Выдумки чистой воды
(Сборник фантастики, т. 1) - Вершинин Лев Рэмович - Страница 81

Кирилл спустился по откосу к Льошу, грузно, устало сел на щебень и закрыл глаза. «Так почему же ты все-таки умер, а я живу?» Он вспомнил последние минуты перед атакой диска: они сидят с Льошем и беседуют, и вдруг Льош падает лицом вниз на щебень, затем приподнимается, но уже не Льош, а другой какой-то человек, синий, опухший, не человек — маска человеческая, слепок, и тянет к нему такую же синюю, набрякшую руку, и что-то хрипит. Что же он хотел? И тут же перед глазами встала другая картина: он стоит на коленях на дне рва, все уже мертвы, лежат на щебне, скрючившись, и только Испанец напряженно, на корточках, весь собравшись в прыжке, наблюдает за виражом диска, затем срывается с места и, с василиском наперевес, бежит навстречу диску, раздирая горло страшным атакующим воплем.

Кирилл вскочил на ноги. Курить, вот что просил Льош! Значит, не только слабительное было в сухих листьях…

Кирилл поднялся на гребень рытвины, бросил взгляд по поляне и сразу же увидел Испанца. Испанец лежал на боку, сломанной пополам, одеревенелой статуей, правая рука, неестественно вывернутая из-под тела назад, за спину, продолжала сжимать искореженный василиск.

«А ты в это время спокойненько сидел на дне рытвины и только хлопал глазами», — стиснув зубы подумал Кирилл. Он вспомнил, как они вышли из леса, сели здесь на щебне друг напротив друга и закурили. И как он, улыбнувшись Испанцу, поднял к виску зажатую в кулак руку, и подмигнув, сказал: «No pasaran!..»[27], но Испанец только скользнул по нему холодным взглядом, и тогда он, подумав, что Испанец, там, на Земле, мог быть отнюдь не республиканцем, а, вполне возможно, фалангистом, тоже одарил его холодным взглядом и, встав, пошел вырезать себе трубку.

Кирилл подошел к Испанцу, осторожно поднял окровавленное тело, взвалил на себя и понес ко всем. Зря он его тогда так — Испанец был из соседнего барака, латиноамериканского, и, может быть, понятия не имел о гражданской войне в Испании. В Латинской Америке достаточно своих проблем. Кирилл положил Испанца на дно рытвины рядом с Ларой и, выпрямившись, окинул поле брани скорбным взглядом.

«Вот и вторые похороны за сегодняшний день, — подумал Кирилл. — Меня хоронить будет некому… Я не знаю, в каком точно веке жил каждый из нас, и какие тогда существовали обряды погребения — в этой области истории я не больно-то силен, — но похороню я вас по-земному. В земле».

Он начал укладывать тела на дне рытвины, лицом вверх, складывая руки на груди. «Все, что я для вас могу…» И тут подумал, что хоронить их в щебне — это, в общем-то не совсем по-земному. Но большего для них он и правда сделать не мог.

Он уложил людей, рядом с ними пинов и опустошенно опустился на щебень, у изголовья пока еще открытой братской могилы. Один. Вот он и остался один. Он вдруг почувствовал, что боится их засыпать. Их соседство, пусть мертвых, лиц, рук, тел, создавало ирреальное, призрачное чувство, что он не одинок в этом чужом, ненавистном мире. Когда же он их засыпет…

Кирилл поднял голову и, переводя взгляд с одного на другого, стал прощаться. И вдруг заметил, что губы одного из пинов, сильно вытянутые вперед, расшлепанные, чем-то похожие на раструб василиска, чуть заметно подрагивают. Благоговейный ужас захлестнул Кирилла — он оцепенел, волосы на голове зашевелились, лицо оросило холодная испарина. Мгновение он сидел, наблюдая за подергивающимся телом пина, затем бросился, буквально прыгнул к нему.

— Пин, пинчик, миленький, родненький! — кричал он, тормоша пина и чувствуя его слабое дыхание. — Ну приди же в себя, ну приди в себя, ну очнись, ну что же ты?!..

Пин тихо постанывал, еле слышно дышал, конвульсивно дергался, но в себя не приходил. Кирилл бросился к другим, к людям, к пинам, тоже пытался их тормошить, но тела были холодны и тверды, и он понял, что все они уже мертвы, мертвы безвозвратно, кроме этого пина. И тогда Кирилл снова вернулся к нему и принялся теребить его яростно и немилосердно.

— Ну вставай же ты! — бил его Кирилл по губам. — Вставай! Мать твою… Ва… Василек! — Кирилл узнал пина. — Василек, вставай! Ну, хватит тебе уже! Ну?

Но пин не приходил в себя. Кирилл, наконец, оставил тело в покое и обессиленно сел на гравий.

«Василек… Василек! Ведь он тоже курил с нами там, у ручья!» — внезапно пронеслось в голове у Кирилла. Он лихорадочно зашарил по карманам, вытащил трубку, непослушными прыгающими пальцами набил ее сухим листом, даже не растирая его, не шелуша, и принялся раскуривать, часто и глубоко затягиваясь. Трубка раскуривалась плохо, но затем зашипела, зашкворчала, у Кирилла даже закружилась голова, и тогда он сунул трубку в рот пину. Первая затяжка сразу оказала свое действие. Пин задергался, засучил лапками, наконец открыл глаза, увернулся от трубки и с силой отпихнул от себя Кирилла.

Пин вскочил и, сильно покачиваясь, принялся ошарашенно оглядываться. Кирилл схватил его в охапку, усадил рядом и, захлебываясь нервным восторгом, принялся щебетать ему что-то умиленное и глупое и не мог остановиться.

Первое время Василек настороженно слушал его, пытаясь хоть что-нибудь понять в словесной околесице Кирилла, но, так ничего и не уразумев, снова стал оглядываться. Наконец он освободился из объятий Кирилла и сипло спросил:

— Что с ними? Что здесь произошло?

Блаженная улыбка сползла с лица Кирилла.

— Погибли все, Василек… — тяжело роняя слова еле выговорил он.

Василек вскочил, его затрясло, он не знал, что делать, в лихорадочном возбуждении пробежал вдоль тел, затем назад и с хриплым стоном снова сел на щебень. И застыл. Вид у него был взъерошенный и жалкий. Его трясло. Кирилл смотрел на него и ничего не мог сказать в утешение. У него не было слов.

Постепенно дрожь у пина стихла, и Кирилл услышал тихий тоскливый свист, словно заунывную песню далекого ветра. Василек пел прощальную песню и тихонько покачивался.

Кирилл опустил голову.

— Ничего, Василек, — процедил он сквозь зубы, — мы за них еще посчитаемся со смержами…

Свист оборвался, и пин, шатаясь, встал на ноги.

— Нет, — прошелестел пин, глядя куда-то в сторону. — Я не смогу. Ты прости меня, Кирилл…

И он медленно побрел прочь. По пути он споткнулся о василиск, нагнулся, схватил его за ремень и поволок за собой по щебню.

Кирилл недоуменно уставился ему вслед. Пин уже почти добрался до леса, и только тогда Кирилл словно очнулся, и его охватила неудержимая яростная злоба.

— Ах ты тварь! Предатель! Гнили же в лагере вместе!..

Он вскочил на ноги, в руках у него откуда-то очутился василиск, поднял ствол… и опустил его. Ярость схлынула также быстро, как и появилась.

«Как же это я так? Как я смог поднять на него василиск? Ведь он же свой. Такой же как я, как они… Как все в лагере…»

Кирилл понурил голову. Вольному — воля. И тут его мозг озарила яркая вспышка.

— Василек! — закричал он и, отбросив василиск в сторону, стремглав побежал за ним. — Василек, обожди!

Василек остановился и обернулся. Кирилл подбежал к нему и, запыхавшись, принялся судорожно рыться в карманах.

— Вот, на… это тебе… — Он совал пину в лапы сухие листья, затем вытащил трубку и тоже отдал. — Кури! Обязательно кури! Тогда смержи с тобой ничего сделать не смогут. А вот этим — прикуривай…

И он отдал пину и высокотемпературный резак Льоша.

— А ты?

— А я… У Портиша есть кресало — я возьму. — Кирилл перевел дух. — А может быть, все-таки…

Пин отвернулся.

— Нет, — прошелестел он. — Я не смогу… Извини меня, Кирилл.

И побрел в лес. Кирилл постоял немного, вздохнул и зашагал назад.

Он собрал все василиски, перенес их в лес и спрятал, оставив себе один. Затем он взял у каждого все, что мог, все, что могло пригодиться. У Лары — две иголки, у Портиша — кресало, у Испанца — сапоги и остро отточенный, выправленный нож, очевидно, Испанец им брился, у Льоша — куртку. У Микчу же и у пинов ничего, кроме «сырных» наростов не было, но он их взял тоже.