Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Дело моего отца
(Роман-хроника) - Икрамов Камил Акмалевич - Страница 27


27
Изменить размер шрифта:

И вот опять я на родине, опять езжу по колхозам и совхозам, чтобы понять и попонятней написать для всех о нынешнем дне республики.

И опять, как годы и годы назад, идут по дорогам автобусы с зажженными среди бела дня фарами. Идут автобусы, поют в автобусах горожане. Десятки, сотни, тысячи автобусов, сотни тысяч студентов, школьников, рабочих и служащих…

Я писал статьи для газеты о том, что на нынешнем уровне техники ручной сбор хлопка долее терпеть нельзя. Нашел сравнение: попробуйте хлеб собирать руками. Не серпом, а именно руками, срывая колоски по одному. Студенты собирают по шестьдесят килограммов в день, школьники — по тридцать. Это в начале уборки, когда хлопка много, когда он сам дается в руки. А в декабре? В декабре с темна до темна, и пять килограммов считается нормальным сбором. Пять килограммов хлопка четвертого сорта по двести рублей за тонну. Это сколько же в день он зарабатывает? Рубль? А сколько стоит совхозу или колхозу пропитание этого горожанина за тот же день? Сколько государство платит ему стипендии или среднемесячного оклада, сколько стоит простой оборудования и какой ущерб будет нанесен государству этими нынешними недоучившимися студентами, когда они станут специалистами?

Экономика колхозов и совхозов, бригадный подряд и безнарядные звенья… Все это я записывал в блокнот, наговаривал на диктофон, силился не забыть.

Зачем я все это делаю? Разве нет у меня, москвича, других забот, других тем? Я кляну себя за потерянное время, и единственное объяснение всему этому одно: я — сын Акмаля Икрамова, а он отдал жизнь этой земле, этим людям. Многое из того, о чем он мечтал, сбылось, но другое получилось не совсем так, а кое-что, возможно, вовсе наоборот. Что ж, все на свете поправимо, все, кроме смерти.

Несколько дней добросовестной журналистской работы и — дастархан перед отъездом. Так положено. Угощение будет обильное, но я не пью, научился решительно уклоняться даже при самых трогательных тостах. Но отказаться от застолья невозможно.

Меня ведут к дастархану, и вдруг я вижу, что людей становится все больше и больше. Пока режут барашка и разводят огонь, под чинарой расставлены стулья для избранных. Меня ведут, сажают в середину, сами хозяева придвигаются ближе. Пауза. Она затягивается.

— Рассказывайте, пожалуйста.

— Про что? — не сразу понимаю я.

— Про вашего отца. Как все это было?

Рассказываю. И вижу, что многое из моего рассказа этим людям известно давно, что они просто жаждали подтверждения того, что знали. Вижу, что время не стирает интереса, а разжигает его. И еще я вижу, что истина имеет абсолютное значение, иначе она вообще никакого значения не имеет.

Какие благополучные на вид люди слушают меня! Казалось бы, зачем им это? Зачем? Разве к ним это имеет отношение?

Оказывается, что имеет.

И как неуклонно влекут они меня своими расспросами к роковым дням тридцать седьмого! Как важно людям еще раз услышать, как это было. А может, как это бывает? А может — как сделать так, чтобы этого никогда уже больше не было? Все больше убеждаюсь, что в основе жгучего, неугасимого интереса к прошлому лежит подсознательный или даже почти бессознательный страх повторения ужасов тех лет с нами или нашими детьми, попытка найти, нащупать гарантии, если не гарантии, то хоть какие-нибудь надежды избежать повторения. Вот ведь жили же люди честно, были честными коммунистами, а потом вдруг все рухнуло для них и для их близких.

…Мы сидим под чинарой на венских стульях. Где-то за нашими спинами уже сготовилась еда, а хозяева слушают и слушают мой рассказ об отце, о матери, о нашем доме, о том как нависала над нами туча, как ударил гром.

Вдруг я перебиваю себя, потому что не первый раз говорю об этом и давно говорю спокойно. Вдруг я перебиваю себя и спрашиваю о чем-то, что относится к моей будущей статье о сборе хлопка.

— Да, кстати, я хотел спросить, есть ли хозяйства, которые отказываются от последней коробочки ради подъема зяби и промывки полей?

Мне отвечают, но смотрят на меня с удивлением: «Как он может?»

И правда! Как я могу?!

Я уже написал книгу в серии «Пламенные революционеры». Называется она «Все возможное счастье», повесть об Амангельды Иманове. В этой книге я хотел ответить на один из важнейших вопросов: почему в данном регионе победила Великая Октябрьская Социалистическая революция, почему она не могла не победить? Я люблю эту книгу, рад, что она благосклонно встречена критикой и читателями, что вышла вторым изданием, но повесть об Амангельды в значительной степени лишила меня возможности в данной книге возвращаться к проблемам кризиса царской власти, к фактам тупости и продажности колониальной администрации. Многое уже сказано, повторение и уточнение возможны, но в них мало необходимости. Во всяком случае, нет необходимости исследовать это художественно. Вот ведь известно, что из общей суммы государственных расходов в Туркестане 65 % шло военно-полицейскому ведомству, 13 817,9 тысяч рублей из 21 322 тысяч[6]. Чего стоило охрана! На это только часть суммы, ибо на низших ступенях охранительная деятельность царизма финансировалась не бюджетом, а самими охраняемыми. Туземное население само содержало своих старшин, полицейских и уездных начальников.

Впрочем, и об этом говорилось в моей предыдущей книге. А вот о том, чем жизнь Акмаля Икрамова в корне отличается от судеб многих героев книг серии «Пламенные революционеры», я все еще ничего не сказал. До сих пор.

О героях этой серии иногда говорилось: «Его жизнь трагически оборвалась в таком-то году…» Год этот чаще всего — тридцать седьмой, тридцать восьмой, сороковой… Обстоятельства гибели всем понятны, а подробности в какой-то мере повторяются.

Акмаль Икрамов выделяется из этой массы героев тем, что принадлежит к числу самых трагических жертв. Он не только погиб тогда, но погибал публично, служил показательной мишенью у всех на виду. Он «проходил» по знаменитому открытому процессу «право-троцкистского блока» в марте 1938 года.

Стенографические отчеты выдержками печатались в газетах, журналисты давали свои репортажи, а позже вышли судебный отчет и стенограмма процесса.

Теперь, в восьмидесятых, оказывается, что эти книги сохранились во многих домах, их читают и перечитывают, потому что многое там выглядит абсолютно загадочным. Так и мне казалось когда-то, когда я впервые решил выяснить: что же это было, как могло быть?

Я возвращался в Москву в конце апреля 1955 года. За двенадцать лет у меня не осталось ни родственников, ни близких друзей, и в поезде я думал о том, куда бы деть мой фанерный самодельный чемодан, который я покрасил черной липкой краской, куда деть нелепое зимнее пальто, когда я сойду на Казанском вокзале.

Пальто, допустим, можно было бы сдать на какую-нибудь ресторанную вешалку и уйти с номерком в город, а чемодан?.. Я боялся, что липкий чемодан без замка не примут в камеру хранения.

Сосед по общему вагону, рентгенолог Саша, возвращался в Москву после трех лет работы по распределению и считал, что наши судьбы схожи. Его заставили три года жить не дома, и меня тоже. Саша этот все время занимал меня разговорами о кукурузе, которая тогда только начала заполнять газетные страницы.

— Кукуруза! — восклицал он мне шепотом в ухо. — Кукуруза! Какая может быть кукуруза!

С непонятной мне страстностью этот вполне городской человек подсчитывал трудовые затраты, которые требует возделывание кукурузы на зерно и на силос, сравнивал кукурузу с ячменем и с овсом, вздыхал и охал.

— Не на кого опереться, — шепотом говорил он мне. — Понимаешь, не на кого опереться.

Я не понимал ни в кукурузе, ни в овсе, ибо в отличие от Саши не прочел какого-то очередного подвала в центральной газете. Я не понимал: почему Сашу четверо суток волнует этот вопрос, на кого и в чем ему нужно опираться? Я думал о чемодане, думал о том, удобно ли просить Сашу оставить чемодан у него, и соглашался с ним насчет кукурузы и трудовых затрат.