Настоящая фантастика – 2019 - Гелприн Майкл - Страница 23

Благодарить Шардар не стал. Он чувствовал, всем своим существом чувствовал, что чудотворец говорит правду. Но это была злая правда, скверная и негодная. Правда чужака, злодея и самозванца. Врага, который десятилетиями издевался над целым народом и наконец привел его на погибель другим.

Час назад Шардар встретился с братьями, оплакал с ними сгинувшего от пустынной лихорадки отца, наложившую на себя руки сестру и угасшую от горя маму. Виновник стоял перед ним. Благодетель. Чудотворец. Господин. Окутанный серебристым сиянием, которое, по словам братьев, не пробивает пущенная в упор стрела.

«Сейчас я тебя убью, – не отводя от чудотворца взгляда, мысленно проговорил Шардар. – Уничтожу, как пустынного гада».

Кровь бросилась ему в лицо, кулаки сжались. Паук появился, как и прежде, мгновенно. Скользнул, замер у ног.

– Давай, – выкрикнул Шардар во весь голос. – Убей его!

Чудотворец застыл в пяти шагах. Его глаза, блеклые, выцветшие, жестокие, теперь круглились от страха. Паук медлил, он будто бы колебался в нерешительности.

– Бей, – рявкнул Шардар. – Бей же, ну!

Клебанову чудом удалось подавить страх и заставить себя действовать. Он рванулся, выдернул из-за пояса дез-интегратор. Он не успел – кибер решился на мгновение раньше. Полоснувший Клебанова поперёк груди аннигиляционный луч раскроил силовой контур.

– Дурак, – на местном наречии выдавил из себя Клебанов. – Какой дурак…

Он рухнул навзничь. Шардар долго молча смотрел на мертвеца. Потом повернулся и пошёл прочь. К кому из них двоих относились последние слова чудотворца, Шардар не понял.

Духина Наталья. Училка и фига

Солнце – злое. Из-за него у нас тошнота, кровь из носа, судороги – и это ещё по-божески, предки так вообще вымирали семьями. Мы боимся его, избегаем; но без него ещё хуже.

И вот Петька выдал идею: ошибаемся мы, Солнце не злое. Не оно виновато в наших бедах. Дело в другом.

Это «другое» мы и идём сегодня исправить. На рассвете: и не темно уже, глаз выколи, и день ещё не вошёл в силу, не сильно цапает злобным когтем.

На площади у Собора толпится народ: нас провожают. Ловлю на себе жалостливые взгляды. И на Петю глазеют, не стесняясь. Ему шестнадцать, но по виду больше двенадцати не дашь, тщедушный больно. Зато умный – вон какую идею родил. Я училка, Петя мой ученик, и я поручилась за ту идею. Вот и пожинаем плоды, инициатива наказуема. И пусть. Делать что-то надо, хотя бы пытаться.

Мысли скачут, не давая сосредоточиться. Но лучше так, чем откинуться в обморок. В обморок нам нельзя! Мы затеяли – нам и расхлёбывать. Тело ватное, мышцы отказывают… держаться!

Мужики, ухая, выдирают из ворот блокирующий стальной брус. Тянут на себя тяжёлые створки. Ржавый скрип бодрит, гонит оцепенелость. Пора.

Воины просачиваются внутрь, мы с Петей тоже. Все в плотном облегающем одеянии, высоких ботинках. За нами хрустят, смыкаясь, ворота. Скрежещет водружаемый на место брус. Всё, отсечены от мира живых.

Рысцой пересекаем двор и проникаем внутрь. Ну здравствуй, Собор.

Под ногами скрипит песок… или обглоданные кости?

Тело потихоньку отходит от ватности, но, зараза, начинает трястись… главное, чтобы воины не тряслись, им драться, не нам. Мы с Петей драться не умеем, слабенькие. Где они, твари? Из какого угла проявятся?

В нос шибает премерзкое амбре: сладковато-гнилостное вперемешку с плесенным. Накатывает тошнота, содержимое желудка рвётся наружу… только этого не хватало! Воображаю цветок с ярким экзотическим благовонием… Помогает.

Мы не первые, кто вошёл. Но мало кто вышел, Собор пожирает своих посетителей. Ещё там, за воротами, я сложила пальцы левой руки в дулю – а назло всей нечистой силе. И так, с дулей, и следую шаг в шаг за Петей, за мною Гло. Гло сильный, с ним надёжно. Он первый поверил нам и убедил остальных.

Из узких продолговатых окон, обрамлённых зубьями разбитых витражей, сочится рассветный поток; растолкать тьму силёнок не достаёт, колышется причудливой светотенью. А ведь нету ветра, с чего ему колы… ох. Я обмякла, наткнувшись взглядом на её взгляд. Твари.

Дальше в памяти провал. Лишь обрывочные видения. Оскаленные пасти, свистящий рык, мелькание дубин и – кровь. Много крови. Мы несёмся вдоль всего этого, подталкиваемые сильными руками Гло, вверх по винтовой узкой лестнице, вдоль балкона, и снова по лестнице.

Осознание реальности возвращается лишь на самом верху, у входа в Башню. Башня – наша цель. Воины задачу выполнили: доставили нас с Петей. Но сами не дошли. Это не значит, что полегли: держат оборону на подступах… если живы. Проклятье. Из отряда с нами один Гло – ободранный, помятый, но кости целы, раз движется.

От цели нас отделяет дверь. Обшарпанная, подрагивает туда-сюда, двери в Соборе не запираются, замки все повыдраны. За нею, не сомневаюсь, тоже тварь.

Гло отодвигает нас, обжигая взглядом «замереть и не двигаться». Тварь – по его части. Что мы можем, училка и ученик, жмёмся к стене плечо к плечу. Проговорено сто раз что за чем, и всё равно из памяти выпало.

Гло стоит с дубиной и щерится, большой и лохматый. И – уже не стоит, исчез; дверь за ним глухо тукнула.

Страх разрастается, парализует… уж и дыхание по-собачьи мелкое. Чего он так долго?

«Он там сражается, а ты тут в штаны кладёшь», – пробивается откуда-то из подсознания мысль, простая как пробка, и – гонит страх! Дышать становится легче. Шевельнула рукой – шевелится!

– Гло-о! – позвала неуверенно. Тишина в ответ. – Гло-о! – усилила громкость. По-прежнему тихо.

Надо идти, вдруг ему помощь нужна. Только шагнула, как дверь дёрнулась и плавно пошла открываться.

А за ней…

«Кыс-кыс», – хриплю. Хочу глядеть смерти в глаза. Если уж всё равно помирать. Моя очередь. А Петька – он должен пройти. И воплотить идею. Чтобы не зря мы тут все… лежать остались, растерзанные.

– Кы-ыса, хоро-ошая… – семеню к твари на подгибающихся в коленях ногах, тяну ей навстречу подрагивающую левую руку. Всё ещё со скрюченными в дулю занемевшими пальцами. Ну не разгибаются они никак, и вместо открытой призывно ладони дёргается фига. Сознание ясное, мозги как часы работают. Держусь левой стены, освобождая правую для Пети, чтобы в дверь прошмыгнул.

Тварь медленно приближается, ритмично вздымая боками. Взглядом упёрлась в фигу, венчающую мою белую руку, обнажённую по локоть. Будто заворожённая этой фигой. А я – заворожённая её немигающим взглядом, остальное словно в тумане.

В тумане-то в тумане, но боковым зрением засекаю: бочком-бочком Петя трётся вдоль стеночки… и – исчезает за дверью. Молодец. Теперь ему нужно время, чтобы разобраться, оценить, исправить. Я должна дать ему это время, задержать тварь. Как сделать так, чтоб не за один присест меня съели, а по кусоч…

Вот и всё. Она вбирает в жуткую клыкастую пасть мою фигу. Зажмуриваюсь. Тепло и влажно руке. Сейчас, вот сейчас… пронзит болью… Что за… теперь лицу тепло и влажно. Меня едят? Но почему я не чувствую боли?!

Нет, не едят! – по крайней мере в данный момент. Скорее, пробуют. Лижут. Она же сытая, Гло сожрала, раз пасть в крови. И это кровь моего мужчины. Моего, да. Так и не узнавшего о моих к нему… чувствах. Я только его… только о нём… Мной овладевает отчаяние. А-а, всё равно теперь, так и так хана.

Надо – тянуть – время. И я его протяну.

Встаю на цыпочки и треплю тварюгу за ухом, где кожа складками. Она трубно ответно урчит… понравилось? Взгляд мой скользит вниз… х-хы, а ведь она – это он. Самец. Женщин, похоже, не встречал раньше – пахну иначе, что ли, с чего он вдруг добрый?

– А ты красивый… – мягко, вкрадчиво шуршу гадскому отродью. Не сильно отклонившись от правды. Чёрный, короткошёрстный, совершенный в своём уродстве, мощь так и прёт от горы мышц, и мощь эта будто не от мира сего – величавая, плавная.

«Петя, включай голову, эмоции к чёрту, шевелись, работай!» – взмаливаюсь беззвучно, вдруг поможет.