Гончая (СИ) - Ли Марина - Страница 4

   Самое обидное, что он и в самом деле думал, что напугал меня… Что я забьюсь в уголок, проглотив все его угрозы, и буду танцевать перед ним на задних лапках, вымаливая прощение – за что? За то что осмелилась узнать правду раньше времени? – и преданно заглядывая в глаза. И если уж быть до конца честной, в какой-то миг в голове мелькнула упадническая мысль – а не полежать ли дома парочку деньков, чтобы вволю наплакаться, сокрушаясь над своей тяжкой долей… К счастью, как я и сказала, мысль эта просуществовала лишь миг, после чего я начала действовать.

   Не стала кататься по городу и культивировать свое горе, а первым делом рванула в ректорат и, не обращая внимание на возмущенный вопль секретаря, вошла прямо к ректору в кабинет, не забыв, правда, стукнуть в дверь для проформы.

   Ректор вскинула на меня удивленный взгляд, оторвавшись от важного занятия – она стрелки на чулках поправляла, и сухо поинтересовалась:

   – Чего тебе, Марко?

   – Я насчет распределения, – выпалила. – Здрасти.

   – Здравствуй. А что насчет него? Как я слышала, у тебя в этом вопросе все гладко… Или нет?

   Агнесса Одетта Брунгильда Вальдо была старше меня лет на двадцать или около того, но, если судить по имени, мать-настоятельница уже тогда стояла во главе приюта. Я поджала губы, исподлобья всматриваясь в холодное лицо этой женщины, и судорожно вспоминала все, что мне было о ней известно. Ну, кроме того, что детство мы провели под крышей одного дома. Может, я даже спала в ее постели...

   У госпожи ректора дар открылся рано, намного раньше десяти лет – именно этот возраст принято считать обычным для проявления у ребенка способностей Гончей или Охотника. Говорят, в училище она, несмотря на свой возраст была лучшей ученицей, именно тогда ее генерал Бруно и приметил. Ей едва исполнилось шестнадцать, ему давно перевалило за пятьдесят, но разве кто-то мог отказать герою стольких войн? Все, от кого зависело хоть что-то, промолчали, а мнением юной красавицы никто не поинтересовался. Говорят, что она пыталась сбежать, резала вены… Не знаю, может, врут.

   Я скосила взгляд на левое запястье ректора, которое неизменно украшал широкий золотой браслет, и тихо спросила:

   – Ты кем была? Нессой или Агни?

   Среди выпускниц приюта не приняты были обращения на «вы», если рядом не было посторонних. И да, я не знала, как на мою наглость отреагирует госпожа Вальдо, все же одно дело болтать с рядовыми Гончими и ученицами, и совсем другое – тыкать ректору. Пусть номинально мы и считаемся сестрами. Не по матери или отцу, но по несчастью точно.

   – Отти, – улыбнулась она и дружелюбно махнула рукой, предлагая мне присесть к столу, – а почему тебя это так заинтересовало… Иви?

   Я кивнула. Немногие из нас решались на такую смелость – выбрать главным именем не то, которое принадлежит матери-настоятельнице. А те, кто все-таки решался, на собственной шкуре убеждались в том, какой богатой и извращенной может быть фантазия женщин, полностью отказавшихся от мужчин и прочих мирских соблазнов, чтобы всецело посвятить себя служению Богу.

   – Мне бы поговорить с тобой, Отти, – почесала кончик носа, чтобы не расплакаться. – Как со старшей сестрой. Как с ректором. Можно?

   Она пристально посмотрела на меня, а потом произнесла отрывисто:

   – Подожди минутку.

   После чего вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь, а я выдохнула и зажала между коленей трясущиеся, как у алкоголички со стажем, руки. Да и общее состояние было то еще – хотелось то ли заплакать, то ли рассмеяться злым истеричным смехом. Казалось, что сплю. Или нет, что раньше спала, долго-долго, так долго, что успела перепутать сон с явью, и оттого теперь было так больно просыпаться...

Ректор вернулась, когда я совсем уж было уговорила себя сбежать, искренне недоумевая, как вообще могло прийти в голову обратиться к ней за помощью. С какой радости Агнесса Одетта Брунгильда Вальдо станет мне помогать? Где я и где она, одна из сильных мира сего, почетный член Академии наук и просто красивая женщина.

   Я встала, намереваясь извиниться за свою наглость и поскорее покинуть кабинет.

   – Отти...

   «Выйду вон, доберусь до Цепного моста и утоплюсь», – подумала и скривилась от собственной глупости. Не хватало еще топиться из-за разных уродов...

   – Сядь, – велела ректор, опустив на письменный стол кофейник и две микроскопические чашечки, – и выпей, а то на тебе лица нет.

   – Спасибо, я не люблю кофе, – буркнула, падая на стул для посетителей. Кофе мне действительно никогда не нравился, но в тот момент отказалась не поэтому. Я бы тогда, если честно, и от нежно любимого мною горячего шоколада отказалась, будь он хоть с кусочками зефира, хоть с взбитыми сливками, хоть с ядреными южными перчиками, – все не могла отойти от разговора с Домиником.

   – Стала бы я тебе кофе предлагать, – странно хмыкнула Одетта и наклонила носик кофейника над одной из чашечек. – Это коньяк. Настоящий, десятилетней выдержки. И не надо делать такое лицо. Поверь, я не единственная Гончая, кто плевать хотел на некоторые из законов нашего правительства.

   Кто бы сомневался. Студенты частенько забывали об обязательном сухом законе для Гончих, но чтобы распивать с преподавателями, а тем более с ректором… С другой стороны, кто я такая, чтобы отказываться от коньяка, который мне к тому же еще не доводилось пробовать? Да и как бы… Приютские могли себе позволить разве что бутылку дешевого вина на Новый год, ну, может, еще стопку самогона, такого зловонного, что перед тем, как его выпить, надо было двумя пальцами нос зажать.

   – Да? – осторожно взяла протянутую мне чашечку и принюхалась. – Боже…

   Запах был просто невероятный. Здесь была и капелька цветочной ванили, и вязкая сладость чернослива, и терпкость дубовой коры…

   – Боже! – никогда в жизни мне не приходилось обонять ничего подобного.

   – Я знала, что тебе понравится, – усмехнулась Одетта. – На вкус он тоже прекрасен. Попробуй, не пожалеешь.

   – Пьяная стану, – неуверенно возразила, облизывая губы.

   – От двух глотков? Я тебя умоляю! Впрочем, как хочешь. Мне и самой зачастую достаточно лишь аромата…

   Женщина вдруг нахмурилась каким-то своим мыслям и, повернувшись ко мне в профиль, задумчиво посмотрела в окно. Часы на стене размеренно отсчитывали ход времени, и пространство кабинета какое-то время заполняли лишь их басовитые «таки» и заискивающие «тик-тики».

   – Так. Тик-тик, – бормотали старые ходики, не электронные, а самые настоящие, со стрелками, арабскими цифрами, двумя гирьками на цепочках и, наверное, даже кукушкой, которая в нужный момент выскочит из-за резной деревянной дверцы. – Так. Тик-тик.

   В затянувшемся молчании я вновь почувствовала себя неуютно, в сотый раз пожалев о своем импульсивном решении обратиться за помощью к ректору. Может, уйти потихоньку, пока она задумалась?

   – Ну что? Немного очухалась? – будто услышав мои мысли, женщина встрепенулась и внимательно всмотрелась в мое лицо. – Вижу, что, да. Вон, даже румянец на щеки вернулся.

   Я фыркнула. Вот уж дудки! Никакого румянца у меня и в помине не было – слишком кожа смуглая, даже от стыда никогда не краснею, а, как говорит Неска, кирпичневею. Но в общем и целом Одетта была права. Мне и в самом деле стало лучше. Настолько, что я смогла выложить все, не срываясь на ненужные эмоции и злые слезы.

   Пока я рассказывала, ректор сидела в кресле, сложив перед собою руки домиком и прикрыв веки. Слушала она внимательно, не перебивая и никак не комментируя мои слова на тему «я мегатупица» и «откуда такие козлы только берутся», а когда я наконец замолчала, искоса глянула в мою сторону и спросила:

   – И чего ты хочешь от меня? Совета? Из меня хреновый советчик, Иви.

   Женщина скривилась и сделала неопределенный жест рукой, будто одновременно извинялась и предлагала мне оглядеться.

   – Все это неплохое подтверждение тому, что твой Доминик в чем-то прав. Не находишь?