Лекции по русской литературе - Аксенов Василий - Страница 10

Или, например, некий Гаврилов написал статью «Литературное бездорожье» о прозе Марека Хласко и поэзии Богдана Дроздовского. Известны имена? Марек Хласко. Нет, это польский писатель нашего поколения, моего, один из первых бунтарей. Я напишу по-русски, я не знаю, как по-польски пишется (пишет) Марек Хласко. Такой польский young angry man. Первый его сборник называется «Первый шаг в тучах»[16], и был еще [снятый по его рассказу] знаменитый фильм «Восьмой день недели»; он описывал польскую жизнь без прикрас, описывал все проблемы, которые там возникали между молодыми людьми, и он постоянно находился под атакой официальной критики. Кстати говоря, все статьи зубодробительные, атаки на Запад, еще и своего рода пользу приносили, они давали информацию. Скажем, ты живешь где-нибудь в Саратове и даже не подозреваешь, что существует на свете Марек Хласко – до тех пор, пока его не раздолбает «Литературная газета». «Литературная газета» скажет, что он буржуазный декадент, очернитель социалистической реальности, жизни и так далее и тому подобное. И у тебя в Саратове уже возникает определенная информация, ты начинаешь думать: о, какой там хороший парень существует, какое интересное название рассказа – «Восьмой день недели», о чем это? Оказывается, это порнография, это натурализм. Двое, он и она, из-за жилищного кризиса в Варшаве не знают, где соединиться, чтобы любить друг друга, и все дни недели они ходят в варшавских трущобах, не могут найти комнату, чтобы уединиться. И в восьмой день недели разражается трагедия, когда ее где-то там насилуют. Вот о чем! И вся эта критика зубодробительная дает опять же обратный результат. Или Богдан Дроздовский: я потом встретил Дроздовского в Варшаве, очень была интересная встреча. Он пишет стихи «Шестнадцатилетняя с накрашенными губами», это о молодой проститутке в Варшаве. Совершенно немыслимо для социалистического писателя писать о каких-то проститутках – о рабочих надо писать, о колхозниках надо писать! А он пишет о проститутке, это совершенно жуткая история!

Вот из Польши шла зараза, и постоянно, на протяжении всего этого года пятьдесят седьмого, шла атака на сборник «Литературная Москва», о котором мы говорили в прошлый раз. Наиболее массированная атака была предпринята критиком-сталинистом Ереминым. Надо сказать, что в это время в «Литературной газете» появлялись одна за другой гигантские проблемные статьи. Вы знаете такое выражение – «подвальная статья»? Ну вот газетный лист, а здесь вот эта вот статья, это «подвал» называется. Такие статьи по четыре подвала, по шесть подвалов даже идут, я буду сейчас о них говорить, и они все были проблемные, все боролись за настоящее социалистическое искусство. И вот Еремин пишет «Заметки о сборнике “Литературная Москва”»[17], особенно свирепо атакует поэзию Якова Акима, помните, мы [о нем] говорили, и там замечательная есть фраза: «даже наше родное советское метро не нравится Якову Акиму. Даже наше самое красивое в мире московское метро он и то оскорбляет». О Яшине этот Еремин пишет просто зловещим тоном, намекая, что «Рычаги» – это не просто рассказ, что это продуманная идеологическая диверсия. Так и говорит: каждая деталь в этом рассказе продумана с определенной целью. Затем, в марте, состоялся пленум правления Союза советских писателей[18]. И на этом пленуме произошла забавная ситуация с Симоновым. Константин Симонов – это известное имя? О нем стоит поговорить отдельно, дальше поговорим немножко более подробно. Он, с одной стороны, пытался вывернуться – он был редактором «Нового мира», когда они напечатали «Не хлебом единым» Дудинцева, и на пленуме пытался выскользнуть из-под критики и сам атаковал Дудинцева за так называемую ложную смелость (смеется). Ложная смелость – [это означает] нечего вам представляться здесь смельчаком. Но с другой стороны, на этом же пленуме так называемая «черная сотня» (Грибачев, Софронов и Кочетов, тогдашние редакторы «Литгазеты», эта триада называлась «черная сотня» в литературных кругах, по имени тех черных сотен, которые до революции устраивали еврейские погромы в России) – черная сотня атаковала самого Симонова. Они говорили, что Ольга Берггольц (пишет), ленинградская поэтесса, и Симонов требуют пересмотра партийных решений по литературе. О чем шла речь, о каких решениях? Речь шла о решениях, связанных с именем Жданова (так называемая ждановщина). Этот мерзавец Жданов, иначе его и не назовешь, даже в академической лекции (смеется) пытался сделать свою партийную карьеру, жертвуя такими людьми, как Ахматова, Зощенко. А партийные постановления… эти постановления, как ни странно, не отменены даже до сих пор, хотя Ахматова считается уже классиком, Зощенко десять раз переиздавали в Советском Союзе, всё у него напечатано, но постановления священны. Их нельзя отменить! Ну как нельзя из Евангелия выбросить ничего, понимаете? Вот такие дела.

[На пленуме] вытаскивали все время на трибуну Дудинцева, требовали, чтобы он каялся. Была уже такая отрепетированная истерика пущена в ход. Вот [Лев] Копелев, он сейчас в Йеле, приехал из Германии, и он напомнил мне, что писательница Мария Прилежаева выскочила на трибуну и истерически завопила: «Когда придут американцы, они нас всех повесят! Кроме Дудинцева!» (Смеется.) Но Дудинцев выступил на этом пленуме и вроде бы покаялся, но не до конца как-то, понимаете ли, покаялся. Он покаялся, но все-таки стоял на своем.

После пленума продолжались все эти огромнейшие статьи в «Литературной газете». Например, статья «Смелость подлинная и мнимая» Бориса Соловьева. Он пишет о рассказах Гранина, о поэзии Пастернака, о поэзии молодого тогда Роберта Рождественского, который сейчас является настоящим литературным генералом, совершенно официальным человеком в Москве, а тогда он был молодой бунтарь. Западная литература тоже не забывалась, статья была, например, о Фолкнере, о том, что Фолкнер все время себе противоречит и его искусство не соответствует его политическим взглядам, вот какое безобразие, он должен серьезно подумать о своем соответствии. Затем была такая статья, огромная тоже, критика Якова Эльсберга, который критиковал рассказы Горбунова(?) и Нагибина. Яков Эльсберг – любопытная фигура, в шестьдесят втором году его исключили из Союза писателей и даже из партии[19] за то, что он был при Сталине настоящим профессиональным доносчиком – «доносчик», слово понятно? Стукач, informer, да. Есть еще какое-то жаргонное английское слово – stitch, snitch? Snitch, да. Snitch – это стукач. А в то время он еще был не изобличен. И он еще ругал за «ревизионистские рассказы» писателей Нагибина и Горбунова!

Кремлёв некий пишет о журнале «Москва» – это новый скандал. Не путать: «Литературная Москва», альманах, и журнал «Москва» – это разные совершенно вещи. Тогда им руководил писатель Атаров, и появилась повесть Анны Вальцевой «Квартира № 13»[20] (пишет). Это была одна из очередных сенсаций того времени, повесть лупил всяк кому не лень, потому что, во-первых, она очерняла нашу советскую действительность, показывала коммунальную квартиру, где [происходит] крушение идеалов и кончают самоубийством. Это действительно острая очень тема.

Появился отрывок из пьесы Анатолия Софронова, этого огромного человека-бегемота, «Человек в отставке». Этот отрывок тоже как разоблачительная статья читался. Он противопоставляет деятелей партии ревизионисту, художнику Медному, которого выгоняют из партии за его попытку реализовать какие-то партийные установки.

Перерыв сделаем маленький? Хорошо.

Встреча в шатрах. Пастернак

[Итак, мы говорили о]… так называемых проблемных статьях, и я думаю, что все они были инспирированы и шла подготовка к главному литературному событию этого года, которое состоялось девятнадцатого мая[21] с участием всего Политбюро, всего правительства, до Хрущева самого. На холме над Москвой-рекой были сервированы банкетные столы, под тентами, и встреча эта называлась – потом долго об этом говорили – «Встреча в шатрах». Шатер – это… как перевести слово «шатер»? Это такой восточный тент (смех), oriental tent, который предусматривает присутствие султана, хана. И на этой «встрече в шатрах» Хрущев произнес свою знаменитую речь, абсолютно хулиганскую, он был пьян. Он выпил очень много коньяку, его соответствующим образом подготовили помощники, и он набросился на жертву – Маргариту Алигер, о которой мы уже говорили, она возглавила альманах «Литературная Москва». Она была правоверная коммунистка, лауреат Сталинский премии, член партии. И это ей на этом сборище вышло боком. Когда Хрущев потребовал ее к ответу, она сказала, что не видит за собой никаких грехов, действует в соответствии с позицией партии, партия восстанавливает справедливость в жизни, а она хочет восстановить справедливость в литературе. Это вызвало безумную ярость Хрущева, и он закричал на нее: «Я вам не доверяю, я вам не доверяю, и мне беспартийный Соболев (а здесь еще сидел писатель Леонид Соболев, очень массивный, солидный человек, офицер, который писал о флоте разные сочинения) гораздо ближе, чем партийная Алигер!» – известная фраза была брошена. И Алигер была подвергнута полнейшему издевательству. Очень любопытное потом информационное сообщение было в «Литгазете»: «Состоялась встреча партии и правительства с представителями творческой интеллигенции. Выступили такие-то, такие-то… и в том числе Маргарита Алигер», и всё. А она, несчастная, там сидела и думала, что ее жизнь уже кончена.