Искупление (СИ) - "LoudSilence" - Страница 28

Я слушаю ее внимательно, закапываясь одной рукой в волосы цветочного запаха и тону, словно неумеющий плавать малец с привязанным к стопам грузом. Она профессионально сплела узлы сама, предложив нырнуть в ее русалочье царство. И я согласился без запинки, ни разу не пожалев.

Жаль, раньше меня сдерживали не стоящие того стимулы. Жаль, позволило мне это понять только ужасающее несчастье.

— Гермиона. Мы будем с тобой в этот раз. Когда станет тяжело — связка «если» в контексте адекватного восприятия сумбура нашей жизни не уместна, — поймай мой фиолетовый галстук и подумай о том, как нелепо он смотрится на фоне не менее цветастого костюма. Серьезно — мы будем всегда в зоне видимости. Даже Чарли прибудет — он хочет поддержать тебя, что бы нас ни ждало в Министерстве — худшем месте бюрократической волокиты.

— Угу, — мычит неразборчиво, но с самыми искренними чувствами держится за меня.

Ветер завывает в своем ноябрьском танце, забираясь под одежду и вызывая холодящие мурашки. Мой взгляд прикован к нашему дому: через слегка распахнутое окно и колышущиеся кружевные занавески виден серый кирпич каминной полки, алые рододендроны прорастают вдоль стены, похожие на змей с необычно яркой головкой. Отец тушит огонь и отряхивает руки в пугающей задумчивости. Сегодня нам всем придется несладко.

— Этот кошмар закончится, Герм. Я тебе обещаю. И ты все-таки замерзла, поэтому немедленно идем за пирогами с яблочным пуншем!

***

Фред пообещал, что конец близок. Я же мысленно уточнила, что он может стать и моим грустным финальным аккордом.

Его увлекательная игра в искренность с каждым разом принимает все более реалистичные облики. Неужели твои слова, произнесенные хоть единожды, я наконец могу принимать за чистую монету?

Пока ты наивно веришь в меня, я хочу довериться тебе.

Я не удивлюсь, когда чистосердечные Уизли приютят тебя, словно сиротку. Будут кормить своими манными речами, поить горячими обещаниями, из которых ни одно не будет по-настоящему спасительным.

Рано или поздно ты уйдешь из моей головы. И однажды — уверяю, навсегда — из моей жизни.

Интересно, а не эти ли самые наручники, сталью обжигающие кожу, сковывали движения Беллатрисы по пути в Азкабан? Судьба так любит шутить надо мной в последнее время, что я даже не удивилась бы, узнай столь пикантную новость.

Переставляя ноги в такт движений стражников, я даже не смотрю вперёд, — без разницы, куда меня ведут, лишь бы все это закончилось скорее. Лишь бы я выгадала у времени ещё немного ресурсов для сокрушающих планов и искрометных мыслей о моей зреющей в подкорках головного мозга мести.

— Неужели родители её недолюбили? — я оступаюсь, случайно поставив ступню ребром к земле, и падаю навзничь, не пойманная даже защитниками этого места.

Ах да, защищают они не Гермиону Грейнджер. Кого угодно. От нее.

Я так опасна в своей осознаваемой апатии. В своей несобранности и неготовности к чему-либо.

Они молча стоят, опустив руки по швам, и ждут, когда мои колени начнут слушаться хозяйку. Я замечаю, что человек у грязно желтых занавесей, держащий в правой руке небольшой дипломат, вздрагивает в неконтролируемом желании помочь мне встать на ноги, но в ту же секунду — буквально — берет себя в руки.

Мне бы вашу собранность и рассудительность.

Я одаряю его взглядом, наполненным искренней благодарностью: я все понимаю, здесь нет вашей вины. Мужчина озадаченно сутулится и провожает мои неловкие попытки выпрямиться и следовать дальше лишь кивком.

Я отчего-то уверена, что и у него перед глазам стоит картина беспощадного убийства четы Грейнджер руками дочурки.

Более того, нет сомнений и в том, что этот незамолкающий проигрыватель звучит в головах у всех с катастрофической убедительностью.

Вот только Гермиону тоже убили той ночью, как вы все не замечаете?

У мощных дверей слушательного зала я замечаю Джонси, наплевавшую на запрет курения в общественном месте. Завидев нас издалека, она хищно скалится и выкидывает сигарету в приоткрытое окно, даже не затушив:

— Готовы к фееричному шоу?

— А вы? — я довожу ее внешние черты лица до апогея сходства с Лестрейндж, но терплю поражение. Она, безусловно, другая. Но в остальном женщины абсолютно идентичны, словно потерявшая друг друга двойня. Дай мне только легкий намек, никчемную загвоздку, и я не смогу сдержать свой яростный пыл.

— Сегодня я зритель, не более, — складывает руки на груди — не нервничает, но прячется в выражении пренебрежительной отрешенности.

— До этого так яро доказывали мою вину. Почему же я больше не вижу энтузиазма в ваших глазах, — зеленых, ведьмовских омутах, жгущих меня вулканом ненависти.

Меня неожиданно отрывают от этого важного разговора, грубо заталкивая в зал по негласному знаку членов руководящего состава, уже занявших свои места на своеобразном пантеоне. Возникает мысль, что сейчас откуда-то донесется вопль средневекового доходяги: «Казнить ведьму!», — но я истерично отвергаю это секундное помешательство, все еще дожидаясь хоть какой-то реакции Джонси.

— Мутить и без того грязную воду уже бессмысленно. Однако помните, мисс Грейнджер, искупление — нынче недешевое удовольствие, — произносится почти с вызовом, отчего я сжимаю кулаки, рывком усаживаемая в кресло по центру зала, перед каменным проводником воспоминаний.

И только время — снова оно, всегда оно — покажет, какие вести Омут памяти принесет нам сегодня.

На приблизительно десять минут меня оставляют в покое: люди постепенно заполняют пустое ранее пространство. Все одеты с иголочки — одна из женщин снимает кашемировое пальто, показывая миру дорогие, с виду бриллиантовые, украшения, окольцовывающие шею и утонченные запястья.

Боюсь вас огорчить, но театр — напротив.

Да и смотреть здесь будут не на вас, поверьте моему горькому опыту.

Двери распахиваются снова. Мне уже тошно следить за их бесконечными раскачиваниями, но ловить на себе заинтересованные взгляды — идея еще более безграмотная. В этот же раз проведение меня не растоптало — в зоне видимости появляется чета Уизли в сопровождении профессора МакГонагалл. Я уважительно киваю головой, и сразу несколько людей провожают это движение со смешанными чувствами на лицах. Они направляются к ряду, что расположен ближе всех ко мне, и из-за широких плеч мистера Артура выступает рыжеволосое потомство. Чарли действительно приехал, хотя и знал меня очень мельком.

Радует.

Еще больше радует Джинни, показывающая мне свои зажатые кулачки и шепчущая одними губами «мы здесь». На глазах наворачиваются слезы, когда она строит из своих пальцев незамысловатый образ сердца. Мне кажется, я смеюсь глазами. Впервые за столь долгие месяцы.

А еще мне кажется, я прокусываю губу, когда к подруге прибавляется искренне улыбающийся Гарри и смеющийся Фред.

Давайте улыбаться сейчас, друзья. Иначе после будет уже несвоевременно и как-то садистски.

По звону легкого колокольного боя зал замолкает, давая мистеру Кингсли Брустверу право на вступительное слово:

— Уважаемые присяжные! — голос раздается позади меня, и я не смею поворачиваться и на дюйм из страха потревожить тишину. — Хочу выразить каждому свое почтение и благодарность за присутствие сегодня с нами. Все вы знаете, с какой целью мы здесь собрались. И думаю, все будут рады, если мы закончим как можно раньше, получив достаточно информации из частицы воспоминаний мисс Гермионы Грейнджер, — сглатываю. Сердце стучит непозволительно громко. — Давайте же приступим.

Шаги мужчины звучат все ближе. По звуку натирающейся ткани я понимаю, что он вытащил волшебную палочку.

— Надеюсь, вы готовы. Все будет хорошо, — полушепотом, не вызывая подозрений. Я слабо киваю, впиваясь прищуренными глазами в руны на каменном сосуде, что дымится непроницаемым жидким газом. Висок холодит, а мысли путаются.

— Сегодня я зритель, не более.

О, поверьте, я тоже.

Министр магии выливает голубоватую субстанцию в кипящую рябь, и воздух пульсирующими иголками впивается в мои ноги. Я немею от страха. Я готова к повтору самой страшной ночи.