Пограничье (СИ) - Ли Марина - Страница 70

   Как выяснилось, целовать смеющимися губами улыбающийся рот и в самом деле очень сладко.

   Рабочий день ангела-хранителя расписан по минутам, а выходных у него не бывает. И личной жизни, и собственных желаний, и устремлений, и чаяний. Ничего, пока не закончится действие контракта, а длится он, обычно, очень долго. Ну, если ты сглупил однажды и попал в бесконечную кабалу отложенного долга. Как один глупый ангел с рыжим хвостом из неприятностей.

   Этому хвосту, то есть, этому долгу, конечно, прошлой зимой стукнуло десять лет, и когда он закончится, было неясно. Да и закончится ли когда-нибудь вообще?

   Афиноген запретил себе об этом думать, раз и навсегда. Об этом, о совершенных ошибках и о проценте самоубийств среди хранителей, предпочитая думать о других вещах. И все равно вспоминал, не решаясь даже самому себе признаться, что на уровне подсознания мысли о событиях тех лет не покидали его никогда.

   Первый свой контракт Афиноген подписал на третьем курсе, ни с кем не посоветовавшись и, если честно, даже не особо вчитываясь в пункты, подпункты и исключения. Торопился стать первым в выпуске рабочим ангелом. И уже в первые часы, даже до посещения Библиотеки, понял, как же он попал. Договор заключен на два года. Спрыгнуть с контракта невозможно, а тот, кого Афиноген взялся охранять, чьи цели с того дня, как плотную бумагу украсили две подписи, стали его, Афиногена, целями, был последним из самых немыслимых кандидатов на то, чтобы получить хранителя.

   Надо было внимательно слушать советника по трудоустройству! Надо было уже тогда, на первом курсе, зазубрить наизусть: всегда составляй контракт сам, особенно для темных.

   Маг, нанимавший хранителя для своего дальнего родственника, нетерпеливо стучал пальцами по столу, презрительно кривил губы и не снимал маски.

   Нет, конечно, сними он тогда маску, ничего бы не случилось. Афиногену страшно до синих точек перед глазами становилось, когда он понимал, что один его опрометчивый поступок десять лет назад так изменил ход событий, что поставил под угрозу существующий миропорядок.

   И все-таки Афиноген же сто раз давал себе слово не возвращаться к тем дням. Что было, то было. Исправить ничего уже нельзя. Впрочем, как показала практика последних дней, что-то все-таки можно.

   Первое правило ангелов-хранителей гласило: «Никогда, ни под каким предлогом не оставлять объект без присмотра». Второе правило ангелов-хранителей уточняло: «Даже если твоей собственной жизни угрожает опасность, ты не смеешь покидать объект». Третье правило ангелов-хранителей… Впрочем, основных правил было только два, а третьим пунктом шла приписка о всех тех карах и проклятиях, которые постигнут того идиота, что осмелился оставить подопечного одного.

   И все-таки Афиноген тем вечером оставил Оливку, сладко сопящую в кроватке, чтобы отдать дань прошлому. Он умчался к той, кого мысленно называл своей факультативной работой, к той, при взгляде на которую его прожигал нестерпимый стыд. О, если бы она знала, как он был виноват перед ней, она не была бы так дружелюбно настроена к нему.

   И умчался-то всего на пять минут, чтобы проверить, все ли в порядке, проникся ли Эро важностью вопроса, не наделал ли глупостей, осознал ли, что с этой девушкой надо действовать не так, как он привык… Настроился на ауру, которая за десять лет стала почти родной, и провалился в непроглядную черноту заброшенного колодца.

   «Что за хрень? — мысленно взвыл Афиноген, нащупывая реальность. — Какого черта она делает в колодце?»

   Ведь все было так замечательно улажено! Проникновенная беседа с бабушкой, легкий намек матери, два литра коньяку со жрецом… В голове при воспоминаниях о коньяке запульсировало, а желудок неприятно сжался…

   Как же легко было работать, пока обе девочки находились под его присмотром!!

   Впрочем, проклятый Пауль Эро убедил же Афиногена, что теперь старшенькой ничего не угрожает. И что Афиногену стоит заняться своими прямыми обязанностями, то есть устроить жизнь Оливки, получить, наконец, свой многострадальный диплом… И да, не показываться больше Сонье на глаза, не в том виде, в котором он явился перед ними в последний раз.

   Ревнивый.

   Афиноген улыбнулся своим воспоминаниям и почти сразу же нахмурился.

   И все-таки, что Сонья делала в колодце? И почему она не под защитой Призрачного замка? Руны на карте судьбы говорили о том, что договоренность между Бего и Эро все еще в силе, потому Афиноген и не переживал особо из-за того, что не имеет возможности находиться рядом со своей «факультативной работой» постоянно.

   В душе шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие, но хранитель, скрипнув зубами, отогнал его прочь. Что может случиться с младенцем во дворце, полном охраны, за несколько часов? А здесь, судя по вялым мыслям Соньи, нужно было принимать оперативные меры.

   Немного усыпить бдительность, чуть-чуть расслабляющих мыслей, легкости в мышцы и дико эротичный сон. Не ей, а тому болвану, который, затягивая возвращение хранителя к Оливке, вместо того, чтобы приступить к активным действиям, просто завалился спать рядом с обнаженной женщиной. А Афиноген, между прочим, нарушил одно из многочисленных правил этики поведения, вмешавшись в ментальную защиту Соньи, когда отправлял ее спать нагишом…

   И дальше терпеть нехорошее предчувствие, переросшее в рев сигнальной тревоги, стало невозможно. Надеясь на то, что Эро ничего не испортит, и памятуя о последнем предупреждении сыщика насчет того, что тот сделает с хранителем, если еще раз заподозрит его в том, что тот вмешивается в его сны, Афиноген рванул в Зачарованный лес, чтобы обнаружить, что все семнадцать родовых башен окрасились в траурный цвет.

   Что за черт?

   Когда умирает эльф, все листья с деревьев в саду дома, где он родился, опадают, поднимая к небу скорбные голые ветви. И осиротевший дом омывают горестные скрипы и стоны.

   Когда умирает правительница эльфов, все листья сбрасывает Зачарованный лес.

   Лорридис тем утром проснулась от слишком яркого света и не сразу поняла, что проблема не в осеннем солнце и не в том, что она забыла с вечера задернуть шторы в спальне.

   — Что ты так рано подскочила? — проворчал Ди, пытаясь поймать ее за хвост голубой сорочки, но женщина уже вскочила и устремилась к окну.

   — Ох... — простонала она испуганным голосом.

   — Что такое?

   — Аугуста Нель... — Лорридис оглянулась на мужа, который уже утратил утреннюю сонливость и возился под одеялом, натягивая слетевшие среди ночи пижамные штаны.

   — Мам, пап, — закричал один из близнецов из спальни напротив, — в саду все деревья голые!

   — Вот черт, — Диллинхель подошел к жене и ласково обнял ее за плечи.

   — Что теперь будет? — она подняла на мужа мокрые глаза.

   — Ничего хорошего, — проворчал тот, — особенно если вспомнить, кто по праву крови вступает в права Регента...

   И словно в подтверждение его слов над Зачарованным лесом прокатилась первая волна заунывного плача, который будет длиться одиннадцать дней, а потом, когда деревья окрасятся в первую молодую листву, все забудут об Аугусте Нель. Правители приходят и уходят, а Зачарованный лес стоял на этом месте тысячи лет и простоит еще столько же.

   — Надо Павлику вестника отправить, — Лорридис вытерла правую щеку, не замечая, как слеза скатилась по левой и, соскользнув с подбородка, расплылась темным пятнышком на атласе ночной сорочки.

   Дверь спальни распахнулась, и в комнату вбежали близнецы:

   — Что происходит-то? — Глеанир и Легинир говорили синхронно и были одинаково испуганы. — Мам, ты плачешь?

   — Никогда не думал, что скажу это вслух, — Диллинхель раздраженно провел ладонью по затылку, — но вам, мальчики, придется на некоторое время уехать к бабушке Гранате...

   Ответом ему послужили два восторженных взгляда и радостный басовитый визг подростков, которые хоть и считали себя взрослыми, все еще оставались детьми.