Дайте курс
(Повесть) - Маркуша Анатолий Маркович - Страница 34

У руководителя полетов лоб покрылся испариной. Локаторщики докладывали:

— «Меркурий-4» на высоте двенадцать тысяч пятьсот, подходит к дальнему приводу. Начал разворот.

Руководитель полетов посмотрел на секундомер и весь съежился.

Время исчезало катастрофически быстро. Но «Меркурий-4» все еще летел. Непонятно на чем, однако летел.

Локаторщики доложили:

— «Меркурий-4» вышел на посадочный. Высота пять тысяч метров.

И руководитель полетов не выдержал:

— «Меркурий-4», я Рыба, как дела?

— Дела? — Кажется, «Меркурий-4» усмехнулся. — Замечательные дела, кацо!

И вот он, стремительный, остроносый, словно гигантская стрела, выпущенная из невидимого лука, вырвался из облаков, прошелестел над бетонкой и покатился по земле.

Двигатель не работал.

Руководитель полетов распорядился:

— Буксирную машину на полосу, — и медленно вытер лицо.

Потом он спрашивал у Баркалая:

— О чем ты думал, когда полез на высоту?

Баркалая сморщил лоб и ответил:

— Больше всего я думал о том: правильный или неправильный график расхода горючего мы чертили в академии. Сойдется теория с практикой или не сойдется?

Оказывается, сошлась и очень даже точно.

— Двигатель сдох над ближним приводом. Но я имел запас высоты, так что все в порядке. — Помолчал и добавил: — Кто ж его ждал, такой ветер на высоте и всю дорогу в лоб. Ну, как назло. Раз в сто лет так бывает.

Диспетчерская полна народу. Нет, командиры кораблей не возмущены и не спорят: возмущаться и спорить бесполезно — запрет так запрет. Они просто ждут. Может быть, обстановка изменится, и тогда, чуточку поднажав, можно будет первым схватить «добро» на вылет. А пока они толкутся около стола диспетчера, прислушиваются к радиоразговорам, оценивают ситуацию. У каждого наготове полетный лист.

Над аэродромом солнце. Над аэродромом белесое, словно слинявшее небо, безветрие и духота. Даже трудно вообразить, что где-то рядом, всего в каких-нибудь ста пятидесяти километрах от точки вылета сатанеют грозы. Но в динамике диспетчерской рации то и дело раздаются сухие шорохи, треск и будто бы всплески — верное свидетельство недалекой электрической бури.

Входит еще один командир корабля. У него озабоченное лицо. У него усталые, покрасневшие глаза. Он идет прямо к столу диспетчера.

— Дронов. Командир ЛИ-2. У меня срочный груз на Веселое…

— Запрет всем бортам, товарищ Дронов…

— У меня полная машина однодневных инкубаторских цыплят…

— Люди ждут, товарищ Дронов…

— Люди могут перекусить в буфете. Цыплята орут — они голодные. Машина раскалилась… Экипаж замучился.

— Я понимаю, но запрет всем бортам…

— Соедините меня с начальником управления.

— Это бесполезно, товарищ Дронов.

— Соедините меня с начальником управления.

Диспетчер пожимает плечами. Все притихли. Дронов берет телефонную трубку.

— Докладывает командир ЛИ-2 пилот первого класса Дронов… — и дальше в коротких, требовательных выражениях он повторяет все, что уже известно читателю.

Пауза. У Дронова сосредоточенное лицо. Усталые глаза смотрят мимо диспетчера, не моргая, не щурясь. Наконец:

— Слушаюсь, товарищ начальник управления… Есть… Под личную ответственность… Есть… Вернусь… — первая улыбка. — Конечно, на рожон не полезу: у меня же дети, товарищ начальник.

Дронов протягивает полетный лист диспетчеру. И, получив «добро», быстро уходит к машине. Кто-то говорит ему вслед:

— Как же, этот вернется! Дожидайтесь!

— Срочный груз у него. Цыплята…

— А что? Не довезет, и вправду ведь передохнут…

— Мне доложили, товарищ Савченко, что вчера во время выполнения спецзадания в совхозе «Южный» у вас на борту находился посторонний. Это так?

— Не совсем, Александр Иванович. Мальчишку я действительно прокатил…

— Так что ж «не совсем»?

— Мальчишка целый месяц вертелся у нас на площадке. Горючее закачивал, машину драил, механику помогал, прямо из кожи вон лез. Хороший парнишка. В летчики собирается…

— Вы меня удивляете, Савченко. Пусть ваш мальчишка золотым будет, но это же нарушение, и притом грубое. Мы не детский сад, не кружок авиамоделистов, не клуб любителей летного дела. У нас свои задачи, свои обязанности и свои правила. Это вы понимаете?

— Понимаю, Александр Иванович. Но вы мальчишку не видели. Вот ручаюсь, если б только вы на него глянули, сами бы разрешили. Вихрастый, глазищи — во! Нос — кнопка. Ну, лет ему тринадцать, а все-все знает: и части самолета, и в устройстве движка разбирается. Такой дотошный. И работал ведь не день, не три, а целый месяц! Я и решил его премировать. Может быть, этот полет всю его жизнь определит…

— Романтикой занимаетесь. И еще базу подвести хотите. Не солидно и глупо. Полагал ограничиться замечанием, но боюсь, что замечания вам мало будет.

— За что ж замечание, Александр Иванович? План мы выполняем, в сроки укладываемся, летных нарушений у экипажа не было. Между прочим, я б мог вам и соврать, сказал бы, что никого не возил, и точка. Как бы вы доказали?..

— А у вас, оказывается, еще и такие мысли. Ну-ну-ну! Отстраняю от полетов сроком на десять суток. Подумайте. Хорошенько обо всем подумайте, Савченко!

— Так, Александр Иванович…

— Что — Александр Иванович? Что? Я принял решение. Потрудитесь исполнять…

Через двадцать минут.

— Можно?

— Входите!

— Здравствуйте, Александр Иванович. Нехорошо получается. За что это вы Виталия обидели? Ну, провез он мальчишку, ну, допустил, значит, уклонение. И сразу десять суток без полетов. Конечно, вы можете мне сказать: не твое дело. Я понимаю. Но мы-то с вами не мальчики, мы-то разобраться можем, Виталий как зверь работает…

— Вы совершенно правы, Борисов: это не ваше дело. Действительно, не ваше! И если каждый механик станет давать мне указания, касающиеся летной службы, у нас не работа будет, а сумасшедший дом.

— Александр Иванович, какие указания, что вы, ей-богу, говорите? Вы человек, я человек. Что ж мы, не можем, как взрослые люди…

— Решения отменять я не буду. Пусть ваш романтик Савченко посидит, и подумает, и поймет, что можно делать, а чего нельзя делать. У меня все.

— Эх, Александр Иванович!

Через десять минут.

— Привет, Саша!

— Привет!

— Чего это ты Савченко отстранил?

— Дурак он, вот и отстранил. Пацана на борт взял. Тот, видишь ли, в летчики собирается…

— И за это на десять суток?

— Не столько за это, а чтобы не молол ерунды: «Если б вы на мальчишку глянули, сами разрешили…» — Саша, а ты парнишку-то видел?

— На черта он мне? Не видел и видеть не хочу.

— Что-то ты нервный стал. Я тебе не начальник, но между нами, девочками, говоря, позволю заметить: отменил бы я это распоряжение, если б ты в моем подчинении был. Вот честное слово даю. Тебе ж план делать надо. А ты машину с работы снимаешь, хорошего летчика на прикол ставишь. Зря, Саша…

Еще через десять минут.

— Александр Иванович, разрешите?

— Мы, Александр Иванович, просить вас пришли…

— Ну, конечно, Савченко неправильно поступил. Это ясно…

— Только мы все вас просим, не надо его отстранять…

— Тем более сейчас работы столько. Лучше мы на него сами воздействуем.

— Хотите, на бюро продраим?

— Он и так уже все понял, Александр Иванович.

— Вы кто: летчики или адвокаты?

— Мы, конечно, летчики, Александр Иванович…

— Вот и идите и занимайтесь своим делом.

— Александр Иванович…

— Идите.

Еще через пять минут.

Товарищ командир, разрешите обратиться?

— А ты кто такой?

— Я? Это я. Это из-за меня все получилось. А Виталий Сергеевич совсем даже не виноват. Он и не видел, как я в самолет залез. Я в чехлы спрятался. Товарищ командир…

— Как тебя звать?

— Меня? Павлик меня звать.

— Очень хорошо. А зачем ты врешь, Павел?

— Так, товарищ командир…