Перекрестки судеб. Леся и Рус (СИ) - Черная Лана - Страница 19

— Ты не похож на психа, — заявил, стянув косуху и сев напротив меня в кресло. Зачесал очками назад длинную челку, постучал пальцами по столешнице.

— А ты на мозгоправа, — парировал, машинально повторяя его ритм.

— Ты музыкант? — спросил, когда три раза в точности повторил перестук его пальцев.

— Художник…был, — неожиданно честно ответил.

Больше мы не разговаривали, но на следующий сеанс он припер листы и краски. Я помню, как сейчас, что тогда нарисовал фонтан и букет незабудок на брусчатке рядом.

— Мне кажется, здесь чего-то не хватает.

Я посмотрел на рисунок, выуживая из памяти площадь, какой я ее запомнил.

— Нет, все на месте.

— Уверен?

Я кивал, но все время думал, а может этот пижон прав. Спустя месяц я нарисовал все тот же фонтан, только у него стояла Ксанка с букетом незабудок.

А когда показал ему, тот протянул мне руку:

— Марк Котов, а для тебя просто Кот.

— Руслан Огнев, — ответил на рукопожатие, — но можно просто Пепел.

— Я вытащу тебя отсюда, Пепел, обещаю.

И ведь вытащил же.

Смотрю, как он прокручивает кольцо на большом пальце.

— Тебе нужно чистое прошлое, Руслан.

— Я уже работаю над этим, — глотаю дым и тру переносицу. Чистое прошлое. Легче сказать, чем сделать. Но я знаю, что даже тот факт, что я полностью реабилитирован и признан вменяемым и здоровым, не сотрет десять лет психушки. — Как Богдана? — краем уха улавливаю мелодичный голос Дарьи, которая читает Богдане Гарри Поттера. Невольно улыбаюсь.

— Дерьмово. И чем дольше она здесь, тем хуже ей. Здесь каждый угол, каждая улочка для нее — травмирующий фактор. Каждый человек — этот самый фактор, понимаешь?

Смотрю внимательно в хмурое лицо друга.

— Поэтому вот мой диагноз, друг. Забирай дочку и увози отсюда как можно дальше. Потому что она в таком дерьме, что еще немного таких факторов — и ты потеряешь ее.

Сжимаю сигарету, та ломается в пальцах. Стряхиваю ее на асфальт.

— Ты же понимаешь, что я не могу сейчас, — и самому тошно от этой правды, которая воняет безысходностью.

— А ты видел, что бывает, когда теряешь ребенка.

Киваю. Да, видел пять лет назад, когда вытаскивал Марка с того света. И когда чуть не свернул шею его суке-жене, обвинившей его в смерти сына. Видел и не хочу так. Но у меня действительно сейчас связаны руки, потому что по закону я Богдане — никто.

— Я не могу обойти законы, — говорю и ловлю насмешливый взгляд друга, говорящий, чтобы не врал сам себе. Да, я знаю, что деньги и связи творят чудеса. У меня есть и то, и то. Побольше и покруче, чем у Воронцова — навел справки. Но в этот раз я должен сделать все правильно, чтобы больше никто и никогда даже и мысли не допустил, что может отнять у меня дочь. — Не в этот раз, Марк. Сейчас я все должен сделать правильно.

— Ну раз правильно, — выделяет последнее слово таким тоном, словно я сморозил полную чушь, — тогда тебе нужна жена.

— Может, у тебя и кандидатка имеется? — грубее, чем следует, отвечаю.

Сам не понимая, что меня так задело: само предложение или тот факт, что я и сам подумывал над этим.

— А как же, — веселится Кот.

Смотрю на него во все глаза, а он просто протягивает мне свернутый вчетверо альбомный лист. Разворачиваю его и не сдерживаю нервный смешок. Это тот самый портрет, который я написал десять лет назад. Оглаживаю большим пальцем ее улыбку. Я бы рад, только она давно чужая жена. И любит другого, а без любви я не хочу. Глупо, сентиментально? Возможно. Но я устал трахать тела, мне достаточно шлюх. Я хочу нормальную семью, и эту женщину всю целиком, со всеми ее заморочками. Но, увы.

— Кто она, Пепел? — вдруг спрашивает Кот. За десять лет нашей дружбы он никогда не интересовался ею, все ждал, когда я расскажу сам. А я не рассказывал, потому что это мое прошлое, оно только мое. И Ксанка тоже только моя.

— Чужая жена, — отвечаю, вспоминая, как этот простой букет расстроил ее до слез. И как она сама потянулась к моим губам, наплевав на ею же установленное правило: никаких проявлений отношений на людях.

— Муж — не стена, Пепел. Если она тебе нужна, ты можешь решить этот вопрос.

Могу. И я не боюсь, что Корзин ее не отдаст. Я заберу. И она мне нужна, только есть одно «но»: ей не нужен я.

— Она отказалась от ребенка в роддоме двенадцать лет назад, — озвучиваю совсем другие мысли. Кот усмехается понимающе. Да, я думал над тем, чтобы вернуть ее, даже если она против. Ради Богданы. Но я прекрасно понимаю, что сейчас такой наш союз может только навредить. — Следовательно, лишена родительских прав. А по закону…В общем, не думаю, что брак с Александрой — хорошая идея. Да и вообще завести жену. Сам справлюсь.

— Откуда знаешь?

— Рощин выяснил почти сразу, как я познакомился с Богданой, — сворачиваю лист, но не возвращаю Марку, а прячу в карман. Пусть хоть так она будет со мной.

Глеб звонит, когда я возвращаюсь в палату. Марк уехал к своим клиентам: помощь помощью, а работа никуда не девается. Богдана спит, подложив под голову ручки. Ее длинные кудри скручены в свободную косу, а на губах едва уловимая улыбка и россыпь веснушек на скулах. И я заражаюсь ее теплом, впускаю его в себя, как самое лучшее лекарство от всего дерьма. Сажусь на пол, кладу голову на край постели, вытягиваю ноги и закрываю глаза.

Звонок Рощина выдергивает меня из полудремы.

Растираю лицо и на цыпочках выхожу в ванную комнату, включаю воду, умываюсь, не глядя на свою рожу. Знаю: увиденное мне вряд ли понравится.

— Есть новости? — сразу в лоб, без прелюдий.

Пока я занимаюсь дочерью, Рощин ищет того, кто подставил Ксанку.

— Есть, но это касается твоей дочери.

Через пятнадцать минут, выслушав Рощина и получив на электронку сканы выписок из историй болезни, я перезваниваю своему юристу и прошу подготовить два пакета документов: о расторжении брака и брачный договор.

Теперь у меня есть с чем встретить Воронцова. Осталось убедить Ксанку мне поверить, потому что без нее ничего не получится. И это самое сложное. Так просто она не согласится, а выкладывать все карты…

Черт, да я просто не знаю, как рассказать ей о дочери.

Богдана просыпается с приездом Алекса, которого я вызвонил на смену. Но вместе с Алексом в палату врывается тайфун по имени Матвей с близнецами чуть младше. Замыкает шествие миниатюрная блондинка в бирюзовом сарафане и обезоруживающей улыбкой. Богдана смотрит на них широко распахнутыми глазенками, в которых…такой восторг, словно Дед Мороз положил под елку все заветные желания. Сглатываю, смотря, как преображается личико моей малышки: улыбка расцветает на искусанных губах, стирая боль, и даже веснушки на скулах становятся ярче.

Я так зачарован переменами в дочери, что не сразу соображаю, что в руках у Алекса куча пакетов и что он замер в пороге, увидев, наконец, то, что вижу каждый день я: Ксанку в каждой черте Богданы, в каждом жесте. Даже то, как она морщит нос и поправляет волосы — все это Ксана в чистом виде. Иногда это до чертиков пугает и швыряет меня в прошлое, где я был счастлив, хоть никогда не любил всей этой сентиментальной чуши.

— Привет, принцесса, — смеется Айя, перехватывая у мужа пакеты и легко касаясь его пальцев. Эльф вздрагивает и рассеянно улыбается.

Богдана кивает, но тут же забывает о взрослых, потому что ее уже взяли в оборот близнецы: двухлетние егозы, нереально похожие на своего отца. И это странно, потому что я точно знаю — этих девчонок Костромины взяли из детского дома. И, судя по рассказам Алекса, Айя не собирается останавливаться на троих. Да и сам он не против, а выглядит очень даже счастливым идиотом. И за грудиной неприятно жжет, словно туда всунули кусок раскаленного солнца: больно и вместе с тем невозможно оторваться.

Я смотрю, как Богдана смеется, сперва неуверенно, а потом все открытее, как охотно подставляет свои кудри любопытным ручкам Матвея, как что-то объясняет на пальцах болтающим без умолку близняшкам, и дико радуюсь, что эта семья — мои друзья.