Лагуна (СИ) - Гальярди Марко - Страница 21

— Кто же, благородный синьор, — хозяин продолжал ронять вкрадчивые слова уговоров на благодатную почву измотанного дорогой тела, — пустит двух мужчин в такой час вместе с мальчиком к себе в дом?

— Поверьте, но на грех у меня сил уже не осталось! — съёрничал Джованни, пытаясь вытянуть из хозяина какие-нибудь дополнительные услуги. — Если будет достаточно горячей воды, чтобы ноги ополоснуть с дороги, то я буду удовлетворён.

— Воды дам целое ведро, только не ошпарьтесь, синьор! — отвечал хозяин. — И ослика вашего свежим сеном покормлю. Вот только харчевня у нас не в гостинице, а в доме напротив, если пойдёте, то скажете, что от меня. Вас там примут ласково.

— Я еще не решил, пойду ли туда, — честно признался Джованни. — Может, мальчика пошлю.

Он пропустил хозяина постоялого двора вперед себя, подхватил одну корзину с вещами, самую тяжелую, потом почувствовал, как Халил сзади схватился за его пояс и чуть пошатнулся, начиная всё явнее прихрамывать. Восточный раб и Али тащили вторую корзину, распределив её вес на двоих.

Вынужденный попутчик, с которым придётся делить на ночь комнату, Джованни не понравился с первого взгляда. Он вообще рассчитывал на широкое ложе и тёплые объятия Халила, спящего рядом. А у этой гостиницы за отштукатуренным фасадом скрывались маленькие комнатушки с крепко сбитыми деревянными нарами в два яруса. Однако — чистые, с большими окнами. За соломенный тюфяк предлагалось заплатить отдельно, и Джованни отказался, решив не кормить чужих блох.

— Лоренцо, — угрюмо произнёс своё имя незнакомец и потянулся за камизой. Он уже устроил собственную постель и собирался ложиться спать. Свою лампаду он поставил на пол в проход между кроватями.

Джованни выхватил лампаду из рук хозяина и подвесил внутри комнаты на крюк рядом с дверью.

— Принесите воды и таз побольше, — стараясь сохранять спокойствие, довольно прохладно приказал Джованни хозяину. Обе корзины поместились в пространство между свободной кроватью и стеной. Али и Халил безмолвно заскользили по комнате, расстилая циновки, укладывая сверху одежду и покрывая всё сложенными вдвое плащами. Лоренцо опустил голову на свою седельную сумку и прикрыл глаза, сделав вид, что засыпает. Хозяин принёс два ведра воды — холодной и согретой — и медный таз.

— Кто-нибудь хочет кушать? — шепотом спросил Джованни своих спутников. — Или обойдёмся остатками хлеба и сыра? Остались еще вареные яйца и кусок колбасы. — Халил и Али замотали головами. Джованни достал еду из своей заплечной сумки и разделил её между стоящими рядом с ним товарищами. — А теперь признавайтесь, у кого и что болит?

Али пожаловался, что сумкой, перекинутой через плечо, натёр себе спину и бедро, где она свободно болталась.

— Разденешься, вымоешь больные места, я наложу мазь. Давай первым! — сказал Джованни. — Ляжешь на кровать, что над этим незнакомцем. Халил тоже ляжет наверх — надо мной. Я внизу. Так, Халил, а ты почему хромаешь? Ноги стёр?

— Не сильно, мой синьор, — еле слышно ответил раб на мавританском, — завтра надену свои сандалии. Мне ваша христианская обувь непривычна. Позволь нам сначала позаботиться о тебе, а затем уже ты о нас!

— Нет, первым Али. Тут слишком тесно, — Джованни доел остатки хлеба и открыл корзину, из которой извлёк свою лекарскую сумку.

Урон, нанесённый телу Али, был не столь значительным, как стёртые в кровь жесткими краями башмаков щиколотки Халила. Мальчик забрался наверх и сразу затих. Джованни присел на край кровати, поставил рядом с собой на пол лекарскую сумку, расшнуровал свою обувь — полусапоги, доходящие до середины икры, снял шоссы и с удовольствием погрузил ноющие от усталости ноги в горячую воду. Халил опустился рядом на колени, размял пальцами ступни, растёр полотенцем и оливковым маслом.

— Теперь твоя очередь, — Джованни усадил восточного раба на своё место и вымыл ему ноги. Тот вздрагивал от боли, когда пальцы флорентийца касались воспалённой и содранной кожи. — К завтрашнему утру всё подсохнет и заживёт. Видно, башмаки оказались еще недостаточно разношены. Можно дополнительно надеть еще носки из шерсти, они мягкие и не дадут больше ранить. — Он приказал Халилу прилечь на постель, сам сел рядом и положил его ноги себе на колени.

Ступни у Халила были красивыми: с ровными пальцами и искусно выточенными суставами, второй палец был чуть длиннее первого. Их было приятно просто гладить, наслаждаясь плавностью линий, а не только смазывать целебной мазью и чувствовать, как тело восточного раба откликается на весьма ощутимое пощипывание на оголённых местах. Джованни получал удовольствие и шептал ободряющие слова на мавританском.

— Мой синьор, давайте не терять времени: приляжем полусидя лицом друг к другу. Ты будешь лечить мои ноги, а я разминать твои, — неожиданно предложил Халил.

Джованни с опаской посмотрел на незнакомца по имени Лоренцо, но тот, казалось, крепко спал, отвернувшись к стене. Однако в предложенном Халилом не было ничего предосудительного, чего можно было устыдиться.

— Ладно, — согласился Джованни, — только учти, ты это делаешь не для того, чтобы меня возбудить, а чтобы сон мой был крепким и здоровым.

Халил улыбнулся в ответ и сам устало прикрыл веки.

***

Громкие слова проклятия разбудили Джованни. Он испуганно распахнул глаза и заметил в рассветной полутьме, что уже полностью одетый Лоренцо пытается выпутать носок своего сапога из ремня лекарской сумки, так и оставленной на полу. Внутри что-то жалобно позвякивало и было готово разбиться, если этот неотёсанный горец не прекратит своих попыток грубо выдернуть ногу из плена.

— Эй, осторожнее! — тихо прикрикнул на горца Джованни.

Лоренцо придержал большой меч, притороченный к поясу, опустился на корточки и помог себе руками:

— Ты что — лекарь? — недоверчиво спросил он, когда разглядел предметы в полураскрытой сумке. Затем осторожно почти задвинул её под кровать и протопал к ночному горшку, что стоял в углу рядом с дверью, закрытый крышкой. — Хороший?

— Самый лучший! — отозвался Джованни, чуть привставая на локтях. Внезапно он понял, что они с Халилом так и заснули вдвоём на узком ложе — один с одной стороны, другой — отражением ему.

Лоренцо опорожнился в сосуд, затем поправил свою сумку на плече и отворил дверной засов. Внезапно обернулся, как бы прощаясь:

— Ну, удачной дороги! Погода портится. Одевайтесь теплее в горах.

Лоренцо ушел, а Джованни заставил себя подняться с кровати и запереть дверь. Проверил, на месте ли деньги, которые он спрятал на дне корзин. Затем подошел к окну, заглянул в глубокое чистое небо, предвещавшее солнечный и тёплый день, пожал плечами, удивляясь словам незнакомца, и вновь вернулся в нагретую сном постель. Флорентиец чуть полежал, отгоняя сон, затем громко обратился к своим спутникам:

— Давайте вставать! У нас сегодня длинный переход через первые горы [2].

Путники позавтракали в близлежащей харчевне и запаслись едой на целый день. Пополнить запасы воды хозяин гостиницы посоветовал в Санта-Агате или рядом с церковью святого Лоренцо, что в Габбиано. По утренней свежести дорога началась легко — путники преодолели переправу — старый мост через Сиеве, заключенный с двух сторон в каменные башни с бойницами. Затем прошли между низких холмов, постепенно примыкающих к горам, и только тогда заметили, что на вершинах еще далёких гор лежит серое облако, четко выделяющееся посреди чистого и уже залитого солнцем неба. Недалеко от стен города Санта-Агата, слева от себя, Джованни заметил маленькую часовню с низким входом. Она стояла там с незапамятных времен и служила путникам знаком, что они ступают на веками намоленную и священную землю, посвященную почтенной святой Агате.

Историю святой знали тут все: она была покровительницей беременных женщин и защищала от пожаров, хотя и жила на далёкой Сицилии. Рассказывали, что Агата родилась в семье знатных родителей, но не захотела выходить замуж, как простые женщины, и в пятнадцать лет посвятила свою девственность Иисусу Христу. Однако префект Квинтианус, прельстившийся её непорочной красотой и возжелавший Агату, решил наказать девушку за веру и приказал отправить в бордель, где её насиловали ежедневно. Но и после этого Агата не пожелала оставить веру в Иисуса Христа, тогда было приказано её бить, пытать и отрезать груди. Потерпевший поражение Квинтианус приказал сжечь свою пленницу на костре, но землетрясение спасло девушку от казни. Будущая святая умерла в тюрьме, где сам апостол Пётр, явившийся перед ней, исцелил раны.