Возмездие
(Повесть и рассказы) - Старовойтов Валерий Иванович - Страница 20

— А почему так? — Григорий почувствовал, что почва под ногами изменилась. Она при каждом шаге вздрагивала и колыхалась.

— Это места, где хляби небесные соединяются с бездной земной, я так думаю про такие болота. Строго по моим следам иди, ухнешь, мне тебя не вытащить!

После полудня изможденные путники повалились на твердую землю у самой обгорелой кедры, выросшей на глинистом полуострове, уходящем склоном к полноводной реке. Ребристая дорожка от берега в лучах заходящего солнца бежала к её середине, где длинной косой протянулся остров, утопая в зелени ранета и черемухи.

— Красота! — Усков вытянул натруженные ноги. — Полагаю, что добрались?

— На все воля Божья! — Дед встал на колени и начал молиться.

Григорий спустился к реке. Он видел, что от острова быстро пошла в их сторону большая лодка с вооруженными людьми. «Точно, охраняют свои владения, молодцы!»

Рыбацкая лодка с четырьмя гребцами и кормчим, молодым парнем с винтовкой в руках, встала метрах в двадцати от берега по команде: «Весла! Правое на воду, левое табань».

«Чтобы не сносило для целевой стрельбы», — догадался Усков и попытался подняться.

— Сидеть, руки за голову! — Ствол поднялся на уровень плеча кормчего. — Кто и откуда, зачем пожаловали?

— Дело есть до старосты вашего Глазычева Ильи Прокопьевича. Я комендант Крыловского поселения, а проводник — старик Шевелев, тесть старосты! Так что ты, мил человек, ружье-то убери!

Усков встал и пошел в воду, а потом в три взмаха доплыл и оказался у борта, протянув руку. Парень отложил винтовку и с помощью гребцов помог взобраться пловцу в лодку. Отжимая рубаху за борт, Григорий громко сказал, чтобы все слышали:

— Старик по уговору меня на берегу ждать будет. Не вернусь по вашей милости, он сюда чекистов приведет, с зятьком-то у него нелады, вам это надо?

— За советскую власть агитировать собрался, ну-ну! — Кормчий усмехнулся. — У Глазычевых с ней свои счеты, так что, может, к берегу повернуть, пока не поздно?

— А ты, как я понимаю, внук Шевелева, значит, Петр! Дал бы закурить что ли?

— Не курю, а что я внук старосты, так ты это верно приметил, гражданин начальник. Если бы не дед, кормил бы ты сейчас у меня налимов, их много нынче тут!

— Да ладно, я тоже не из пугливых, к батьке у меня дело, как раз наоборот — агитировать вас против Советов выступить!

Лодка плавно вошла в камыши, за которыми виднелась дощатая лестница, уходящая по крутому яру к деревне на острове.

Вечеряли с кряжистым мужиком в большой избе Глазычевых, где помимо гостя и старшего сына Ивана никого не было. Вся большая семья была отправлена в дом напротив навестить тетку, местную знахарку.

На столе стояли крынка с бражкой и чугунок с ухой, огурцы и всякая зелень с большого, ухоженного огорода.

Глазычевы, как и большинство островитян, были сосланы с Урала. Будучи вдовцом при шестерых детях, из которых старшему Ивану исполнилось двадцать, а младшей Елизавете восемь, Илья Прокопьевич сосватал единственную дочь Шевелева в Парбиге, старую, некрасивую деву, оставив старика одного. Охотясь, привел в эти места. Так и созрел план у Глазычева перебраться со всеми многочисленными родственниками подальше от советской власти. Как только уговоры вступить в колхоз закончились, и было принято решение погнать отказника Глазычева старшего в его шестьдесят пять на рудники, так выступили ночью в тридцать семей в болота под руководством тестя Шевелева. Только вот старик не смог жить в землянке старосты, больно тот лют. Дочь было жаль: «из пламя в полымя», как говорится, потому и вывел всех к Черемуховому острову с заброшенными на нем домами, где жили старообрядцы, не принявшие никоновских реформ церкви. Почувствовав свободу, дружная семья Глазычевых, вкалывая от зари до зари, поправила домишки, перестелила камышом крыши да отремонтировали печи — глины кругом с лихвой. Бабы да дети малые дикоросов на зиму собрали, так и перезимовали, чтоб заново строиться и жить. Занявшись делом, зятек всю силушку вкладывал в топор да мотыгу и дочь не трогал, а сам Шевелев у Ильи за проводника был. Зять ходил на Новониколаевский тракт менять пушнину на порох, патроны к винтовкам, которые они добыли с сыновьями, разоружив охранников обоза с продовольствием для спецпереселенцев. Муку и крупу не тронули, а винтовки взяли. После этого разбойного набега старик Шевелев окончательно ушел с острова и стал жить в Крыловке, а Илья за это время сам хорошо уже все болота знал и в проводнике больше не нуждался. Обо всем этом Ускову и рассказал самозваный начальник острова.

— Так, говоришь, заморят людей? — Илья Прокопьевич посмотрел сначала в глаза Григория, а потом сыну. Тот отвел взгляд, быстро перебирая налимью голову от хрящей и костей. Усков, глядя в умные, серые глаза напротив, тихо повторил, почти по слогам:

— Под иконой сидим, клянусь, что хоронить придется стариков и детей в братской могиле. Выхода иного нет, Илья, подсоби хотя бы на первых порах оружие добыть, хочу комендатуру и склад с продовольствием для северного завоза взять, а потом на Подгорное двинуть. Уверен, народ пойдет за нами по всему краю, а это, посчитай, тридцать тысяч супротив их тысчонки из НКВД!

Глазычев медленно встал, обошел стол, похлопав сына по плечу и, положив руку на руку коменданта, спокойно сказал:

— Григорий, возвращайся с тестем в Крыловку. Решил выступить, выступай до заморозков, но без меня. А баб с детьми малыми и стариков из Крыловки выведу на остров сам. Тропу знаю другую, не трясинную!

Подняв голову к огоньку лампадки, Глазычев перекрестился и вышел из избы, давая тем самым понять коменданту, что аудиенция закончена.

Глава 9

Обратную дорогу Усков и не заметил, ступая за стариком, который хорошо ориентировался по видимым только ему одному заметкам на деревьях. На привалах молчали, каждый думал о своем. Шевелеву было обидно, что не внук, а другой парень привез Григория с острова, и потому повидаться с Петрухой не удалось. Только однажды старик обмолвился, потому что обиду держать не было мочи:

— Любил я малого, к тайге приучал, о повадках зверей рассказывал, надеялся, но, похоже, зря!

Григорий и на сей раз промолчал, погруженный в свои мысли. Он отчетливо осознавал, что без поддержки вооруженных людей Глазычева потери среди восставших будут большими. Пытался утешать себя мыслью, что все равно многие из них обречены на смерть от голода и болезней, но в глазах стояли заскорузлые, равнодушные, бородатые рожи, и его величество Совесть била набатом в голове: «А по какому такому, собственно, праву ты ведешь людей к погибели, а что будет с их детьми?!» Он гнал от себя эти мысли, но им на смену летели другие — о предстоящей схватке с ненавистной системой Советов, исковеркавшей судьбу его семьи, и снова круг замыкался: «Не много ли на себя берешь, Гриня, в своей лютой ненависти?! Убивать придется не Ленина со Сталиным, а таких же простых людей, но думающих иначе, чем ты! Ведь, положа руку на сердце, советская власть строит школы и больницы, начала платить крохи, пенсии старикам!» Так и не заметил, потерянный в сомнениях и раздумьях Григорий Усков, как вышли они из болота и идут уже по кромке леса, за которым рукой подать до Крыловки.

По возвращении в деревню комендант тотчас распорядился привести к нему арестованного Медведева.

— Ко мне никого не пускать в течение часа, пока я классовому врагу мозги править буду! Ясно? — Комендант строго посмотрел на молодого бойца из сводного отряда НКВД, прикомандированного и разбитого по двенадцать человек в каждую деревню спецпереселенцев для несения караульной службы по охране складов, комендатур и местных советов, а также для поддержания общественного порядка.

— Так точно! Разрешите идти? — Рядовой вытянулся по стойке смирно и, браво развернувшись, вышел из кабинета во двор, где и заступил на пост, примкнув штык к винтовке.

— Ну, ты актер, Григорий! — Вскоре Медведев принял в объятия товарища с улыбкой.