Красавица и Холостяк (ЛП) - Саймон Нэйма - Страница 36

— Я приняла приглашение этим утром, — в голосе Шарлен плескалось удовлетворение.

— Замечательно, — промурлыкал Тайлер. — К сожалению, не могу остаться на ланч. Я должен вернуться в офис на встречу. Но было невероятно приятно увидеть вас до приема. Сейчас я жду его с еще большим нетерпением.

Все еще пребывая в замешательстве, Сидней смотрела ему вслед, когда он вернулся к своей компании и покинул ресторан.

— Ты подстроила эту случайную встречу, — Сидней посмотрела на довольный изгиб губ Шарлен. — Не правда ли?

— Я тебя умоляю, — фыркнула мать. — Ты так драматична в последнее время. Я встретила его у Милтонов пару дней назад и упомянула, что мы договорились пообедать сегодня. Кажется, он был рад тебя видеть.

— Я замужем, мама, — решительно заявила она.

Шарлен отмахнулась от ее слов.

— Мы обе знаем, что этого не должно было произойти и все легко можно обнулить. А когда Тайлер в тот день сказал, как сильно он скучал по тебе, я поняла, что все еще есть шанс покончить с этим ужасным фарсом.

Сидней спокойно положила свою салфетку на стол рядом с нетронутым салатом и поднялась из-за стола.

— Куда ты? — требовательным тоном поинтересовалась Шарлен. — Ты даже не притронулась к еде, и нам все еще надо обсудить некоторые детали...

— Я ухожу, — Сидней повесила сумочку на плечо. — У меня неожиданно пропал аппетит.

— Сядь, — прошипела Шарлен, оглядываясь по сторонам. — Я не позволю тебе сделать из нас зрелище.

— Я думала, что у нас будет милый, спокойный совместный обед, но для тебя это было возможностью устроить мне ловушку. Я не позволю тебе не уважать меня, Лукаса или наш брак, строя из себя сваху, — на последних словах ее голос задрожал. Она удивилась, но была счастлива, когда мать позвонила ей. Что она сделала попытку преодолеть пропасть между ними. Что ей было не все равно. Боже, какой она была дурой. — Я произнесла клятвы, дала обещания. Я их не предам. Не для тебя, не для отца и, уж конечно, не из-за приглашения на вечеринку. Прощай, мама.

Она не стала дожидаться ответа матери или выговора, потому что ничего нового она не услышала бы. Когда она пересекла зал и вышла из ресторана, ярость и сожаление все еще кипели в ней. Шарлен не простит ее так просто за то, как она ушла. Но своими действиями ее мать поставила под угрозу соглашение между Сидней и Лукасом. И, более того, подвела под риск свободу ее отца.

И если тихий, раздражающий голос указал, что именно пренебрежительное отношение ее матери к Лукасу вывело ее из себя, а не мысль о контракте... Что ж, он был достаточно тихим, чтобы его было легко проигнорировать.

Глава 17

Два часа пополудни. Финансовый директор попросил о встрече, чтобы обсудить бюджет на приближающийся конец квартала и конец года. Эйдан внес в расписание телеконференцию с потенциальными покупателями на одну из их розничных компаний. А помощница Лукаса передала ему список звонков, на которые нужно было ответить до конца дня. Он никогда раньше не отменял встречу, телефонный звонок, даже, черт побери, е-мейл ради женщины.

И все же сейчас Лукас стоял у большого окна в своей гостиной, как какой-нибудь вуайерист, наблюдая за тем, как Сидней выходила из машины.

Если бы у него оставалась хоть крошечная доля здравого смысла, он бы вернулся в офис, списал это все на краткий момент помешательства и забыл, что это вообще имело место быть...

Но он остался стоять у окна.

Слова Эйдана вились вокруг него, пока Сидней махала Джеймсу и поднималась по ступенькам к особняку. «Она смогла бы, если бы ты сказал ей правду. Если бы ты рассказал, почему вообще привел в действие эту макиавеллевскую схему. Но если ты не дашь ей, по крайней мере, преимущества сомневаться, ты потеряешь ее».

У него никогда не было женщины, которая принадлежала бы только ему. Его мать не принадлежала ему или его отцу. Она принадлежала любому мужчине со смазливым личиком или карманами, достаточно глубокими, чтобы удовлетворить потребность в обожаемых ею дорогих украшениях и одежде. Женщины, с которыми обычно был Лукас, были полезны ему или использовались им — по собственному желанию. До появления Сидней он не испытывал этой... этой ноющей потребности обладать, снести любую стену, возводимую ею, чтобы не пустить его внутрь.

В конце года он бы ушел, но в течение следующих одиннадцати месяцев... он хотел попасть внутрь.

— Что ты делаешь дома?

Ее удивленный вопрос привел его в чувство, и привычный огонь желания снова вспыхнул в нем. Не хотеть ее — было подобно приказу воздуху покинуть его легкие. С того самого момента, когда он склонился над ее рукой на аукционе и взглянул в ее прекрасные карие глаза, страсть к ней устроилась в нем на постоянное место жительства и отказалась выселяться.

— Как прошел обед? — спросил он, обходя ее вопрос.

Она вздохнула, развязывая пояс на талии и снимая свое пальто. Когда она пересекала комнату, чтобы положить пальто на спинку дивана, его внимание задержалось на ее заднице в плотно обтягивающей черной юбке. Он подавил стон. И сделал мысленную заметку купить по одной такой обтягивающей задницу юбке всех цветов радуги.

— Он был... интересным, — у нее вырвался еще один усталый вздох, она запустила руку в волосы. — В перерыве между тем, как мама выговаривала мне за мои волосы, пищевые привычки и выбор мужа, я заказала салат, но так и не поела. А салат выглядел очень аппетитно, кстати говоря.

В нем вспыхнула ярость, распаляемая кратким пересказом Сидней беседы с ее матерью.

— Почему ты не съела его? — спросил он, удивленный тем, как спокойно звучал его голос.

— Потому что я ушла, — она напряженно рассмеялась. — Я ушла, — повторила она, будто сама не верила. Он сделал шаг к ней, собираясь позвать по имени, но она подняла руку, останавливая его. — Нет, я ушла, — сказала она в третий раз, увереннее, тверже. — Но успела сказать ей, что больше не буду мириться с ее критикой и уколами в мой адрес. Следует признать, большинство из них не злые. Но, думаю, безразличие, стоящее за ними, намного хуже. Как будто инвентаризация моих недостатков — это нечто такое обычное, такое естественное, что даже не требуется никакой злобы или язвительности.

— Дорогая, — пробормотал он, сокращая расстояние между ними, так что ее ладонь уперлась в его грудь.

— Я люблю ее, — прошептала Сидней, ее пальцы зарылись в его рубашку. — Так много лет я старалась быть безупречной — безупречной дочерью, безупречной хозяйкой, безупречной светской львицей, — но все время терпела неудачу. Я просто хотела, чтобы они любили меня, принимали меня ради меня самой.

— Сидней, — он провел костяшками пальцев по золотистой мягкости ее щеки. — Они любят тебя. Быть может, они не показывают этого, но они любят, — часть его бунтовала против того, чтобы защищать ее родителей, но это было не для них, а для Сидней. Для того чтобы избавить ее от боли, он бы солгал Иисусу Христу. Самому ему.

— Я боялась, — призналась она тихо. — Делает ли это меня трусихой? Мне двадцать пять, а я боюсь сказать собственной матери, чтобы она отстала.

— Нет, это не делает тебя трусихой, — заверил он ее, обхватывая ее челюсть и потирая пальцем ее шелковую кожу.

— Но, — продолжила она, будто он ничего и не говорил ничего, — еще больше я боялась промолчать. Как будто что-то поднялось во мне и предупредило, что, если я не выскажусь в этот раз, не выскажусь уже никогда. Если не в тот момент, я бы молчала вечно. И я не смогла этого вынести.

Нежно отстранив ее руку, он притянул ее ближе, грудь к груди, бедра к бедрам. Он обхватил ее лицо и поцеловал ее губы опять. Еще раз. И еще раз.

— Я горжусь тобой, солнышко. То, что ты сделал сегодня... для этого требуется смелость, а не трусость, — он сделал глубокий вдох, отступил и опустил руки. — Можно, я тебе кое-что покажу?

***

Сидней сосредоточилась на широких плечах Лукаса и густых, черных локонах, падающих на воротничок рубашки, пока следовала за ним вниз по лестнице в его кабинет. Ее губы покалывало от его невесомых поцелуев, чья нежная ласка так отличалась от обычных диких, животных встреч их ртов. Она подняла пальцы и прижала их кончики к своей коже. Когда он обошел свой стол и взглянул на нее, она поспешно опустила руку, будто он застал за проделыванием чего-то непотребного — или ярко говорящего о чем-то.