Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка
(Повести) - Глущенко Валентин Федорович - Страница 49

В избушке они застали гостей. Братья Кочкины, Илья Пономарев и Алеха Чепчугов остановились у них на ночлег по пути в верховья.

Надюшка немедленно взялась за приготовление ужина. Надо накормить гостей и самим подкрепиться. Сегодня первый раз выходили на рыбалку…

— Вы, никак, поссорились? — спросил за чаем дедушка.

Колька покраснел. Он не сомневался, что Надюшка выложит начистоту о случившемся, и не знал, куда спрятать глаза.

— Не я, а он злится, — сказала девочка. — Осерчал, что в медведя стрелить не удалось. Думает, я спугнула.

— В какого это медведя?

— В малиннике натолкнулись. Только перепужался косолапый, удрал. В момент — что был, что не было. Только его и видели…

— Так ты в него стрелить собирался, значит? — засмеялся Алеха Чепчугов, явно сочувствуя Кольке.

Колька ниже склонился над чашкой. Надюшка сказала неправду. Но за эту неправду мальчик был несказанно благодарен.

Надюшкину выдумку взрослые приняли за чистую монету, и она развеселила промысловиков.

— Ты не того, Коля… Ежли медведь убегает, не горячись, не старайся задерживать, — вполне серьезно заметил дедушка.

— Вот когда сам лезет, не плошай, — подхватил Алеха. — А случается, не хочешь, да приходится драться. Как у меня этой весной вышло…

— Ну их, медведей, — отмахнулся Иван Кочкин. — Есть кое-что поинтереснее… На другой день, как вы уплавились, в Бобылиху Матвей Данилович с бригадой плотников прибыл. — Иван хитро подмигнул Бурнашеву: — А, Евмен? Тебе бы там быть, как бригадиру, а ты — на промысел. Видно, промышлять все же доходнее?

— Доходнее, считаешь? — криво усмехнулся Бурнашев. — А если я скажу, что председатель сам так наметил: у плотничьей бригады дельный бригадир, и мне покуда в Бобылихе делать нечего. Тогда как?

— Дело-то всегда найдется, — засмеялся Иван. — Только я о другом. Везде, мол, успевает человек. Давно ли в председателях? А ферму для скота в Нестерове отгрохал, кирпичный заводик соорудил. Плотники сказывают — урожай хороший намечается… Одним словом, голова. Понятно, образованный, не нам с тобой чета. Ты, скажем, Евмен, раньше к нам направлен, полгода вожжи держал в руках как председатель. А какие сдвиги? Посеяли четыре гектара овса да гречихи?

— Помогать надо было, а не увиливать от работы! — сердито возразил ему Бурнашев.

— Вот и обиделся. Экий ты обидчивый! Подход надо к людям иметь, знать, кого держаться. Если бы ты к нам по-хорошему, и мы, глядишь, тебе подсобили. А ты, как приехал, дружбу с Шаманом завел, давай жать на нашего брата да глядеть, кабы чего лишнего из тайги не взяли…

— Я думаю, ферма нам ни к чему и сеять нет смысла, — вмешался в разговор Василий Кочкин. — Мы промысловики. Как-нибудь на хлеб заработаем.

Илья Пономарев, до этого не принимавший участия в споре, вынул портсигар, закурил.

— То, что сеять начали и затеяли строить ферму, — хорошо. Надо не только о себе заботиться, но и о других помнить. Многие мужчины с войны не вернулись. Остались женщины, старики. Это раз. Рыбный промысел не так уж выгоден. Условия на реке не позволяют рыбачить бригадой. Это два. Каждый по себе. На пушном промысле зимой занята только мужская половина, если не считать Марусю Бобылеву. А земли у нас хорошие, травы отличные. Почему нам все это не использовать? Только силы расставить как полагается…

— Ферма, подсобное хозяйство лишними не будут, — согласился Алеха. — Пушной промысел доходный, да не каждый год по-одинаковому. Правильно и другое — не все в нем заняты. И ты, Иван, зря напал на Евмена.

Шея у Ивана Кочкина налилась багрецом. Общее мнение складывалось явно не в его пользу. А тут Бурнашев подлил масла в огонь.

— Ты киваешь на меня, Иван. Да, образования у меня не хватает и опыта нет такого, как у Матвея Даниловича Нестерова. Однако я старался сделать получше. Почему же ты не поддержал меня? На сенокос с боем вас вытащили. Твой папаша все симулирует, хотя мог кой в чем и подсобить. А о твоем подходе к людям, о том, как вы зарабатываете, я знаю.

— Папаша папашей… За него я не ответчик. А на какие такие «заработки» ты намекаешь?

Спор грозил перерасти в ссору. Бурнашев обвинял братьев Кочкиных в том, что они мешают налаживать дело, а рыбу, добытую весной, сдали государству не полностью. Остальная, по его мнению, была незаконно продана. Кочкины упрекали его в неумелости, в неспособности руководить бригадой, обещали привлечь к ответственности за клевету. Обоюдно были вытащены на свет и промахи и недостатки.

Наблюдая за всеми остальными, Колька решил, что, пожалуй, слова Бурнашева никто не воспринял как «клевету».

Спорщиков угомонил дедушка Филимон:

— Кончайте, други, перепалку… Нам, Тихоныч, на реку пора.

Выехали под вечер, часов в шесть. Договорились, что Евмен Тихонович и Надюшка пойдут первый раз за Шалавину шиверу, а Колька с дедушкой отправятся выше.

Лодка двигалась медленно против течения. Впрочем, дедушка и не торопился, внимательно осматривал по пути дно и ворчал:

— Сызнова клин да палка. Камни с утесов обвалило. Примечай, Коля, где шерлопины, задевники. Хошь не хоть, ловить придется у берега. И цепляться придется, и сети рвать, а ничего не поделаешь, харюз здесь. Осенью, конечно, на середку подастся, а сейчас там одна мелочь.

Заходящее солнце окрасило воду в розоватый цвет. Стояла тишина. Колька думал о споре между промысловиками, о Надюшке. Как хорошо она поступила! Ничего, придет время, он сумеет доказать, что вовсе не трус. Теперь ему представлялось, что вышла какая-то ошибка…

Как здорово было бы, если бы он не сбежал самым постыдным образом, а, например, действительно скинул с плеча ружье и пальнул вслед перетрусившему зверю! Картина живо рисовалась перед глазами. Вот Надюшка побледнела, задала стрекача, а он остановил ее веселым окриком, пальнул в медведя, потом сорвал с шиповника цветок и подал девочке: «На тебе за храбрость!» Конечно, без всякой насмешки, просто от веселого настроения. И потому Надюшка не обиделась бы, а тоже рассмеялась… Мечталось легко и красиво.

Мир словно замер, прислушиваясь к Колькиным мыслям. Покой летнего вечера тревожили только редкие всплески.

— Секачи плавятся… — сказал дедушка Филимон. — Кто такие секачи, спрашиваешь? Это молодые таймени. Они проворнее, настырнее старых. Таймень налимом и харюзем питается. Старым тайменям харюзи не по зубам — быстрые больно. Поэтому старики на налимов больше зарятся. А секач харюзя хватает. Потому секачи жирнее старых тайменей, еды больше…

Остановились у шиверы, от которой предполагалось начать лов, спускаясь вниз по течению.

Дедушка вынул кисет:

— Посидим, покурим да подумаем, где выгоднее забрасывать. В нашем деле торопливость ни к чему.

Тайга молчала. Зажглись первые зеленые звезды. Над Холодной поползли сивые клочья тумана.

Филимон Митрофанович укрепил на носу лодки «козу» — длинную палку с проволочной корзинкой на конце. Чиркнул спичкой. В «козе» вспыхнула береста, загорелись, затрещали смолистые полешки. Казалось, чьи-то когти приподняли над почерневшей водой яркий факел.

По указанию деда Колька уселся на среднюю упругу, наблюдал, как становится непроницаемо черным воздух, как тонут во мгле лес и горы.

Дедушка Филимон толкнул шестом деревянную крестовину, к которой была привязана сеть. Крест поплыл по течению, увлекая за собой сеть, а дед принялся поспешно пятить долбленку, пока в руках его не остался всего лишь тонкий поводок. Тогда он загремел окованным шестом по каменистому дну:

— Ну-ка, ну-ка, в сетку! Давно не едал я ухи из тайменьих голов!

Но ни секачи, ни старые таймени упорно не желали слушаться рыбака. Первая тоня принесла всего десятка два хариусов. Следующая тоня оказалась еще менее удачной. Сеть зацепилась за корягу. Выбрав пустую режевку, Филимон Митрофанович в сердцах сплюнул и направил лодку к берегу. Требовалось подложить в «козу» смолья.

На берегу сидели мокрые от росы Горюй и Венера. Собаки дрожали от холода. Колька тоже замерз, но пытался держаться молодцом и сделал вид, что выскочил на берег не погреться, а поразмять затекшие ноги. Горюй выносил холод стойко. А Венера, по своей женской слабости, скулила, вертелась подле «козы».