Белая Бестия (СИ) - Положенцев Владимир - Страница 34

— Не пристрелили бы. Разве можно доверять лишь Бекасову? Гад, — бросила она в адрес ротмистра.

— Ну, полно, — сказал Махно.

Позвал повстанца, велел «унести вон вонючее тело». Крупный как медведь казак схватил подмышку актера, поволок из хаты. Пруткин пришел в себя, начал брыкаться, укусил казака за руку, получил за это по затылку.

— А кроме того что Савва не орел, еще до того как увидела татуировку, как поняла что он это не я? — с интересом спросил Махно.

— Сходу начал убеждать меня в исключительности анархо-коммунизма, говорил политическими штампами и лозунгами.

— Штампами? Ха. Это он оплошал, — почему-то смутился Нестор Иванович. — Я с людьми всегда человеческим языком говорю. Велю выпороть бездарника.

— Да будет тебе, Нестор, пыжиться, — сказала Галя. — Здесь-то Савва как раз в точку попал, именно лозунгами, как правило, перед народом ты и выступаешь. Надо проще, тогда все пойдут за нами.

— Ты еще меня учить будешь! — вдруг вспылил Махно. Его прищуренные глаза под тяжелыми надбровными дугами налились кровью. — Все вон! Пошли! Желаю лично с Анной побеседовать.

Галя хмыкнула, покривилась, взяла под руку Бекасова:

— Пойдемте, ротмистр, и нам с тобой есть о чем поговорить, с глазу на глаз.

Бекасов взял «красную валькирию» за руку, как на балу повел к двери.

Махно бросил им вслед:

— Проваливайте же скорее!

Увидев раскрытый шкаф и бутылки в нём, сначала закрыл дверцу, потом крикнул:

— Закуски что ль принесите!

За плечом Гали появился казак:

— Сию минуту, Батько.

Кузьменко обернулась:

— Боишься, на сухую бестия не пойдет?

— Дверь за собой закрой!

Когда дверь все же захлопнулась, Махно опустился на кожаный диван. Тут же приподнялся, внимательно оглядел — не осталось ли чего скверного от актера. Погладил обивку, наконец уселся.

— Этот диван мне купец Самоедов продал. Хотел с собой в Елисаветград увести, когда Петлюра наступал, но уж больно мне это ложе понравилось. За 20 целковых золотом уступил, скупердяй. Не захотел торгаш брать мои кредитные боны. Дурак. Теперь они ходят получше немецких марок. Ну давай, бестия, рассказывай что вы там супротив меня в Ставке удумали.

— А ты-то настоящий Махно? Может, еще один лицедей. Распинайся тут перед вами.

— Настоящий, настоящий, не переживай.

— Бекасов вам наверняка уже огласил письмо Егорова. Якобы Егорова. Мне его повторить?

— Повтори, голубка, а я послушаю.

Анна слово в слова пересказала придуманное полковником Васнецовым послание командарма Батьке. Только дату и время уже назвала верные. 12 сентября, 5 часов утра.

Махно выслушав Анну, подошел к окну, отодвинул коричневую занавеску. Куда-то долго смотрел, резко обернулся:

— Значит, 12-го в 5. Не знаю, врёшь ли ты, голубка или говоришь правду. Если врешь, мне очень будет обидно. Не знаю чего тебе тут наплел актер, может повторюсь, и всё же скажу. У меня очень много врагов. Меня ненавидят и большевики и белые, и петлюровцы, раньше ненавидели немцы с австрияками и венграми, гетманцы. Многие не любят меня и здесь в созданной же мною армии. Не любят, а терпят. А за что? Знаешь, однажды мы с товарищами решили взорвать в моем родном Гуляйполе штаб немецко-австрийского командования. Я даже переоделся в женское платье, наложил на лицо грим. Да-да, не смейтесь. И пошли мы с товарищем Лютым к штабу. Когда мы приблизились к зданию, мы заметили что в зале находятся веселящиеся по поводу какого-то праздника дамы и дети. И я сказал Пете — нельзя убивать детей. За что они должны погибнуть среди палачей? Лютый меня не поддержал, но мы ушли, не взорвав штаба. Позже меня осудили за мягкотелость и товарищи Марченко, Рябко и многие другие. А я продолжал настаивать — убивать ни в чем неповинных людей даже ради великой цели нельзя. Нельзя! И сейчас так считаю. Так кто меня не любит? Тот у кого самого руки в крови.

— А вы, Нестор Иванович, значит, ангел небесный и на вас крови невинных нет.

— Война есть война, не я ее придумал и начал. Но просто так, беспричинно я никого не убиваю. Кстати, тот штаб в Гуляйполе мы так и не взорвали. Собрались идти в другой раз, да напоролись на гетманскую варту. Пришлось драться, взяли в плен голову варты. Собирались его повесить, да среди вартовых был наш человек, пришлось всех отпустить. Но шум поднялся большой, было уже не до штаба. Однако меня беспокоит вот что, голубка.

— Не называйте меня голубкой, Нестор Иванович.

— Да, вы не голубка, вы черный лебедь. Внешне, а внутри — бестия. Ах, аж жилы сводит, глядя на вас. Сладкая отрава. Так вот. Деникин от имени комиссара Егорова предложил нам наступление на Умань точно в тот день и в тот час, который до этого назначил уже я.

— Не может быть! — искренне удивилась Анна. И в самом деле, как могло произойти такое совпадение.

— Вот и я думаю — не может быть.

— Если только…

— Что?

— Именно вы определили дату и время прорыва?

— Ну… начальник штаба Витька Белаш изначально предложил, карты со стрелками мне показывал. Перегоновка — Умань, 12 сентября.

— Разве непонятно?

— Что?

— Я думала батька Махно более сообразительный командир.

— Ну-ну! Вы хотите сказать, что…

— Наконец-то догадались. Липовое послание от Егорова сочинял начальник ООП полковник Куропаткин. Как Белаш мог узнать его содержание? Только если он связан с контрразведкой Деникина.

— Подождите, я действительно уже запутался. И что тогда получается? Мы начинаем наступление на Умань 12-го, а там нас ждет усиленная дополнительными полками армия Слащёва. То есть, ловушка для Махно. Ну а если Деникин согласится в обмен на вас, госпожа племянница, предоставить нам южный коридор для выхода?

— Вы уже сообщили в Ставку, что согласны на такую сделку?

— Да. Ординарец отправлен на телеграф, ждем ответа. Если Деникин согласится, он будет думать, что мы пойдем именно на юг, а мы ударим на северо-востоке.

— Не будет он так думать.

— Почему?

— Зная ваше упрямство и упорство, генерал будет уверен, что ваше предложение не более чем уловка и вы обязательно начнете прорыв под Уманью.

— Мудрёно.

— А значит основные войска добровольцев будут сосредоточены именно на севере.

— А значит, — повторил Махно. — Витя Белаш предатель. Ну курва пархатая.

— Вы же не шовинист. Во всяком случае так вас представлял Пруткин, наверняка со слов Гали.

— С языка сорвалось. Эй, Семён!

В комнату заглянул медведеобразный казак:

— Сейчас, Батько, закуска будет готова.

— К черту закуску, Белаша сюда! Живо! И Зинька!

Задов явился почти сразу, деланно поклонился Анне. Белаша же по словам посланного за ним повстанца, нигде нет.

— Та-ак, — протянул Махно, вытирая взмокшее лицо шапкой, — просмотрел ты, Лёва, врага революции. Убёг. Может, и ты с ним заодно?

Лицо Задова посерело, провисло, двойной, подбородок вдруг ставший безвольным, задергался.

— Да в чем дело-то, Нестор?

— А в том, что эта падла Белаш, которого я считал другом, связан с деникинской контрразведкой.

В этот момент в хату вошел сам Белаш, приветливо улыбаясь.

— Рыбу в Синюхе ловил, — сказал он. — Двух щук и сома вытянул.

— Сома? — подскочил к нему Махно. — Да ты сам, гляжу карасик.

Махно схватил Виктора Федоровича за отворот английского френча, дернул так, что с него отлетели верхние пуговицы. Начальник штаба от неожиданности раскрыл рот, облизал квадратные рыжие усики:

— Н-не понимаю.

— Ты, паршивец, план прорыва из окружения составлял! Ты лободырник, мне его насоветовал! 12-го в 5 утра.

— Я, Нестор. И что?

— А то, что именно это число и время придумали в контрразведке Деникина.

— Как же так? — округлил глаза Лева.

— Вот так.

Махно обернулся к Анне, попросил еще раз озвучить послание якобы от комдива Егорова. Белоглазова повторила текст.

— Ну тоже самое мне сказал и Бекасов, — почесал за ухом Задов. — Действительно странно. Надо разобраться.