Ловцы душ - Мазин Александр Владимирович - Страница 13

– А я… А я… Никогда не помру! Вот! – запальчиво заявил Малец.

Дедко поглядел на него внимательно… и промолчал.

Потому что – ведал.

Глава десятая

В начале месяца травня, когда снег повсюду уже сошел, кроме вовсе лишенных света овражков, когда заструился под нежной березовой корой сладкий сок, Дедко повел Мальца в дальнюю сторону. Пешком повел, седла не признавал.

У Мальца в ту пору нога была целехонька, но поспевал за ведуном еле-еле, хоть и умел по лесу ходить получше иного охотника.

Дедко пер, будто лось по весне. Напрямик, без тропок, по липкой, влажно чавкающей прошлогодней листве, по пружинистой хвое, шел, тьмы и света не разбирая, молча. Только что разок показал ученику мелькнувшую в разрыве крон синюю прибывающую луну:

– Притомишься – у ней силу бери.

Спали мало, в середине дня. И даже во сне перед глазами Мальца маячила белая спина Дедкина полушубка. Днем, ночью…

На третьи сутки Малец окончательно из сил выбился, ноги путались, цеплялись за всё подряд. Малец падал, вставал и снова падал, вымок весь, себя не чуял. На луну уж и глядеть перестал: без толку. В последний раз упал, решил: не встану. Уйдет Дедко, пускай.

Дедко вернулся, отыскал в темноте… да и огрел клюкой поперек спины. Враз силы у Мальца прибавилось.

Теперь ведун шел позади, а Малец трусил первым. Дедко то и дело его направлял. Словом, а чаще клюкой. Приговаривал:

– Меня земля сама носит. И тебя понесет. Сколь надо, столь и пройдешь. Ныне легко, ныне земля проснулась и всей грудью дышит. Чуешь как?

На седьмой день Малец уразумел, что есть «земля дышит». И сам с ней задышал. Тогда стало легко. Малец обрадовался и едва не побежал.

– Молодец, – похвалил Дедко.

И опять пошел первым.

Пришли на одиннадцатый день. Деревья вдруг отшагнули назад, и Малец увидал большую поляну. А на поляне – огороженную тыном избу. Тоже большую. Луна, полно округлившаяся, висела в небе, и в сизом свете ее отрок разглядел: на заостренных кольях тына надеты черепа. Звериные и человечьи.

Малец враз перетрусил, но Дедко уверенно подступил к воротам и забарабанил клюкой.

В ответ раздался свирепый лай и еще более свирепое рычание.

Не собачье – кого-то покрупней собаки.

Дедко заколотил еще неистовей.

Поначалу по ту сторону никто, кроме бесновавшегося зверья, не отзывался. Однако время спустя бедлам затих и голос, не понять, мужской или женский, проскрипел:

– Кого лихо несет?

– Открывай, колченогая! – взревел Дедко, и псы за воротами вновь зашлись от ярости.

– Нишкнить! – прикрикнул на них тот же скрипучий голос.

Застонал отодвигаемый засов. Ворота, однако ж, остались неподвижны. Отворилась махонькая калиточка. Дедко пихнул Мальца вперед, тот с разбегу влетел в калиточку, запнулся и упал бы, кабы не сгребли его две мощные мохнатые лапы. Вонючий хищный дух жаром обдал лицо. Малец увидал над собой раззявленную пасть и заорал от ужаса.

– Брось, Топтун! Брось его! – раздался окрик, и медведь с очень большой неохотой отпустил отрока.

– Затворяй, любезная моя! – веселым голосом гаркнул за спиной Дедко.

Малец во все глаза глядел на распатланную старуху, шуганувшую мишку.

А старуха, подбоченясь, глядела на Дедку.

– Раскомандовался! – вороной каркнула она. – За чем пожаловал, старый?

– От те и здрасьте! – закричал Дедко еще погромче и веселее. – Мы с дороги, устали, а ты!.. Ни воды помыться, ни еды поесть. Пшел, мохномордый! – Дедко замахнулся клюкой на медведя. Зверь так и шарахнулся. Не клюки испугался, ясное дело, а ведуна. Этакую зверюгу не то что клюкой, оглоблей огреешь – не заметит. Здоровущий. Такого в лесу встретить – лихое лихо.

– Помыться вам… – проворчала старуха.

Иль не старуха? Малец никак не мог взять в толк, сколько ей лет. При луне-то много не разглядишь…

– Помыться… Сама он сколь не мылась, а иные, знаш, вон и вовсе не моются – и ничё!

– Сёдни помоешься! – заявил Дедко. – Вишь, кого я привел? – Дедко подтолкнул Мальца наперед. – Видный отрок!

– Не больно-то виден! – буркнула хозяйка. – Только визжать здоров. Мало не оглохла!

– В дом веди, старая! – повелительно сказал Дедко. – Хорош лясы точить!

– Да уж как прикажете, гости нежданные! – Старуха фыркнула и, поворотясь, пошла к крыльцу. Заметно прихрамывала. Колченогая.

Дом был старый-престарый. И большой. В сенях на полке горела толстая свеча. Хозяйка взяла ее на ходу и похромала вверх по лестнице. Малец углядел: стены да перильца сплошь покрыты затейливой резьбой и черным-черны. Закопчены, что ли?

– Холодно у меня! – недовольно сообщила старуха.

– Ничё! – бодро отозвался Дедко. – Отрок протопит, коли дрова есть.

– Дрова есть, да печь холодна!

– Ничё! Он у меня мастак!

Малец слушал эти речи и чуял: за обычными словами что-то упрятано. Словно бы и слова эти заранее сговорены, кому что сказать…

Что-то мягкое прижалось к ноге. Малец аж подпрыгнул от неожиданности. И застыдился, углядев кота. Кот, черный, жирный, пушистый, тоже шарахнулся от Мальцева прыжка и фыркнул недовольно.

Старуха тем временем отворила новую дверь, впустила Дедку с учеником в просторную комнату, поставила свечу.

– Ну, мастак, счас печь топить будешь! – обратилась к отроку. – А там и в баньку. То я сама. Мое дело!

– Твое ж! – поддакнул Дедко.

Тут отрок разглядел хозяйку получше. Разглядел, да не много увидел. Власы, то ли седые, то ли пыльные, – как мех линючий. Платье – ворох тряпья. Не скажешь даже, худа или телиста. Лицо в саже да земле, только и видно, что нос горбатый, ломаный да глаза черные.

В сказках смердьих такими ведьмы виделись. Но Малец помнил ведьму. Она была не такой. Страшной, но по-другому. Однако Малец нутром чуял: эта – похуже ведьмы. Пострашнее.

– Мышеед, – сказала карга коту, – удружи, милай, сведи мастака к дровам. Да покажи, что где. – И уже Мальцу: – Иди, он те все покажет. – И ловко сощелкнула нагар длинным ногтем.

Малец покосился на Дедку. Тот кивнул:

– Слушай ее, она – хозяйка.

Черный кот призывно мяукнул с лестницы.

– На-ка. – Хозяйка вынула вторую свечу, запалила и всунула в руку Мальцу. – Ить ноги переломаешь, будешь как я шкандыбать.

И захихикала.

Свечка оказалась теплой на ощупь, словно ее грели в ладони.

Кот с мурчанием поскакал по ступеням. Внизу остановился, подождал. Малец шел по пустому темному дому, вдыхал пыльный, тяжелый дух его и гадал, чей он? Кто строил? Для чего? И ведь крепко строил!

А умный кот и впрямь привел к печи. Да какой печи! В широкий ее зев Малец мог войти, едва наклонясь. И поленница рядом. Малец скинул полушубок, взял топор. Ах, какой топор! Шершавое топорище так и приросло к ладони. Только вот легок.

Поставил Малец на колоду чурбан. Для начала поменьше, примериться. Топорище длинное, непривычное. Махнул – и чурбан пополам. Будто не топорик в руке, а тяжеленный колун. Да еще в колоду врубился на три пальца.

И пошло. Топор летал, как и не железный, почти не утруждая руку, а уж рубил!..

Ясное дело, не простое орудие. Жалко, у Дедки такого нету. Стянуть бы!

Наконец решил Малец, что дров довольно. На растопку хватит, а уж как такая пещь разойдется – в нее хоть цельные бревна пихай.

Печь оказалась огромна. У наместника в тереме и то поменьше.

Разгоралось туго, хоть Малец и сделал все как надо. Перед тем как за огнем сбегать, ладони к ней прикладывал, слова правильные говорил, добра просил, как положено.

Долго не просыпалась печь. Должно, давно не топили. Малец вдосталь дыма наглотался, пока раздул. Наконец печь уступила, зашлась, загудела басом, по-великаньи. Дрова вспыхнули ярко, озарив весь огромный залище. Дым горький враз вверх утянуло. Теперь можно и оглядеться.

А глянуть было на что.

Поперек зала – три длинных стола. У столов – сиденья. Да не лавки, а высокие кресла с гнутыми спинками. Малец таких и не видал никогда. На пробу Малец уселся в одно из кресел – не впору оказалось. Ноги до пола еле доставали.