Крайне аппетитный шотландец (ЛП) - Алам Донна - Страница 39

Я влипла по полной.

И ведь была уверена, что сегодняшний день не сможет быть еще хуже.

Я проснулась этим утром от очередного кошмара про воду, где я размахивала руками, а соленая вода обжигала мое горло. Только на этот раз сон был другим, намного хуже. На этот раз, во сне присутствовал Маркус. Маркус и его личный помощник (в смысле, симпатичная задница для личного пользования) стояли на палубе его яхты и смеялись, пока я боролась с течением, мои ноги отяжелели от попыток удержаться на плаву. Он обхватил одной рукой ее за талию, для поддержки, прежде чем толкнул ногой мою голову под воду, не обращая внимание на мои мольбы и отчаянные крики о помощи.

Я понимаю, что это был всего лишь сон, но его отголоски преследовали меня весь день. Мне хотелось покончить с этим (я имею в виду день, а не свою жизнь), провести черту под моим браком раз и навсегда. Мне нужно было что-то символичное, какой-то способ вернуть себе силу и, казалось, я решила, как именно это сделать.

Я перестала носить обручальное кольцо, считая его признаком собственной глупости, и держала его на дне своей косметички. Но еще пятнадцать минут назад бриллианты багетной огранки сверкали на платиновом кольце, как всегда массивном и увесистом, но на этот раз не на моем пальце, а скорее на ладони. Я стояла на берегу на адском холоде, размышляя о том, насколько банально будет выкинуть его в океан.

Потому что да, это был широкий жест. Лекарство от всех болезней.

Более разумно было бы продать его — уверена, я смогла бы жить на вырученные деньги в течение года или больше — но, казалось, я была не совсем в себе. Ни тогда, ни сейчас. Здравомыслящий человек, по крайней мере, не забыл бы взять с собой куртку, прежде чем выскочить на улицу. Я уже подняла руку, когда заметила бледный контур на коже, где когда-то было кольцо, воспоминания клубились, как туман над океаном. Правда они были не о Маркусе. Нет, я чувствовала возбуждение и трепет во всех неподобающих местах, вспоминая самую лучшую плохую идею, которая когда-либо приходила мне в голову.

Дважды.

Очнувшись от наваждения, я опустила руку, когда почувствовала, как крошечные проблески сознания выдернули меня в настоящее. Я повернулась, особо ничего не ожидая увидеть, и все же, там стоял он. Словно я вызвала все шесть футов его плоти в своем воображении.

Как будто у меня такое богатое воображение.

Я закрываю глаза, крепко сжав в руках кухонное полотенце, и прямо сейчас вспоминаю кое-что другое впечатляющего размера, имеющееся у него. Длинный, огромный и твердый. Как, черт возьми, он стал таким великолепным? Загорелый и в татуировках, мускулистый и такой прямо настоящий мужчина. Как бы сказала Нэт, он здоровый, как лось...

Ой, амбал.

Чертов Рори. Он тихонько откашливается, и я понимаю, что так он пытается подавить смех. Без сомнения, поймав меня уставившейся в пустоту, пока мои мысли уплывают в страну, где ночи наполнены алкоголем, бугрящимися мышцами и страстным сексом. Туда, где одна из этих сильных рук обхватила мою грудь, и он повернул мое лицо к себе, покрывая шею и губы поцелуями. Он не столько овладевал, сколько захватывал целиком и полностью, уничтожая меня к чертовой матери.

Твою мать. Опять ушла в себя.

— Пе-передай мне пакетики чая?

Солнце начинает садится, посылая сквозь крошечные высоко установленные окна свои янтарно-бронзовые лучи, в которых танцуют пылинки. Мы вернулись с пляжа на кухню предположительно из-за его желания выпить чая, хотя я этому не верю. А еще я немного боюсь того, что это может означать.

Кухня еще не обновлена; она на самом деле представляет собой отвратительное место, и я стараюсь как можно реже находиться в ней, так как тут очень холодно. Обстановка кухни застряла где-то между 1870 и 1970 годами, вдоль одной длинной стены расположены шкафчики с фасадами из жаропрочного пластика и коричневыми кафельными столешницами, в то время как вдоль другой — установлен огромный ряд различных духовых шкафов. В дальнем конце помещения стоит древняя холодильная камера, а позади нас, вне поля зрения — буфетный шкаф, которым никогда не пользовались, и в нем нет ничего, кроме паутины и пыли. Над обшарпанным деревянным столом висит узкая планка в викторианском стиле, на которой оставлено сушиться единственное полотенце.

Несмотря на мою просьбу подать чайницу, я чувствую, что он не сдвинулся с места. И хотя это мужчина определенно был создан, чтобы им любовались, я заставляю себя не оборачиваться. Вместо этого, я наливаю в чайник воду и достаю пару обшарпанных, покрытых трещинами кружек. Дело не в том, что я не хочу его видеть. Вовсе нет, потому что на него очень приятно смотреть. На самом деле, мне было бы интересно снова увидеть его голым, может на этот раз даже при свете дня.

Нет — нет тебе не интересно, нараспев произношу я про себя. Этого не произойдет.

Но я не могу перестать думать, что если я напридумывала себе про нашу прошлую ночь больше, чем было на самом деле? И про него тоже. Что если между смятением, вызванным теми ужасными фотографиями и осознанием того, что я снова могу переспать с Рори спустя столько лет после первого раза, мой разум приукрасил наш совместный вечер. Страсть — это не то, с чем я близко знакома; возможно я так сильно жаждала внимания, что на самом деле тот вечер был не столь примечательным, как отдельные эпизоды, которые я вспоминаю. Может быть мышцы его пресса совсем не рельефные, а его татуировка не такая уж яркая или поразительная. И, может, мой рот в действительности не жаждет его языка.

Так что, я не поворачиваюсь не потому, что вид не привлекательный. Дело больше в том, что я не доверяю себе, что не захочу узнать о нем больше.

Это чудовищно удерживать свой взгляд от такой магнетической привлекательности. Я подавляю эту мысль, задаваясь вопросом, одна ли я чувствую сексуальное напряжение между нами, но, когда бросаю взгляд через плечо, волоски на моих руках встают дыбом.

Прислонившись своей задницей к столу и вытянув вперед свои длинные ноги, он выглядит абсолютно спокойным. Образ полнейшей невозмутимости. Возможно он не сдвигается, а может и не сделает свой ход, но, судя по взгляду, у него определенно что-то на уме.

— Чай, — повторяю я, на этот раз глядя ему прямо в глаза. Слово звучит больше как требование.

— Ты тут приказы отдаешь, крошка?

Я закрываю глаза, тон его голоса окатывает меня, и я хватаюсь за деревянную окантовку кафельной столешницы. Это было звуковое воспоминание, или он действительно говорил?

— Мы оба знаем, насколько громкой ты можешь быть.

Господи боже, от его низкого рокочущего голоса мои трусики становятся мокрыми. Как может что-то настолько агрессивное — такое дерзкое — звучать так сексуально?

— В жестяной банке позади тебя. — Немногословно, хотя я не пытаюсь быть резкой. Просто последние несколько дней были тяжелыми, и я не думаю, что смогу понять свои чувства. Неужели я проецирую свое сильное желание на него?

— Мы оба знаем, что чай меня не интересует.

Чайник начинает кипеть, пар окутывает стену, прежде чем испариться в воздухе. И внезапно Рори оказывается позади меня и своим длинным пальцем поворачивает ручку, выключая конфорку. Его руки опираются о столешницу по обеим сторонам от моих бедер.

— Мы вроде как должны работать. — Шепчу я ненужные слова чайнику, мою кожу покалывает от близости Рори. — М-мы действительно не должны. Мы даже не знаем друг друга.

— Ты спрашиваешь или утверждаешь? Звучит не очень убедительно, Фин. — Я чувствую, что краснею, отчасти из-за своего имени (будучи пойманной на лжи), но в основном из-за его горячего дыхания, обжигающего обнаженную кожу моей шеи.

— Думаю, то, что между нами — это не просто одна ночь.

Шок этого откровения дает мне физический толчок, и в голове проносится куча воспоминаний о той самой первой ночи с ним. Неужели он вспомнил ту ночь, когда мы были моложе? Когда это произошло? Пока мой разум пробегается по тем мгновениям, которые мы провели вместе, до меня доходит, что на самом деле я услышала. Он не знает. Не помнит тот летний вечер.