Дайте курс
(Повесть) - Маркуша Анатолий Маркович - Страница 40

Кажется, для начинающего испытателя вполне достаточно.

Но случилось так, что Султану пришлось решать еще одну, весьма неожиданную и едва ли не самую сложную задачу.

Разбег, планер оторвался и послушно полез на высоту. Левая рука пилота потянула шарик сброса стартовой тележки. Но тележка не сбросилась. Еще попытка, еще — тележка не сбрасывается. Что делать? Прерывать полет и садиться на неамортизированные колеса? Такое приземление не предусмотрено никакими расчетами.

Планер, отяжеленный стартовой тележкой, лениво ковыляет за буксировщиком. Летчик-испытатель должен что-то решать. За свое решение он будет нести всю полноту ответственности. Решение должно быть быстрым и обоснованным. Ну? Султан передает на командный пункт:

— Освободите полосу, буду садиться на тележке. Буксировщик заводит его к границе аэродрома, и малыш планер валится к земле. Именно валится, потому что такое снижение трудно назвать планированием.

Под фюзеляжем висят колеса. Уменьшить угол снижения нельзя — потеряешь скорость, и тогда упадешь, просто рухнешь на землю.

Ниже, ниже, ниже… Проверь скорость. Нормально. Еще немного, еще… Спокойно. Так, так, хорошо. Выравнивай.

И вот колеса коснулись земли. Планер угрожающе качнулся — пошел на нос. Ничего — выровнялся. Снова пошел на нос и опять выровнялся. Облако бурой пыли несется по летному полю. Несется со скоростью гоночного автомобиля. Машина неуправляема. Летчика мотает в кабине, того гляди разобьет лицо о приборную доску. Спокойнее, ты уже на земле. В какой-то момент над облаком пыли взлетают колеса. Сбросились-таки, проклятые. Сбросились в самый неподходящий момент. Теперь, может быть, все… Но ничего плохого не случается: планер, чиркнув лыжей по грунту, почти мгновенно останавливается, а тележка убегает в овраг.

Мне пришлось видеть Султана через пять минут после этого совершенно циркового приземления. Он сидел на траве и курил сигарету. Когда прибежали ведущий инженер и механик, сказал:

— Давайте быстренько выясните, в чем дело, и налаживайте тележку. До темноты успеем еще слетать. Давайте…

Мне пришлось расспрашивать Султана об этом полете через пятнадцать лет. Я напомнил ему, как он тогда спешил повторить вылет. Амет-Хан засмеялся:

— Ну что ж ты хочешь — молодой тогда был, глупый, вот и спешил. Теперь немного обождал бы. Теперь разобрался бы сперва. Впрочем, и тогда меня заставили обождать.

Мы сидим за обеденным столом. Я любуюсь руками Султана — его большие рабочие руки не знают ни минуты покоя, они все время в движении. Я думаю: Султан человек неожиданный, очень разный, притягательный человек. Недаром его все любят, особенно летчики. Ему легко прощают какие-то слабости (нет же на самом-то деле человека без греха!), потому, вероятно, прощают, что каждый знает — он человек преданный. Преданный работе, товарищам, небу…

Султан тоже думает о чем-то своем и вдруг говорит:

— А вообще-то первый вылет на новой машине — это всегда трудно. Другой раз всю ночь накануне не спишь. Думаешь, куришь, думаешь. Слетать-то я слетаю, а как слетать лучше? Это одно. И второе: все стараешься угадать, о чем она думает…

— Кто она?

— Как — кто? Машина… Непонятно? Ты не сердись. Рассказывать я не мастер. Рассказывать не моя специальность…

— Понятно, — говорю я, — ты тоже не сердись: больше не буду расспрашивать. Давай выпьем.

— За успех. За то, чтобы не было бессонницы.

— За успех — хорошо, за успех выпьем, а бессонница все равно будет. От этого не уйдешь. Это ведь жизнь.

Слово надо держать. Сказал: «больше не буду расспрашивать», значит, все. Значит, точка.

Но мне все кажется, что я не рассказал о Султане чего-то очень существенного, чего-то самого-само-го главного. И это сомнение приводит меня к другу и непосредственному начальнику Амет-Хана — заслуженному летчику-испытателю СССР Федору Бурцеву. Мы знакомы давно, и мне не нужно строить никаких предварительных маневров, чтобы объяснить цель своего визита.

— Какая главная черта Амет-Хана, чем определяется его характер, где то зернышко, из которого вырос Султан?

Бурцев отвечает не задумываясь: — Главное в нем — жадность…

И прежде чем я успеваю выразить свое недоумение столь странным и неожиданным ответом, Бурцев рассказывает мне историю, которую я постараюсь передать здесь с максимальной точностью.

— Есть такая книга — «Один в бескрайнем небе». Автор — Бриджмен. Американский летчик-испытатель. Хороший летчик, и книгу он написал свою здорово. Так вот, в этой книге Бриджмен рассказывает, в частности, о полетах на подвеске. Это вот что: опытный самолет подвешивают под самолет-носитель. Носитель затягивает испытуемую машину на высоту и там сбрасывает. Честно говоря, работа не сахар. Трудная работа. Вся на нерве. Бриджмен в подробностях все описывает. Пожалуй, даже в излишних подробностях, вернее, с преувеличением ужасов и страхов. Но в основном он прав: после такого полета в себя приходишь не сразу…

Несколько лет назад нам с Султаном пришлось хлебнуть этой работенки на практике. Стартовали с подвески, а дальше… дальше начиналось самое неприятное — крошку машину вели не мы, ее вел автопилот. И скорость при этом была весьма подходящая и высота очень небольшая. А ты сиди, сиди и контролируй. Если что не так, можешь взять управление на себя, а если все так — смотри…

Летали мы, как говорится, «в очередь».

И вот в день, когда была очередь Султана, случилась неприятность: проводник электрического сбрасывателя замкнул. Сбрасыватель сработал, и Султан оторвался от носителя с незапущенным двигателем.

Высоты было совсем мало. Приземляться некуда. Словом, ситуация — хуже не придумаешь. И что же? Сумел он запуститься. Сумел прийти домой. И сесть сумел как положено. Но это не все.

На другой день все было исправлено. Кому следует, накрутили, конечно, хвоста. Работа продолжается. Лететь моя очередь. Приходит Султан и говорит:

— Вчера я задание не выполнил, поэтому лететь надо не тебе, а мне.

После такой встряски любому человеку надо в себя прийти. Если б он напился в стельку, ей-богу, я бы понял, если б запросил отпуск на недельку, я бы тоже понял. Так нет: дай я слетаю! И ведь это искренне, без всякой рисовки. Чуть не плачет: дай я.

В двадцать лет все на полеты жадные. А вот Султан и в сорок пять все так же, как в двадцать, летать рвется. Дай, дай, еще дай! И такая в нем неистребимая жадность к небу, что я лично только удивляюсь.

Ты хотел главную его черту узнать, корень, так сказать, всех его успехов определить, вот тебе и ответ: сумел наш Султан молодость сохранить, не растерял жадности к небу, не устал летать. Это не каждому дано, верь мне, я знаю, что говорю.

Все? Разумеется, нет. Это невозможно — рассказать все о живом, действующем, нестареющем герое. Каждый новый день — новые полеты, новые подробности биографии, новые открытия, новые радости и новые огорчения.

Для всех боевых летчиков Великой Отечественной войны вот уже двадцать лет, как кончилась битва. Для летчиков-испытателей война продолжается. Конечно, им не надо сегодня барражировать в воздухе, отыскивая самолеты противника, крадущиеся к цели; не надо вести воздушные бои, не надо штурмовать вражеские эшелоны и бомбить чужие города. Война идет за скорость, за дальность, за новые знания, за новые возможности человеческих крыльев. Это трудная война. Это рискованная война, и побеждают тут не пушечными очередями, не залпами ракет и бомбовыми ударами, побеждают уменьем, талантом, настойчивостью, преданностью небу.

Строго говоря, летчик-испытатель — это звание, это должность, это профессия. Но, на мой взгляд, это еще и награда, признание, счастье. А заслуженный летчик-испытатель страны, поднимающий в небо машины, с легкостью обгоняющие звук в полете, уходящий далеко за пределы насыщенной кислородом атмосферы, преодолевающий пространства, соизмеримые с длиной экватора, живущий в завтрашнем дне нашего неба, — это тысячу раз герой и тысячу раз счастливый человек.