Пустышка (СИ) - Кенборн Кора - Страница 36

Шайло не останавливает меня, забирая у меня столько же, сколько я у нее. Поцелуи успокаивают помехи в моей голове, создавая способность думать сквозь хаос.

Когда Шайло отстраняется, то возводит препятствие между наши губами своими пальцами. Ее тяжелое дыхание подстегивает меня. Я обнимаю ее лицо руками и заставляю девушку посмотреть мне в глаза.

— Ты хочешь, чтобы я катился в ад? Слишком поздно, я уже там.

— Почему? — Она сглатывает. — Меня же приговорили быть у тебя в рабстве.

— Нет, все совсем наоборот.

Она перемещается по комнате в небольшую гостиную с опущенной головой. Я наблюдаю за ней, пока алкоголь выветривается из моей системы. Она садится на подлокотник кожаного дивана и упирается об него руками, поглядывая на меня через плечо.

— Почему ты поцеловал меня?

— Почему ты остановила меня?

Она вздыхает.

— Ты знаешь, почему.

— Просвети-ка меня.

Шайло склоняет голову, отчего пряди светлых волос закрывают лицо от моего взгляда.

— Ты сам не знаешь, чего хочешь, Кэри. Мне понравилось кататься на коньках. Ты действительно слушал, что я говорила. — Она пристально вглядывается в меня. — Обычно люди на меня смотрят, но совсем не слушают. Им не кажется, что я могу сказать что-то важное.

— Я всегда думал, что...

— Позволь мне закончить, — прерывает она, вскинув рукой. — Я уже давно не чувствовала себя так хорошо, а затем ты взял и все испортил. Понятно, что ты был расстроен из-за Ромео. То, что он сделал — глупо и безответственно. Я даже могу понять, что из-за этого поднялись и нерешенные вопросы со мной. Я не возражаю против твоего гнева, Кэри. Принимаю его, потому что ты имеешь на него право. — Она выпрямляется и откидывает плечи назад. — Но на что ты не имеешь права, так это обращаться со мной, как со шлюхой.

Это нокаут.

— Ты права.

— Прости, что?

Я не особо хорош в признании своих ошибок, поэтому, если я уж собрался сделать что-то, против чего бунтует желудок, следует идти ва-банк.

Подойдя к диванам, сажусь на стеклянный стол перед ней и наклоняюсь вперед, сложив локти на коленях.

— Я сказал, что ты права. Мне не стоило так поступать. Ты виновата во многих вещах, но сегодня я действительно потерял контроль.

— Не стоило мне идти за тобой.

— Не стоило, но и я не всегда заставляю женщин трогать меня. Не то, чтобы в этом была необходимость... Вообще-то, ты первая, кого пришлось подталкивать.

Она борется с ухмылкой, все еще балансируя на подлокотнике.

— С тех пор, как я уехала, у тебя появилось чрезмерное чувство уверенности в себе, не так ли?

— С тех пор многое изменилось.

Ее ухмылка исчезает, и она не отвечает. Я не жду от нее этого, потому что ей в жизни не понять. Мне пришлось усердно потрудиться, чтобы заработать уверенность. В основном, благодаря двухлетнему курсу в стенах тюрьмы.

Такого рода вещи меняют человека.

Она снова начесывает волосы на левую сторону лица. Интересно, делает она это намеренно или уже выработала привычку, направленную скрыть свой недостаток.

— Слушай, уже поздно, и я не хочу снова ворошить прошлое и ругаться.

Теоретически, предложение звучит нормально, но, увы, выгнать меня не так просто. Во-первых, мой единственный транспорт гоняет где-то по городу, и, во-вторых, я ни за что не уйду, не покончив со всем раз и навсегда.

— Тогда давай просто поболтаем, без ругани.

Шайло издает глухой смешок.

— Это невозможно. Ради Бога, ты все еще называешь меня Пустышкой.

Блять. Так и знал, что рано или поздно она напомнит мне об этом.

— Я сделал это однажды, признаю — поступил по-мудацки.

— Так и есть, — говорит она, тыча в меня пальцем.

— Черт, да. А ты думала, что я дам тебе спокойно отбывать наказание в моем центре спустя семь лет и ни разу не попытаюсь тебя задеть?

Она скрещивает руки на груди, от чего та чуть ли не вылезает из верха крошечной майки. После этой демонстрации глаза невольно опускаются туда, где ее бедра сжимают подлокотник, наполняя мой разум образами этих ног, обернутых вокруг моей талии. Ясен пень, что нужно сосредоточиться на ее словах, но, блять, я всего лишь мужчина.

— Хорошо, я заслужила это, — соглашается она. — Но я уже не тот человек, что тогда. Господи, да я уже не та, что полгода назад!

Разговор стал чертовски тяжелым, мне нужно выпить, прежде чем она сделает что-нибудь глупое, например, заставит меня трепаться о чувствах. Поэтому я одаряю ее своей лучшей прочь-трусики-улыбкой и меняю тему.

— Я торчу в какой-то жопе более пятнадцати минут, а ты так и не предложила мне выпить. Что ты за южная женщина такая?

Тактика отвлечения срабатывает, потому что Шайло открывает и закрывает рот, словно рыба, прежде чем, наконец, его захлопнуть. Поднявшись, она ведет меня по длинному коридору. После поворота налево и двух или трех направо, она указывает загорелой рукой на самую большую гостиную, которую я когда-либо видел.

— Ну, ты собираешься садиться или хочешь письменное приглашение? — язвит она, указывая на девственно-белый кожаный диван.

Усевшись на край, я оглядываюсь через плечо и вижу Шайло за барной стойкой со стаканом в руке.

— Чем будешь травиться?

— Виски, если есть, — говорю я, умудряясь не звучать как жалкий ублюдок.

Пока Шайло занимается моим напитком, я замечаю два позолоченных зеркала, висящих бок о бок на стене прямо передо мной. Их прикрывают черные мешки для мусора, приклеенные настолько неаккуратно, что создается впечатление, что это было сделано в приступе безумия. Подойдя ближе, провожу пальцем по сморщенному пакету, чье уродство резко контрастирует с элегантностью комнаты.

Не вериться, что это сотворила Бьянка Уэст. Становиться любопытно, что, черт возьми, произошло, что заставило кого-то покрыть стекла чем-то настолько отвратительным. Недолго думая, останавливаю палец на краю серебряной клейкой ленты, ковыривая, пока скотч не отходит.

Ледяное звяканье — единственное предупреждение, прежде чем зеркало разбивается у моих ног, а Шайло отрывает мою руку от стекла.

— Не надо! — кричит она. Заметив удивленное выражение моего лица, она откашливается, смягчая свою реакцию. — То есть, не трогай.

Ох, Звездочка, так не пойдет.

— Шайло, почему мусорные мешки закрывают зеркала?

— Они разбились.

— Оба? — приподнимаю бровь.

— Ага.

Она нагибается, чтобы собрать разбитое стекло, но останавливается, когда я хватаю ее за плечи и поднимаю обратно. Я тоже могу играть в эту игру.

— Теперь тебя ждет семь лет невезения.

Игра оборачивается против меня, когда ее пустой взгляд превращается в наглую насмешку.

— Тогда думаю, это должное наказание. Семь за семь, а?

Я провожу рукой по затылку и переключаю взгляд вниз на разбитое стекло и виски, покрывающие деревянный пол.

— Полагаю, ты не в курсе, где ваша горничная держит веник и совок?

Краем глаза наблюдаю, как плечи Шайло расслабляются, паника рассеивается, и она саркастично ухмыляется.

— На самом деле, в курсе. В последнее время я вынуждена стать очень хозяйственной.

И одарив своим гипнотическим взглядом, оставляет меня лицезреть, как ее задница, покачиваясь, исчезает за поворотом.

***

После уборки стеклянных осколков, Шайло, не спрашивая, делает мне еще один напиток. Мы сидим на одном диване и смотрим друг на друга. Что хотел сказать — сказал. Извинился. Она извинения приняла. Конец истории.

Почему я не позвонил Крохе и Фрэнки, чтобы они вытащили меня отсюда?

Хороший вопрос.

Именно об этом я себя сейчас спрашиваю, когда Шайло засовывает под себя ноги и откидывает руку на спинку дивана. От этого движения майка растягивается на ее груди, и я не могу заставить себя смотреть на какую-либо другую точку, кроме контура ее идеальных сосков, соприкасающихся с тонким материалом.

Господи, она пытается меня убить?

Да. Ответ «да», потому что в моей башке только мысли, как бы опустить на них свой рот. Каково это — так сильно ее оттрахать, что она еще неделю не сможет спокойно ходить. Эта женщина — моя слабость и мой гнев в запретной обертке.