Опрометчивые желания (СИ) - Скорова Екатерина - Страница 60

Правда, ничего особенного в этих воспоминаниях не было. Генри после того, как разделил с ней постель, стал сдержан, даже строг. Хмурил брови, смотрел всегда в сторону. Иногда казалось, что он старается отодвинуться от нее. Виктория не понимала — почему? Неужели, поддавшись соблазну, она стала распутной женщиной в его глазах? От таких мыслей становилось обидно, сердце закипало злостью, но Виктория быстро успокаивалась, находя разумные и не очень оправдания. В конце концов, если бы он не любил, разве приходил бы к ней? Разве пекся бы об ее здравии и сытости? А ведь это первое, о чем он спрашивал у Освальда, топчась у порога.

А сегодня Генри влетел, не постучавшись — счастливый, взбудораженный, схватил ее за талию и закружил по комнате, отчего все поплыло перед глазами, а к горлу подступила дурнота.

— Свершилось! — тряся кулаками около своего лица, воскликнул он.

— Что? Что стряслось? — Виктория выбилась из его рук, привалилась к стене, часто дыша.

— Король умер! Представляешь, — переходя на хохот, тараторил Генри. — Кто-то из механических слуг свернул ему шею!

— Да кто? О чем ты? — Виктория замерла. Неизвестно откуда выпрыгнувший страх подступил к горлу, сжал его ледяным кольцом.

— Норвард Винздор, — уже спокойнее ответил он, опускаясь на стул. — Ты не рада?

Виктория пожала плечами, прислушиваясь к себе. Нет. Смерть Норварда не заполнила душу ничем, кроме жалости. Все-таки он был ей братом, пусть только по отцовской крови. И потом — когда она хотела убить его или Джейкоба? Еще ни разу в томивших не раз фантазиях о свержении братьев, Виктория не доходила до крови.

— Что с тобой, тебе плохо? — Генри вскочил со стула, подхватил ее под локоть и усадил на постель.

— Немного… Наверное, не хватает свежего воздуха, — проговорила она тихо.

Генри нахмурился, почесал налипшую на щеки щетину. В какой-то момент показалось — он видит Викторию насквозь со всеми ее переживаниями.

— Вот что: сегодня я не хотел тебя тревожить, но, думаю, прогулка не станет тебе в тягость, — особый акцент на последнем слове — и по шее наперегонки поскакали мурашки. — И потом, давно ты выходила в свет? Месяц? Два? Пора уже показаться на люди.

Виктория смотрела ему в глаза и не понимала — шутит? Говорит серьезно? Но тут же успокоилась — с чего она решила, что кто-то и правда будет искать ее по трущобам? Похоже, братья уверились, что она мертва, значит, можно жить спокойно, выходить на улицу, не шарахаясь от собственной тени. А может даже — переехать к Генри?

«Нет, — подумала виктория, впиваясь зубами в нижнюю губу. — Женщина в ночлежке — невидимка, а вот в доме благородного джентльмена — красный флаг на ветру. Тем более — чужая жена, а если еще и в интересном положении…»

От таких мыслей впору бы кричать «караул». Выходит — она так и останется в этих обшарпанных стенах? Хотя, Генри обещал помочь пересечь границу, скрыться в чужой стране… Но Виктории становилось дурно от одной мысли оставить Англию. Пусть придется томиться заложницей обстоятельств в крохотной комнатенке, но вдали от родной земли, Генри… Нет, лучше кричать о себе на площадях, чем тайком плести интриги, дожидаясь часа, когда можно ужалить побольнее.

Тем временем, Генри кликнул Освальда, следом за которым с пузатой миской в руках примчался и Фредди.

— Сегодня знаменательный день, — многозначительно поиграв бровями, произнес Генри. — Мы с миссис Неверти хотели пройтись по городу, посмотреть на людей. Ты идешь с нами. Будь на чеку.

Этих слов хватило, чтобы с безобразного лица Освальда стерлось всякое подобие улыбки. Он скривился, выпячивая нижнюю губу, зыркнул на Викторию и скрылся в коридоре. Фредди поспешил за ним, впрочем, его никто и не держал.

— Куда мы пойдем? — спросила она, сдерживая новый приступ дурноты от запаха принесенной каши. На самом деле, Виктория внутренне смирилась с любым ответом, будь то Лондонский причал, где Генри второпях запихнет ее в дирижабль, Тауэр или Королевский театр, просто не хотелось, чтобы это стало сюрпризом.

— На Трафальгарскую площадь, — сухо отозвался Генри, извлекая из шкафа отороченные мехом сапоги и бережно одевая их на ноги Виктории. Так же аккуратно он поднял ее с кровати и, словно ребенка, окутал в теплоту кашемирового пальто с треугольным воротником. — Ты совсем плоха, — добавил он, помогая ей выбраться через порог. — Почему Освальд врал, что ты вполне здорова?

— Все в порядке, это пройдет, — произнесла она и улыбнулась. Забота любимого человека разукрасила мир радужными цветами, вытеснила из сердца заботы и страхи. Он рядом, чего бояться, о чем страдать?

Генри не ответил. Дождавшись, когда из другого конца коридора прискачет всклокоченный Освальд в толстой безрукавке поверх простой рубахи, он повел Викторию к выходу.

Трафальгарская площадь сотрясалась от гула и криков. Тысячи тысяч лиц: восседавшие на рядах лавочек около постамента аристократы и теснившиеся за ограждением горожане, все они ждали только одного — когда из белоснежного шатра выйдет Джейкоб. Час триумфа. Сквозь полоски наспех скрепленной ткани, он окидывал собравшуюся толпу и ликовал — король! Конец расколотой надвое короне, теперь он — единственный, кто поведет Англию к процветанию.

Только сейчас, когда брата не стало, Джейкоб осознал, как легко стало дышать. Это раньше, годы назад они с Норвардом запирались в тронном зале и в стороне от досужих глаз и ушей обсуждали дела государства. Последнее же время тень брата стелилась повсюду, заслоняя Джейкоба, стирая его имя с языков подданных. Что ж, пришло время платить за славу и победы. За любовь отца, в конце концов! Сколько раз приходилось закрывать глаза на то, как взгляд родителя наполнялся гордостью, когда старший сын отличался в учебе или этикете! А вот горбатого младшенького, пусть и не отталкивал, но мало интересовался его успехами. Теперь Джейкоб и сам удивлялся, как жил с этим скарбом ненависти и обид? Почему раньше не доходил умом дать брату увесистую оплеуху, вместо идиотских гулянок и попыток вмешаться в дела?

Но, прочь склоки и недовольство — Господь видит обиженных и оскорбленных, и, похоже, у Него на Джейкоба большие надежды. Немудрено — какому богу понравится, если кто-то посягнет на его святое право творить людские души? Ничего, Джейкоб не повторит ошибок брата. Пару недель — и от механических нелюдей и духу не останется в Лондоне! Жалко, что, укусив хозяина, шавка Эндрю бесследно исчез. Его терзания доставили бы особую радость.

— Ваше Величество, — слова вошедшего придворного глашатая заставили вздрогнуть. — Народ собрался благословить короля.

Нота торжественности, отливавшая в голосе слуги, перепала к Джейкобу, завертелась на языке пламенной речью. Докучавший прислужник брата, да и сам Норвард, растворились в блаженном ожидании. Еще немного — и он увидит свой народ, оботрет слезы, прозирая и сирость и нищету, распрострет руки, суля сытость и благоденствие Англии.

— Боже, благослови Англию, — прошептал, замирая сердцем. Да, именно так он начнет свою речь! Свое правление! Подданные еще будут передавать этот день из уст в уста, благословляя короля-реформатора!

Внутренне ликуя, Джейкоб поспешил прочь из шатра…

Виктория не сказала бы, что дорога до площади далась ей легко. Тряска в кэбе по уложенной булыжником мостовой, запах подгнившей рыбы, доносившийся с порта — все это вынуждало зажимать рот и нос, лишь бы сдержать очередной приступ тошноты. Получалось далеко не всегда, и тогда Виктория просила кучера остановить лошадей и обессилено припадала к стенам домов и оградам, извергая нутро самым постыдным образом — себе под ноги. Хорошо — никто не обращал на нее внимания. Казалось, горожане вообще не замечали друг друга. Только сталкиваясь лоб в лоб или выскакивая из-под колес экипажа, они смачно матерились, распихиваясь локтями, и спешили дальше.

Наконец, мучительное путешествие закончилось — впереди замаячили белые флаги и невесть откуда взявшиеся в конце февраля свежие цветы, развешанные по уличным фонарям. Еще не дойдя до края толпы, Виктория нашарила взглядом сгорбленную фигурку Джейкоба, выступавшую на постаменте. Он простер руки и что-то заговорил, но слов не было слышно — только нарастающий гул в передних рядах и перекличку — в задних. Косматые лица в потрепанных ватниках и куртках озирались, приветливо кивая Генри и сопровождавшим его Освальду и Фредди, застывали взглядами на Виктории. Она не сразу различила, что на лицах этих людей вспыхивала надежда. Именно надежда и искреннее удивление — словно только что на их глазах Ангел Господень отворил камень от гроба Христова. В этот миг она позабыла про дурноту и поплыла мимо расступавшихся горожан, словно наполнившись эфиром. Чувство единения с народом, подкрепленное перенесенными тяготами и лишениями, которые этой полуодетой и полуголодной толпе приходилось терпеть ежедневно — всё это наполнило душу восторгом. Виктория не заметила, как Генри придержал ее за руку, останавливая в самом сердце собравшегося народа.