Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина - Страница 94

Он накрыл сложенные Шейрой дрова пропитанной жиром холстиной – на случай дождя – и, обращаясь к девушке, подмигнул ей:

– Пойдем, что ли, к дому? Перекусим чего-нибудь. А дровишки новые уж завтра перенесем поближе. На сегодня нам и прежних остатков хватит.

И первый тронулся с полянки, сопровождаемый верным Бурым. Шейра немного помедлила, наслаждаясь потоками солнечных лучей, которые, не видя преграды, грели и освещали это открытое место, и скоро бросилась вдогонку.

– Ты вот что, Шейра, – обратился к ней Еху, – я сегодня в деревню пойду, еды какой прикупить, опять же, молока свежего, да одеждой запастись надо бы. Зима недалече. Да и до кузнеца дойти бы, уж и топоры все притупились. В общем, дел невпроворот, на ночь задержусь. Так что смотри, девонька, далеко от дома не отходи, поняла?

– Почему? – наивно поинтересовалась она.

– Что ж ты непонятливая какая, – беззлобно пожурил ее старик. – Объяснял ведь. Кхан с меня шкуру спустит, случись с тобой что. А в лесу зверье всякое, да и вообще, мало ли, что случиться может.

– Прости, не подумала о тебе. Забыла, что кхан ваш как зверь кровожадный.

– Как зверь? – растерянно пробормотал старик.– О чем ты, маленькая? Не такой уж он лютый и кровожадный, как ты думаешь. А точнее – совсем даже и не лютый. Просто не очень счастливый, вот и очерствело сердце-то. Это, знаешь, со всяким случиться может.

–  Он владеет огромным краем, побеждает всегда, его слушаются – отчего ему несчастным быть?

– Совсем ты еще дитя, как я погляжу. Разве во власти счастье-то?

– Нет. Конечно, нет! Но такому, как он, разве еще что нужно?

– Человеку многое нужно. И семья, и друзья, и люди любимые. А кхан наш, почитай, всего этого лишился. Родителя оба мертвы, сестренку и брата младшего еще в детстве какой-то мор унес, он и помнит-то их, пожалуй, смутно, а со страшим братом они никогда не ладили. Так-то.

– А сейчас? – прервала девушка старика. – Тоже не ладят?

– А сейчас его и в живых нет, – удрученно промолвил Еху. – Наш кхан убил его.

– Убил брата? Да как же это?! И ты говоришь, он не зверь? Да таким, как вождь ваш, в мире живых не место! Шакал! Кровь пролил родную! И как не покарали его духи?!

Еху тяжко вздохнул, пожевал губами и ответил:

– Не говори лишнего. Ты ведь не знаешь, как оно все было, а судишь. И неправильно судишь, между прочим. Он ведь его не исподтишка убил, а в честном поединке. И потом, эти два кханади, видишь ли, с детства друг друга не очень-то терпели. Можно сказать, почти ненавидели.

– А он какой был, этот другой брат? – спросила внезапно заинтересовавшаяся девушка.

Старик на миг замолчал, а потом задумчиво, будто припоминая, ответил:

– Какой был, спрашиваешь? Они, видишь, даже внешне с кханом отличались так, будто и не братья вовсе. Тот, другой, сероглазым был. И волосы светлые, навроде твоих, только золота побольше.

– Разве на земле больших шатров бывают светлые волосы?

– Да, случаются и такие. Да только редко. А у Аданэя – так его звали, –  вообще внешность была необычная. А сам он веселый был, шутил часто. Женщины по нему с ума сходили, даже в ту пору, когда он еще юнцом желторотым бегал. Частенько он и сюда, в наш домик захаживал. То с друзьями, а то с девицами, да всякий раз с разными, – Еху добродушно рассмеялся. – Такой вот он был. Заслышит, что пес его почуял, так ко мне: "Ну, Еху, встречай, иясе в гости пожаловали!" И смеется. Да, веселый был, совсем на нашего кхана не похожий, совсем, – старик рассеянно покачал головой. Казалось, он забыл, что рассказывал все это Шейре, и вспоминал скорее сам для себя.

– Отчего они ненавидели с вождем друг друга?

– Ну, тогда-то наш кхан вождем еще не был, – усмехнулся Еху. – А отчего ненавидели? А кто ж их знает-то? Никогда этого не понимал. Да только у кхана нашего была, пожалуй, причина, Аданэя не любить. И то верно, не очень-то хорошо он со своим младшим братом обходился. Натерпелся от него наш вождь, как ты его называешь, ой, натерпелся. При мне они сколько раз ссорились, когда вместе с отцом сюда приезжали! Видела бы ты их, Шейра, волками ведь друг на друга смотрели, мне даже не по себе делалось. И постоянно-то Аданэй над Элимером насмехался. И очень зло, обидно насмехался, скажу я тебе. А кхан-то наш красноречивым никогда не был, вот и не отвечал ничего. Либо молчал, если рядом находился кто, либо в драку лез. А за это ему уже от родителя попадало. Мать-то у них с братом рано умерла, а отец отчего-то никогда Элимера не жаловал. И хоть во всех стычках обычно Аданэй виноватым был, отец тому и слова не говорил, а вот Элимеру, бывало, высказывал. Говорил: ты, мол, воинской выдержке научись, а то как деревенский дурень в драку бросаешься. Ну, в итоге-то из нашего кхана такой воин получился, что куда уж до него собственному отцу! И слышал я иногда, как Элимер бормотал себе под нос: "Я его убью. Когда-нибудь я его убью". И убил, вот ведь как. Да, вот так оно и бывало, Шейра. Так что не спеши винить кхана.  Даже я, старик, который много чего на свете повидал, по сию пору понять не могу, что ж такое промеж них было, что так горестно сложилось все. Ты не подумай, что я сплетник какой или болтун. Просто обидно мне стало за кхана нашего, что ты так о нем говоришь.

– Значит, второй брат еще хуже? И подлый, и злой был?

– А ну, прекрати сейчас же! – разозлился вдруг Еху. – Ты его не знала, так не тебе и судить, – и уже спокойно добавил: – Видишь ли, Шейра, в чем дело, Аданэй-то, он ведь сам по себе злым никогда и не был. Несдержанный на язык, сумасбродный немного, вспыльчивый – это да. Но не злой. Это он только с Элимером почему-то таким становился. Особенно при дружках своих. Те-то каждое слово его ловили, да ему же и поддакивали. Вот так, Шейра, к трагедии, видишь, вражда-то привела. А я ведь к обоим кханади привязан был, детей-то у меня своих, знаешь, нет, вот и полюбил мальчишек, кханади то есть. Частенько они здесь появлялись, частенько. Это только сейчас кхан отчего-то домик наш невзлюбил. Так что ты, милая, осторожнее с недобрыми словами. Ведь один тебе уже ничего ответить не сможет, а второй… нехорошо это, девонька, он тебя от крестьян спас, сюда вот принес, а между тем ты ему, уж не обижайся, что напоминаю, а враг. А он к врагам ни пощады, ни жалости не знает. Ты вот первая. И нечестно это, за спиной такие вещи говорить. Вот ответь, ты их ему в лицо высказала, пока он сюда тебя тащил? А коли нет, так и при посторонних не осуждай. Даже при мне.

Шейра почувствовала, как к щекам ее подкатил жар. Старик был прав. Видимо, слишком долго прожила она среди шакальего племени, раз переняла их обычай сквернословить за спиной.

– Гнилая эта тема, девочка. Давай-ка, о чем-нибудь другом потолкуем лучше. Вот, хочешь, историю тебе поведаю. Как-то раз случай был, здесь, в лесах, значит, наших. Один мой знакомец старый, давно еще, когда я юнцом бегал, отправился карлика искать, чтобы тот ему путь к кладу, слышь, указал…

И, увлеченная рассказом, Шейра тут же забыла о своих сомнениях.

***

Ближе к полудню старик, как и обещал, ушел в степь до ближайшей деревни, прихватив с собой Серого. Он не забыл напомнить Шейре, чтобы она была осторожна. Девушка пообещала, что и нога ее не ступит дальше поляны, и успокоенный Еху проворно нырнул в заросли. Звук его шагов скоро затих, равно как и заливистый лай пса, обрадованного предстоящим путешествием.

Шейра провела почти весь день, тренируясь лучной стрельбе, а к вечеру вернулась к дому. Разложила на прогалине костер и принялась обжаривать заготовленное с утра заячье мясо, что-то тихо напевая на родном языке, когда услышала далекий шорох чьих-то шагов. Сразу поняв по звуку поступи, что это не Еху вернулся, она подобралась, крепче перехватила кинжал и уставилась в темную стену деревьев, обступающих поляну.