезло… у моей матушки была сестра. Она вышла замуж за человека, которого в нашей деревушке считали никчемным. Он не ходил в море и не охотился, но сидел с кистью и тушью, осваивал хитрую науку начертания. И достиг совершенства, иначе не удалось бы получить одиннадцатый ранг… старшая мудрость, да… большой человек с правом носить темно-черную шапочку, украшенную круглым камнем. Они уехали в Итсаку, городок, который стоял недалеко, но редко кто из деревушки осмеливался войти в него…

Матушка отстранилась.

— Они жили по-своему счастливо, вот только боги не благословили их брак детьми. Пожалуй, кто другой отправился бы в храм и вышел свободным человеком… нашел бы другую жену, плодовитую, но… он любил ее… я никогда не видела, чтобы кто-то кого-то настолько любил…

А ведь она завидует.

Завидовала тогда, причем и чужой жизни, и чужой любви.

— Она навещала мать. Изредка. Привозила рис. И одежду. И… и забрала меня. Мне было семь лет. Я выросла достаточно большой, чтобы не причинять беспокойства. Знаешь, я ее ненавидела…

Потому что быть благодарным кому-то — тяжело. Не каждая душа справляется.

— Она думала, что облагодетельствовала меня… отмыла… я впервые в жизни мылась целиком. А служанка вычесывала волосы. Сколько в них было насекомых… потом меня одели и накормили досыта. Они ели несколько раз в день, представляешь? Хотя… откуда тебе… ты ведь сама такая…

Ее улыбка была нежной.

— Она взялась меня учить. Как ходить. Как садиться, чтобы это выглядело изящно… можно подумать, сама она была знатного рода… красиво есть. Правильно разливать чай и… и все то, что тебе кажется обычным. Она была строга, но и только. Она ни разу не ударила… я не боялась побоев. Отец меня ненавидел, поэтому… я чудом дожила до своих семи лет. А там, в доме, поняла, насколько все несправедливо. Почему она? Чем она была лучше матери? Или меня?

Быть может, тем, что не желала чужого?

Нет, не мне судить. Я о той истории знаю лишь с матушкиных слов. А веры им немного.

— Вскоре мы переехали. Ее супругу дали новый ранг, а с ним и место… большой город, где никто не знал, что моя названая матушка на самом деле является моей теткой, а я — не родная им дочь. Я поняла, что взяли меня лишь потому, что бездетная семья доверия не внушала. На самом деле она ненавидела меня так же, как и я ее…

Щипок.

И я вздрагиваю.

— Не засыпай. Ты всегда была до отвращения ленива, а твой отец только и умел, что потакать этой лени… тебе никогда не приходилось разжигать камин. Или тащиться за водой, когда на улице ветер и снег… перебирать рис, выискивая порченные зерна. Из них варили похлебку нам, а отец должен был получать лучшее… Моя тетка держала слуг. Но и меня заставляла трудиться вместе с ними. Мол, я должна уметь держать дом… она же и подыскала мне супруга. Толстого. Отдышливого. Уродливого. Он был чиновником, важным, пожалуй, важнее ее мужа, и она решила, что если отдаст меня, то сможет купить ему новый ранг.

А все равно не получается сочувствовать. Может, потому что нас она тоже продала и особых душевных терзаний по этому поводу не испытывала?

— Тогда я и встретила твоего отца. Он не был чиновником, но золотых дел мастер, которого хорошо знали в городе, это ведь тоже неплохо? Он не был толст или уродлив и даже нравился мне, но моя тетушка сказала, что договор уже заключен, что я обязана подчиниться. А когда я отказалась… она меня побила. Куда подевалось все ее терпение?

Что ж… здесь не принято, чтобы дети перечили. И не она ли сама внушала Иоко благую мысль, что подчинение взрослым есть наш долг и высшее счастье?

Лицемерка.

— Я все равно сделала по-своему… и моя якобы матушка прокляла меня… у ее мужа случились проблемы… все-таки большие люди не любят, когда их обманывают. Вскоре, знаю, они вынуждены были покинуть город. Честно говоря, не представляю, что с ней дальше было… мне это безразлично.

Ей безразлично все, что не касается ее самой.

Но я умираю.

Рассказ, конечно, безумно увлекательный, однако не настолько, чтобы выйти из роли. Поэтому глазки прикрываем и стонем.

Жалостливо.

— Ноешь… только и умеешь, что ныть… ты вот ничего не сделала… я ждала, готовилась… приставила трех служанок следить за тобой, а ты… только сидела и плакала… ты не сбежала из дому, не отыскала ведьму… не предложила ей краденые серьги из моей шкатулки… не уговорила сварить зелье, которое разбудит кровь никагури… да, я слышала, что моя прабабка была из их народа… и что прадед любил ее до безумия… люди никогда не могли устоять перед никагури. Тетка тоже знала… думала, я не вижу, что она подливает себе в чай черное зелье. И меня им поила перед встречей с тем… женихом. Ему ведь предлагали красивых невест, из хороших семей, а тут я… я не была глупа, я поняла все… осталось лишь подкупить служанку, которая бегала к ведьме… Твой отец никогда бы не осмелился пойти против воли моих родителей. Страдал бы, терпел, но и только… бессмысленная пустая порода. А я… я сумела повернуть свою жизнь.

Щеку обожгла пощечина.

— И он любил меня… только никто не предупредил, что дочери забирают силу. Твой отец так хотел дитя, и мне пришлось его родить.

Ужасная судьба.

Еще немного, и я разрыдаюсь.

Чтоб тебе…

Дышим. Расслабляемся. Слушаем исповедь и заодно уж смотрим, а то мало ли, для чего она мне тут зубы заговаривает.

— Я ненавидела тебя уже за то, что ты появилась… ты изуродовала мое тело. Ты высосала мои силы… ты забрала те капли, которые оставались, и его любовь почти исчезла… мне пришлось идти к ведьме, но уже за другим зельем. Оно действовало, но… совсем не так. Вместо того чтобы любить меня, он сильнее привязывался к тебе… все для дорогой девочки… с каждым годом терпеть это становилось все сложнее… он только и говорил, что о тебе…

Жадная.

Ей всего и всегда было мало. Там, дома, кто-нибудь мудрый и отягощенный ученым званием объяснил бы про тяжелое детство и психологическую травму. Но как по мне, она просто-напросто жадная.

Завистливая.

И тварь.

Пусть лицо, как ни вглядывайся, не изменится, и шея не отрастет, и уши останутся прежними, но яду в ней — не на одну паучиху хватит. И хорошо, что в комнате нет лишних подушек. А то с нее бы стало помочь бедной дочери уйти.

— Думаешь, я не знаю, в чем дело? Ты забрала мою силу… ты обратила ее себе на пользу… и будь твоя воля, вышвырнула бы меня…

Ложь.

Я бы точно выставила этакую добрую мамочку куда-нибудь, если не на улицу, то всяко в места удаленные. И дом бы ей справила, отчего бы нет… и навещала бы…

Изредка.

А Иоко другая. Плачет, бестолковая, не способна поверить, что все на самом деле так.

— Слезы? — Матушка наклонилась и втянула запах. — Мямлей была, такой и осталось… себя жалеешь… а чего жалеть? Он бы пожалел… оставил нам жалкие крохи состояния… если бы ты родила ребенка…

…не прожила бы долго, вот чую всеми внутренними органами и убеждаюсь, что папенькина смерть далеко не естественна. Интересно, здесь можно жалобу подать?

Провести какое-никакое расследование…

И вообще призвать ее к порядку?

Печать зачесалась, а у меня возникло желание вцепиться в горло и сдавить посильнее. Шейка тоненькая, выглядывает из широкого горла кимоно, что веточка из вазы. Будет несложно…

…нельзя.

— Но нет, ты и на это неспособна оказалась… куда подевалось твое очарование? Исчезло, верно, в тот раз, когда ты впервые понесла… ты обрадовалась, а твой супруг вдруг окончательно лишился разума. Какое совпадение!

Иоко молчит.

А я старательно перебираю события чужой памяти. Была ли беременность? Если матушка знает, то была… а Иоко…

Слишком больно.

— Наверное, девочка… твой отец не указал, какого пола должен был быть ребенок… девочка — это хорошо… я не обижала бы ее, но ты умудрилась потерять… не могла придумать, как сдержать супруга? И побоялась подливать ему мой настой… как же, у него хрупкое здоровье… раз так, то терпи. Кто я, чтобы советовать.