Дом последней надежды - Демина Карина - Страница 44

Матушка… точнее, женщина, связанная со мной узами родства, ибо матерью называть ее язык не поворачивается. В душе шевельнулись робкие сомнения: а может, она не знает?

Вдруг это не она, но молодой ее любовник, которому не терпится добраться до состояния?

Я отмела эту мыслишку.

Сама или нет, но… яд Иоко выпила после ее визита.

И принесла его матушка много раньше. Когда? Не помню… весь последний месяц той жизни перед болезнью выгорел.

— Кроме того, на вас печать богини. — Исиго смотрел на снег. — А это что-то да значит…

Знать бы, что еще…

Кошка потерлась о мои ноги, а на гостя глянула куда более благосклонно.

Он действительно остался в доме, к ужасу всех его обитательниц, кроме, пожалуй, Кэед, которая известие приняла с похвальным равнодушием.

— По твою душу, Юкико. — Все-таки от шпильки она не удержалась.

Юкико охнула.

Шину зашипела. Араши же сотворила охранный знак.

— А что? Присмотрись… рядом с нами жил исиго… еще когда моя бабушка жива была. Она с ним часто ругалась… — Кэед отложила вышивку.

А я по-прежнему не знаю, что на ней.

Белое на белом.

Красиво?

— Он называл ее упрямой старухой, которая не понимает, что творит. А она его — древним ослом, не знающим жизни. Он приходил на чай и оставлял мне капли, от которых ноги переставали болеть… он сказал, что, если вдруг я решу… изменить все, я могу к нему обратиться. К сожалению, он ненадолго пережил бабушку… а тот, к которому обратился отец, затребовал слишком много золота…

Кэед замолчала.

Золото… мы заработали почти тысячу, но она уже ушла, ибо восстановление дома обошлось недешево. А остаток… остаток еще пригодится.

Шелковые нити.

И сама ткань.

Краски для Юкико и приданое для малыша, который когда-нибудь, да появится. Сама она, кажется, не думает о том, что будет после. Я же и в прошлой жизни с детьми дела не имела, Иоко и подавно. Она если и видела младенцев, то издали.

Пора уже договариваться с повитухой или кто здесь родами занимается?

Кому платить?

Куда бежать, если они начнутся? А потом… здесь нет ни смесей, обогащенных полезными микроорганизмами, ни подгузников, ни прочих крайне полезных для жизни приспособлений.

Как мы…

Как-нибудь.

— Я к чему… — Кэед погладила вышивку. — Не будь дурой. Не упусти шанс.

— Он же…

— Он на тебя смотрит, что ребенок на сладкие бобы.

Тьеринг еще не отдал деньги за ширму.

Он вовсе не появлялся после той ярмарки, и вот думай, плохо это или, наоборот, хорошо. Обидно? Самую малость. Мы ведь начали думать, что в том его интересе есть что-то личное, а он…

Несколько тысяч золотых.

И треть их принадлежит Кэед по праву. Думала ли она об этом? Думала, не могла не думать. Малой части хватит, чтобы заплатить колдуну.

А дальше?

С золотом и здоровыми ногами, с умением своим, которое Кэед перестала скрывать, она еще не понимает окончательно, что сама по себе сокровище…

Уйдет?

Останется?

Что бы она ни решила…

А может, вот он, мой долг? Обязательства, взятые на себя Иоко? Я должна присмотреть за этими женщинами, помочь им устроиться в жизни.

Хорошо.

А дальше?

Печать исчезнет, а я… душа отправится в рай? Вернется домой? Или просто исчезнет? Как-то…

— Тише вы, неугомонные, — проворчала Шину. — А ты успокойся, ишь, привычку взяла. Чуть что, сразу в слезы… этак всю воду выплачешь и иссохнешь.

Юкико шмыгнула носом и уставилась на меня.

— Никто и никому тебя не отдаст, — вынуждена была признать я. И добавила: — Если сама того не захочешь.

Как-то вот… не хотелось мне умирать.

Совершенно.

Пусть и тело чужое, и мир с легкой безуминкой, но я все равно хочу жить.

— К нам тоже исиго заглядывал, — тихо добавила Мацухито. И тяжелый нож в ее руках ненадолго замер, чтобы вновь обрушиться на ни в чем не повинную головку лука. — Травы покупал… хороший был. И мне улыбался.

Она вздохнула.

Вот ведь… и как быть? Подчиниться божественной воле, рискуя собственным бытием? Или проигнорировать? Печать на руке тотчас ожила.

Понятно.

Нельзя игнорировать богов.

А ужин прошел в торжественном молчании, которое исиго поначалу пытался разрушить беседой, но вскоре устал. Или привык просто?

Ничего.

Это они поначалу, а дальше…

ГЛАВА 22

Дальше потянулись дни. Иногда шел снег, а иногда выглядывало солнце, и тогда все, что насыпало к обеду, таяло, оставляя темные лужицы на камне дорожек. Земля, переевшая влаги, потемнела, разбухла, вытолкнула редкие хворостинки трав.

Я вставала. Умывалась. Одевалась, благо оннасю завела привычку спать здесь же, в комнате, хотя я весьма настойчиво отправляла этого ребенка прочь. О нет, она уходила, но стоило мне уснуть, как возвращалась вновь, устраиваясь на циновке перед входом в комнату.

— Чего ты хочешь? — Я как-то очень быстро устала сражаться с ее упрямством, которому не имела объяснения.

— Госпожа хорошая. — Девочка искренне улыбнулась, и я заметила, что клыки ее еще немного выросли, да и пары их две, только вторые чуть поменьше и загнуты внутрь рта. — Я не хочу, чтобы госпожа умерла.

Что ж, ответ можно было считать исчерпывающим.

— Ты имя себе придумала? — Я позволяла ей расчесывать волосы, делая вид, будто не замечаю, что чешет она не гребнем, но собственными коготками.

Подумаешь, когти.

У меня тоже имеются. Правда, мои темные и туповатые, еще и потрескались, словно назло, а ее — полупрозрачные, этакие рыбьи крючки, которые прячутся в тонких пальчиках.

— Нет, госпожа. Их так много…

— Тебе помочь?

Она покачала головой и прищурилась.

— Спасибо, госпожа, но я сама… я не позволю вас обидеть.

Прозвучало это серьезно.

Нынешнее утро, если разобраться, мало чем отличалось от предыдущих. Терраса. Колдун, закутавшийся в шубу из белого зверя. Оказывается, он тоже мог мерзнуть.

Я знала, что вставал он незадолго до рассвета. Откуда? Дом рассказывал скрипами, пусть и обновленный, он не избавился от истинной сути своей и жаждал не только смотреть, но и говорить.

Я слушала.

Вот первой вздыхает доска под ногой Кэед. И тут же громко стучит резная трость. Кэед спит мало, то ли спешит с вышивкой своей, то ли боли вновь мучают… исиго дает ей что-то, я видела и отвернулась, не желая вмешиваться в эти чужие пока отношения.

Протяжный стон — это Шину идет на кухню. А вот шаги Мацухито, которая привычно разводит камин, не слышны. Дому не удалось подобрать для нее голос. Впрочем, это и не нужно, у дома есть иные способы.

Скрежет железа — Мацухито сдвигает решетку.

Она соскребает остатки золы с каменных внутренностей и работает спокойно, видно, что дело ей привычно. Дом ждет.

Стук входной двери.

Это уже исиго, он сперва проверяет защиту, которую повесил на забор, и только тогда возвращается на кухню. Он берет ведра и направляется к колодцу. Возвращается. И вновь идет.

Его никто не просил о помощи. Сама мысль эта внушает моим женщинам первобытный ужас, но… он приносит воду, не выливать же ее?

Сперва они хотели. И мне пришлось выйти, осадить Шину, которая сквозь зубы пыталась убедить Мацухито, что колдов скую воду пользовать не стоит.

Вода — она только вода…

Я попробовала ее, ледяную, слегка отдающую камнем — по утрам чувства обострялись — и осталась собой. Не превратилась ни в духа-тэнгу, ни в призрака, не упала к ногам бездыханным телом…

Шину это не слишком убедило. Я знаю, что она не просто долго кипятила воду — куда дольше, чем нужно было, — но и опускала в нее ветку омелы. Похлебке омела не мешала, а что до остального — пускай…

— Доброе утро. — Я присаживалась рядом.

— Доброе, — отвечал исиго.

И ветерок трогал цветные перышки в темных его волосах. Узор из перьев всякий раз был иным.

Мы пили чай.

Утренний. Заваренный — о ужас и попирание древних традиций — мною же и на скорую руку. Мы пили его молча, разглядывая террасу и думая каждый о своем.