Пустышка (СИ) - Кенборн Кора - Страница 59

Я надеялся, что смогу сделать это лично, но теперь попытаюсь объяснить свои поступки на листе бумаги и надеюсь, что ты поймешь, почему я сделал то, что сделал.

Прежде всего, не беспокойся о Тарин. Я не собираюсь подтверждать ее рассказ. Я помалкивал семь лет не для того, чтобы трепаться сейчас.

Двинемся дальше. Воровство денег непростительно. Я не жду, что ты когда-нибудь поймешь этот мой поступок, потому что даже я сам не могу его понять. Я был в отчаянии. Я не стал тебе рассказывать, потому что пытался найти способ вернуть деньги таким способом, чтобы мне не пришлось признаваться, что я вор. Глупо, да?

Но больше всего я сожалею, что не рассказал тебе о сговоре с Тарин. Мне было стыдно. В течение семи лет я винил тебя во всем, что было не так в моей жизни, мечтал о дне, когда заставлю тебя за все заплатить. Но вот ты вернулась, и у меня в голове все перемешалось. Тарин увидела возможность свести с тобой счеты и подпитывала дерьмо в моей голове. Я плохо с тобой обходился, но уже ничего не могу изменить. Уверяю, что как только понял, как далеко она готова зайти, я остановился.

Знаешь, почему? Потому что влюбился в тебя. Снова. Я не могу понять, почему ты имеешь надо мной такую власть, но я перешел от любви к ненависти к тебе и обратно к любви. Я говорил серьезно, когда назвал тебя своей. Ты моя, Шайло. Независимо от того, что ты себе твердишь, ни один другой мужчина никогда не будет иметь всю тебя. Потому что ты моя. Так было и так останется.

Если ты все еще не хочешь со мной общаться, я сделаю Фрэнки твоим контактным лицом в центре и не буду тебе мешать. Но мы все совершаем ошибки, Шай. И мы все просим прощения. Некоторые из нас достаточно удачливы, чтобы получить его. Ты свое получила. Может быть, я тоже его получу...

С любовью,

Кэри».

Его имя расплывается, когда две слезинки скатываются по моим щекам и падают на бумагу. Вздохнув, сжимаю письмо и стучу в дверь, пока она не открывается.

***

— Готова, дорогая? — Бьянка касается моей руки, отчего я улыбаюсь. Этот жест напоминает мне схожий момент десять месяцев назад, когда она стояла рядом со мной возле зала суда округа Лос-Анджелес. Только тогда я съежилась от ее прикосновения, закатив глаза на эту попытку сыграть любящую мать для телекамер. Теперь же мы по-настоящему близки. Между нами теплота и искренность.

Бьянка Уэст — доказательство того, что люди могут меняться. Может, это означает, что и для меня есть надежда?

— Да, — выдыхаю я, кинув и поправив платье. Оно белое, так что мне приходится сдерживать смех. Интересно, это не то самое девственное платье, которое мама специально заставила меня надеть во время суда? Тогда цвет должен был подчеркнуть мою невиновность.

Интересно, что оно подчеркивает сейчас?

Мы стоим между Уиллом и несколькими вооруженными полицейскими перед выходом из участка. Вот он — путь к моей свободе и толпе разгневанных протестующих, новостных фургонов и зорким папарацци. Небольшая часть меня задается вопросом, не безопаснее ли переждать в тюремной камере, нежели пытаться пробираться через них, ничего себе при этом не повредив?

Когда охранник открывает дверь, я делаю шаг навстречу свободе и упираюсь прямо в твердую грудь.

— Уходи, — шепчу я в крепкие мышцы.

Кэри удерживает меня на месте.

— Ты никуда не пойдешь, пока не поговоришь со мной.

Офицер выходит вперед, положив руку на пистолет.

— Сэр, мне нужно попросить вас отпустить леди.

Глаза Кэри не покидают мои.

— Не в этой жизни.

— Кэри... — предупреждает Уилл.

— Не встревай, Уилл. Это касается только меня и Шайло.

— Оглянись вокруг, дружище, — говорит Уилл, показывая на множество вооруженных полицейских. — Если ты не сделаешь, как тебя просят, то это будет между тобой и отделом полиции Миртл-Бич.

Кэри на мгновение замолкает, затем сжимает мои руки.

— Я отдал тебе два года, Шайло. Можешь уделить мне две минуты?

Как бы мне не хотелось наорать на него, его слова вонзаются в меня ножами. С ним не поспоришь. Он прав.

— Окей. У тебя две минуты.

— Мы можем поговорить наедине?

— Я — Шайло Уэст, — бросая, растягивая ухмылку. — Я не знаю что такое «уединение».

Он закатывает глаза.

— Да ладно тебе, Шай…

— Одна минута тридцать секунд.

Он чертыхается себе под нос.

— Уилл сказал, что передал тебе письмо. Ты его прочитала?

— Да.

— Я не прошу ответа прямо сейчас. Понимаю, тебе нужно время все обдумать. Я солгал, и ты в ярости, я все понимаю. У меня не получается зайти в личный кабинет банка, но клянусь, я верну деньги. — Он понижает голос и смотрит в сторону одного из офицеров. — При условии, что меня не арестуют сию минуту.

— Серьезно, Кэри? Думаешь, дело в деньгах? Да мне на них насрать! Девять тысяч для меня — ничто. Я уже отозвала обвинения в хищении. Что я думаю на счет вранья? Я — последняя, кто может быть судьей или палачом. Это было бы лицемерно, тебе так не кажется? — Убрав от себя его руки, киваю Уиллу. — Пойдем.

Медленно движемся к двери со всеми моими сопровождающими. Как только выходим, нас ослепляют вспышки камер папарацци, люди выкрикивают мое имя, называют меня уродиной, некоторые отправляют гореть меня в ад. Я поднимаю руки, стараясь прикрыть лицо, но рядом со мной появляется Кэри. Он закрывает мою голову, прижимая к своей груди, словно его автоматической реакцией было защитить меня от этого хаоса.

Но он меня неправильно понял. Я не пытаюсь прикрыть лицо в попытке спрятаться или из-за страха быть уведенной. Те дни прошли.

Я отталкиваю его и отступаю назад, когда толпа успокаивается. Кэри явно ошеломлен.

— Мне нечего стыдится, Кэри.

— Я знаю.

— Я та, кто я есть, и никогда не буду кем-то другим. Можно либо смириться с этим, либо проживать, а не жить. Я не жила двадцать пять лет. Но сейчас выбираю жизнь. Оно того стоит. Теперь я это знаю.

Мы смотрим друг на друга, губы Кэри раздвигаются и адамово яблоко катается по горлу. Я сказала ему абсолютную правду. Двадцать пять лет я потратила впустую, но старая Шайло умерла. Та, что выходит из этого здания, живет ради других, а не ради себя. Это ключ к нормальной жизни. Жаль только, что у меня ушло так много времени, чтобы его найти.

— Кэри Кинкейд! Что вы можете сказать о выдвинутых против вас обвинениях относительно вашего предполагаемого хищения у Шайло Уэст?

— Кэри! Это правда, что вы сговорились с Тарин Макдениэлс, чтобы отправить Шайло Уэст в тюрьму штата Калифорния?

Мое сердце, о существовании которого я не знала, стало бешено колотиться в груди. Кэри выглядит взволнованным. Как рыба без воды, готовая засунуть камеры в чьи-то задницы. Общение с журналистами — целое искусство. Тонкость, которой учат годы в эпицентре внимания.

Кэри не научится этому за тридцать секунд.

Прежде чем кто-то успевает остановить меня, я подлетаю к нему и хватаю за руку. Отказываюсь думать о последствиях своего поступка, пока тащу его с собой к ожидающему лимузину. Поначалу его рука сжимает мою, напоминая мне ту яростную хватку в душевой.

Но потом она ослабевает. Он отпускает мою руку, полностью останавливаясь, прежде чем мы достигаем обочины. Я оборачиваюсь, чтобы уточнить, какого хера он делает, но встречаюсь с ним взглядом. Там нет гнева или раскаяния. Только гордость.

Кэррик Кинкейд вырос в скромных условиях в самом непопулярном районе Миртл-Бич. Его родители едва сводили концы с концами, управляя дешевым захудалым мотелем, который выживал за счет случайных приезжих и отрывающихся подростков, которые приезжали на каникулы. Его приняли в нашу привилегированную школу в рамках программы по перераспределению средств для диверсификации уровней доходов школ в округе Хорри.

Он работал на двух работах во время учебы, чтобы помочь своей семье оплачивать медицинские счета сестры, одной из которых была стрижка газона у моей семьи. У него не было денег, но была гордость.