Пограничье (СИ) - Ли Марина - Страница 76

   — Жуть до чего не хочется опять ехать в Зачарованный лес, — поделилась я с задумчивой Дунаей. — Эти эльфы меня до дрожи пугают.

   Особенно родня Павлика, но об этом я решила русалке не говорить. Впрочем, я и не успела бы, потому что из соседней комнаты послышался обиженный детский плач.

   Не сговариваясь, мы сорвались с места и вылетели в столовую, куда уже успели прибежать и остальные обитатели дома: служанка, горничная, дворецкий, который от Гамлета Лириковича отличался только ливреей и степенью высокомерности мины на лице, Гаврик и Ларс. У последнего была распахнута на груди рубашка, и я успела заметить шикарный засос на ключице прежде, чем парень успел запахнуться.

   Посреди огромного обеденного стола, словно самое очаровательное пирожное в мире, вся в розово-белых оборочках и с премиленьким кудрявым хвостиком на макушке, сидела испуганно рыдающая Оливка.

   — Ты моя сладкая… — ахнула Дуная.

   — Ой, мамочки, — синхронно пропищала русалкина прислуга.

   Дворецкий независимо прокашлялся, но я успела заметить выражение растерянного восторга на его лице.

   — Симпатичная малышка, — улыбнулся Гаврик, а Ларс нахмурился, глядя на меня, а не на Оливку и произнес:

   — От тебя пахнет мужчиной.

   — То, кем и как от меня пахнет, никого не волнует, — отрезала я, а наглец демонстративно громко вздохнул и проворчал почти искренне:

   — Не знаю, как никого, а меня так очень волнует…

   Я никак не стала реагировать на его заигрывания, а просто ткнула в то место на рубашке, под которым волчонок спрятал засос, затем укоризненно покачала головой, глядя на невинно улыбающуюся Дунаю, после чего подошла к Оливке и взяла ее на руки, ожидая пока девочка успокоится, узнав меня.

   — Моя племянница в конце лета родила ребенка, — сообщил Дунькин дворецкий, старательно полируя спинку одного из стульев. — Думаю, она с радостью поделится своим молоком.

   Я посмотрела на него с благодарностью.

   — Я растоплю камин в южном крыле… А кто-то из прислуги, — он вскользь посмотрел на горничную, и та рысью помчалась к выходу из столовой, на ходу дослушивая распоряжения негласного хозяина дома:

   — …мог бы достать с чердака старые игрушки, с которыми сига играла, когда была малышкой.

   — Иногда мне кажется, что вы святой, Карп Самович, — с благоговением выдохнула Дуная и восторженно покачала головой. — Однако нам стоит выяснить, как девочка оказалась в моем доме до того, как сюда с обыском нагрянет Истров.

   Поморщились все одновременно, возможно только за исключением Гаврика и Ларса, которые еще не успели познакомиться с этим в высшей степени старательным эфором.

   — И еще надо отправить кого-то за твоим Павликом, — продолжила русалка, и в этот раз скривилась только я одна, потому что все еще была обижена, по-прежнему не разобралась в себе и, совершенно точно, не хотела видеть сыщика прямо сейчас.

   — Подписываюсь под каждым пунктом плана, — мурлыкнул материализовавшийся из воздуха Афиноген, которого снова никто не видел. Ну, никто, кроме нас с Оливкой.

   Генка имел вид лохматый и слегка взволнованный. Испуганно косился в мою сторону и зачем-то непрестанно поправлял ремень на брюках.

   — Не пялься так, — проворчал он. — А то все окончательно решат, что ты тронулась.

   Я немедленно отвела глаза, а ангел продолжил:

   — Бабочка Нель. Она связывает тебя с малышкой в прямом смысле этого слова. По большому счету, это самый простой эльфийский поводок, только слегка модифицированный.

   Афиноген раздраженно вздохнул, заметив недоумение на моем лице:

   — Ты начала волноваться по поводу Оливки и магия все сделала за тебя, притянув к тебе малышку. Поняла?

   — Да, — ответила я вслух, вспомнив, что именно так Юлка привязывает к себе своих непоседливых малышей, и немедленно поймала довольную улыбку Дунаи, которая ничего не знала об Афиногене, а потому сделала совершенно логическое заключение, что мой утвердительный ответ относился к ее словам о том, что нам необходимо найти Павлика.

   — А что его искать? — Карп Сомович приступил к протиранию следующего стула. — На крыльце они маются. А там, между прочим, дождь.

   Дуная посмотрела на меня недобрым взглядом и решительно вырвала Оливку из моих не ко времени ослабевших рук.

   — Идешь туда, — жест в сторону улицы, — говоришь, слушаешь, назад без него не возвращаешься.

   И зная, что спорить с Дунаей бесполезно, я побрела к выходу.

   Павлик, действительно, стоял на крыльце, мокрый как мышь, и как мокрая мышь насупившийся. Посмотрел на меня мрачно и, вытерев залитое водой злое лицо пятерней, произнес:

   — Знаешь, Сонька, ты самый бессовестный человек в мире!

   Я попробовала возмутиться, но сразу заткнулась, потому что Павлик продолжил:

   — Сначала ты меня доводила эротическими снами. Лучше молчи. Доводила и делала вид, что не при делах. Когда я намекнул на поцелуй, ты заявила, что от моих поцелуев тебя тошнит. Когда я предложил тебе выйти за меня замуж, тебя вырвало. И все бы ничего! Но после того, как я признался тебе в любви, ты сказала, что не хочешь меня видеть и просто ушла.

   Павлик передернул плечами, когда особенно большая и холодная капля упала ему за шиворот, а потом спросил:

   — Что ты молчишь?

   Я пожала плечами, честно не зная, что на это ответить. Разве что…

   Шагнула вперед из-под козырька, скрывавшего меня от по-весеннему мощного ливня, и, подняв руки, крепко обняла Павлика за ледяную шею, прижавшись к его мокрой груди.

   — Простудишься же, чудовище… — он попытался затолкать меня назад под козырек, но я уперлась не хуже Зойки и замотала головой из стороны в сторону.

   — Черт знает что со мной творишь… — пожаловался Павлик и большими пальцами рук вытер горячие капли с моих щек.

   — Павлик…

   Он вдруг побледнел и громко втянул воздух сузившимися ноздрями.

   — Если ты сейчас скажешь, что не хотела... Или, например, что я твой самый-самый лучший друг…

   Когда он произносил слова «самый-самый лучший», то смешно скривил нос и стал как две капли воды похож на Юлку Ясневскую, у меня прямо в груди защемило.

   — Не скажу, — я провела носом по ключице, выступавшей в расстегнутом вороте рубахи, и повторила:

   — Не скажу. Но ты должен знать…

   — Что? — Павлик наклонил голову, явно млея от того, как жадно я втягиваю в себя его теплый мятный аромат.

   — Я не умею любить.

   Он улыбнулся.

   — Это не страшно, — прижал меня к себе крепко обеими руками, окончательно вытягивая под ливень. — Я научу… Ты только позволь мне, милая, ладно?

   И вот никогда не подумала бы, что скажу это, но все-таки. Когда последний осенний ливень последнего осеннего месяца вгоняет тугие ледяные струи в твою кожу, когда зуб на зуб не попадает, а намокшие волосы неприятно липнут к щекам и шее, а ты сама безрассудно растворяешь свое тепло, пытаясь согреть другое тело, вот тогда-то и получаются самые сладкие в мире поцелуи.

   Павлик даже не целовал, он почти лениво касался губами моего рта, словно приветствовал:

   — Привет, госпожа Эро! Как жизнь?

   Мне кажется, я сама поднялась на ступеньку выше, чтобы стать с ним одного роста и чтобы было удобнее обхватить руками его голову.

   — Чудовище мое!! — пробормотал Павлик, а у меня едва ноги не подкосились, потому что он вдруг вздумал облизать мое ухо... И это было очень... очень...

   — Очень прошу вас! — взмолился за моей спиной Карп Самович. — Зайдите в дом, пожалуйста! Или, в крайнем случае, хотя бы спрячьтесь в кусты!

   Гениальный сыщик Пауль Эро рассмеялся по-юношески беспечным смехом и, игнорируя присутствие Дунькиного дворецкого, сообщил:

   — На самом деле, люблю тебя, Сонюш.

   А я не слишком умно ляпнула:

   — Спасибо!

   Карп Самович деликатно кашлянул и распахнул двери, пропуская нас вперед. Ну и закрутилось у меня все! Я бросила на Павлика косой взгляд, полюбовалась секунд десять на его счастливую улыбку и, вдруг потянувшись, заправила за ухо короткую светлую прядь и прижалась губами к маленькой круглой родинке под ухом.