Дело моего отца
(Роман-хроника) - Икрамов Камил Акмалевич - Страница 32

Когда-то поняв это, я очень мучился, казнил себя стыдом, чувствовал себя недостойным окружающего меня общества, отщепенцем. Потом я догадался, что завышение моральных норм, навязывание невыполнимых требований и создание культа мученичества всегда служит тем, кто хочет разъединить людей и в каждом отдельном человеке воспитать комплекс моральной неполноценности. Такой одинокий человек легче станет ханжой, стукачом и конформистом.

Непомерное завышение официальных морально-этических норм всегда приводит к падению общественной морали.

XX век дал много оснований для исследования проблемы пыток. Именно об этом говорят герои Бертольта Брехта. Ученик упрекает Галилея в том, что тот испугался, когда ему показали орудия пыток. „Несчастна та страна, в которой нет героев“. А Галилей отвечает: „Нет. Несчастна та страна, которая нуждается в героях“.

Да, я не мог бы выдержать пыток, я даже не мог бы выдержать зрелища пыток. И я не буду их изобретать. Скажу только, что очень известный английский контрразведчик О. Пинто в книге, которая у нас переведена, спокойно констатирует:

„Безусловно, телесные пытки способны сломить самого волевого и физически сильного человека. Я знал одного мужчину поразительной силы воли, у которого гестаповцы вырвали все ногти, а затем сломали ногу, но он не вымолвил ни единого слова. Позже этот человек признавался, что его терпение истощилось как раз в тот момент, когда мучители прекратили пытки, но если бы они продолжали пытать его, он наверняка не выдержал бы и во всем признался.

Ни один человек не может вынести пытки с применением воды: капли воды падают на голову человека с интервалами в несколько секунд. Я уверен, что любой человек через несколько минут перестанет молчать, через час — сойдет с ума…

Зверские пытки могут заставить невиновного „сознаться в преступлении“, за которое полагается смертная казнь. В таких случаях человек считает, что быстрая смерть легче нечеловеческих страданий.

Телесные пытки в конце концов заставляют говорить любого человека, но не обязательно правду“.

Так пишет английский контрразведчик, которому по роду службы обязательно нужно было узнать правду у подозреваемых в шпионаже. А если заведомо ясно, что мучители и не добиваются правды, что им нужна любая ложь, то это ведь еще больше облегчает задачу палачей.

Мне рассказывали про одного из старых коммунистов, который под страшной пыткой отказался признать себя врагом народа. Тогда на его глазах стали пытать и замучили до смерти его жену. Однако старый коммунист был непреклонен. Тогда на глазах отца стали пытать его тринадцатилетнего сына. Мальчик умер в муках, но коммунист не признал себя виновным в измене Сталину.

У кого-то этот случай вызывает восхищение. У меня — ужас. Я не понимаю этого человека. Я не могу его любить и даже жалеть не могу. Я боюсь его и его стойкости. Эта стойкость патологическая и античеловеческая.

Короче говоря, не могу я поверить, что наш ум и воля в норме сильнее нашего тела, независимы от него. Простой пример: американские психологи установили экспериментальным путем, что лишение сна в течение ста двадцати часов полностью разрушает сопротивляемость внушению Сопротивляемость внушению в таких случаях равна нулю Это я слышал на обычной лекции для адвокатов. Повышение квалификации. Там приводилось много таких ценных сведений из нашей и зарубежной практики. Много конкретных примеров. Например: муж, спешащий к только что родившей в тайге жене, признается в поджоге электростанции с тем, чтобы потом, после того, как он привезет жену домой, все поставить на свое место; говорили про двух мальчиков, которые тоже спешили и потому согласились взять „на время“ чужую вину. О пытках и угрозах само собой. Всех, кого это интересует, я отсылаю в коллегию защитников. Лекция называется „Психология самооговора“, автор Александр Экмекчи.

Одно дело выдавать под пыткой своих настоящих сообщников, товарищей, завалить дело, которому служишь. Совсем другое, если требуют признания твоей собственной вины и вины тех, кто уже погиб под пыткой на твоих глазах, кто сам дал на тебя показания, кто все равно обречен, о чем тебе хорошо известно. Что ни говорите, а страшно, до сих пор страшно читать, перечитывать и переписывать слова, вырванные палачами. Да, я часто пользуюсь этим словом „палачи“, потому что другие до сих пор боятся его произносить. А как назвать тех, кто пытал, истязал, убивал?

Скажу еще, что, когда мы осуждаем тех, кто под пыткой оклеветал себя и других, мы уже только одним этим оправдываем палачей.

Мне давно уже казался подозрительным „социальный“ заказ на возвеличивание в литературе всевозможных мучеников, которые, например, попав в плен, не только отказывались назвать номер своей части, но и свое имя и фамилию. Именно эта пропаганда привела к позорному для нашей страны и нашего общества явлению, когда каждый из миллионов солдат, попавших в плен или немецкий концлагерь, рассматривался как человек второго сорта, если не как государственный преступник. Мне стыдно знать, что пленные других стран возвращались на родину под звуки оркестров, а наших пленных ждали проверочные, а часто и исправительно-трудовые лагеря. Именно эта система взглядов привела к тому, что даже девушек, насильно угнанных в Германию с оккупированных территорий, воины-освободители встречали как изменников родины, а администрация создала для их проверки лагеря, расположенные часто на месте бывших немецкий лагерей смерти. Один из таких лагерей, говорят, находился в Освенциме.

После вопросов председательствующего в начале процесса о том, получили ли подсудимые обвинительное заключение, на что все ответили „да“, и после вопроса о том, желают ли подсудимые иметь защитников, на что все, кроме врачей Левина, Плетнева и Казакова, ответили „нет“, а также после вопроса, признают ли себя подсудимые виновными в предъявленных им обвинениях, на что все, кроме Н. Н. Крестинского (на этом я еще остановлюсь впоследствии), ответили „да“, моего отца не трогали довольно долго.

Во время допроса Файзуллы Ходжаева, изобличавшего отца в совместной антисоветской деятельности, Вышинский спрашивает:

— Это было когда?

Ходжаев. Это было в середине 1928 года или в начале 1928 года. Точно сказать очень трудно. Много времени прошло с тех пор.

Вышинский. Вы с Икрамовым контактировали работу?

Ходжаев. Да.

Вышинский (к председателю). Позвольте вопрос Икрамову. Подсудимый Икрамов, вы слышали эти показания Ходжаева?

Икрамов. Да, слышал.

Вышинский. Вы согласны с его показаниями?

Икрамов. Нет.

Вышинский. Подсудимый Икрамов, вы были членом подпольной националистической организации в 1928 году?

Икрамов. Да.

Вышинский. Эта организация называлась „Милли Истиклял“?

Икрамов. Да.

Вышинский. Значит, в этой части показания Ходжаева правильны?

Икрамов. Правильны.

Вышинский. Ходжаев был членом подпольной националистической фашистской организации „Милли Истиклял“?

Икрамов. Нет. Файзулла Ходжаев не был. У Ходжаева была своя организация.

Ходжаев. Я так и говорил.

Вышинский. Значит, Ходжаев был в своей организации, а вы — в своей. Обе организации буржуазно-националистические. Фашистского типа.

Икрамов. Правильно. Но что контакт сами установили — это неправильно. Контакт установлен под нажимом правого центра.

…

Вышинский. В чем же у вас разногласия с Ходжаевым?

Икрамов. Я говорю, что не в 1929 году, а в 1933 году, под нажимом Бухарина.

…

Вышинский. Действовали порознь? Обвиняемый Ходжаев, в чем тут дело?

Ходжаев. Я с Икрамовым по этому вопросу не говорил перед тем, как давать свои объяснения суду, и не понимаю, из каких мотивов исходит обвиняемый Икрамов, когда он, признавая принадлежность к буржуазно-националистической организации, отодвигает срок нашей совместной работы. Мне кажется, Икрамову хочется кое от каких фактов отмахнуться. Может быть, я ошибаюсь, это мое предположение…