Красные нити (СИ) - Поспешная Юлия - Страница 114

— Отлично… повернись-ка, — сказал Карабанов, подойдя поближе.

Сгорая от стыда и жгучего чувства унижения, я, тихо глотая слёзы, послушно обернулась.

Мне нужно пережить это. Просто пережить. Пережить и… забыть.

Я почти физически ощущала, как сальный и наглый взгляд Карабанова касается моего обнаженного тела. Мне казалось он буквально гладил меня своим взглядом и беззастенчиво «лапал» везде, где ему хотелось. Я не сомневалась, что Карабанов получает удовольствие от моего унижения. И хотя я многое готова простить любому человеку и забыть его проступки, собственное столь грязное и извращенное унижение я не смогу простить никому! И если мне удастся выжить, я всё сделаю, чтобы этого козла, как минимум уволили из Комитета. Хотя я ещё и не представляю, как это сделать, и даже не знаю позволит ли он мне выжить.

Евсей, тем временем, бестактно, с дотошностью осматривал мою одежду. Наконец, он, убедившись, что на мне нет никаких подслушивающих устройств, небрежно бросил мне мою куртку и всё остальное.

— Всё, хватит тут вертеть своей задницей, — бросил он холодно, — одевайся уже.

Я немедленно бросилась к своей одежде на полу. Ощущая, как у меня пылают щеки, я стремилась, как можно быстрее скрыть своё обнаженное тело от насмешливого взгляда капитана Карабанова.

Я дрожала от холода и пережитого кошмарного топтания собственного достоинства! Мне хотелось в душ, в горячий тёплый душ, чтобы смыть с себя следы от «прикосновений» липкого взгляда Карабанова.

Когда мы выехали из гаража, снегопад заметно усилился. Движение на дорогах усложнилось, многие включили фары. Я ожидала (и надеялась), что Карабанов передумает в такую непогоду переться, чёрт знает куда, но взгляд офицера Комитета оставался упрямым и тяжёлым.

Через некоторое время мы выехали из города, и за окном вырос зимний лес. А ещё, примерно через час с лишним, Карабанов заехал в глубь заснеженной чащи леса и заглушил двигатель.

Несколько минут мы просто молча сидели в машине, с работающими дворниками.

Карабанов тяжело вздохнул, чуть наклонился вперёд, судорожно стискивая руль. Я увидела, как он зажмурился и поморщился, едва ли не касаясь лбом руля.

Я не понимала, что происходит. Казалось, у Карабанова внезапно наступил какой-то внезапный приступ боли или (ну, вдруг!) резкие муки совести.

— Выходи, — не открывая глаз бросил он мне.

Опасаясь его разозлить, я поспешила выполнить его приказ и выбралась из УАЗа.

Над нами возвышались темные ели, со снежными шапками на лохматых ветках. Между еловых веток гневно завывал январский ветер, а над бугрящимися сугробами парили вихри метели.

Карабанов гулко хлопнул дверцей автомобиля, но звук металлического хлопка поглотил зимний ветер и утащил куда-то вглубь леса.

— Ну, чего встала? — спросил Евсей. — Давай…

Я непонимающе оглянулась на него.

— Что… О чем ты?

— Я не знаю, чёрт возьми! — он раздраженно развёл руками. — Давай делай, что нужно… Что ты обычно делаешь?! Как ты помогаешь Корнилову?!

Он не знал, что именно я умею и заметно злился. Последнее может плохо кончится как для меня, так и для Мирона.

Я оглядела запорошенную снежными сугробами небольшую опушку леса, и спросила:

— Что это за место? Куда ты меня привёз?

Судя по выражению лица, Карабанова мой вопрос разочаровал.

— Ты прикидываешься?

— Нет, — я растерянно пожала плечами, — если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, то объясни…

— Это место, где он убил её! — прорычал Карабанов. — Или, если я прав, попытался убить!

В глазах капитана Следственного комитета появился лихорадочный блеск.

Я отчаянно старалась держать себя в руках, но он невероятно пугал меня! И кругом только холодный и безлюдный зимний лес! Только снег, деревья и лёд! До ближайшего населенного пункта километров шесть-семь, никак не меньше! То есть, даже, если я рискну попытаться убежать от Карабанова… далеко, тем более, по таким сугробам я точно не убегу.

Словно прочитав мои, Евсей достал из свой пистолет, и показательно передёрнул затвор. Говорить он ничего не стал, всё было во взгляде его глаз.

Я нервно сглотнула и отвела взор от его глаз.

Не зная, что предпринять, я прошла вперёд. Промёрзлый снег хрустел и поскрипывал под ногами. Ледяные касание ветра неприятно гладили лицо и мне пришлось накинуть капюшон своей парки.

Я слышала, как Карабанов, выждав, неспешно ринулся следом за мной. Его шаги звучали с мрачной вкрадчивостью, они были, словно, напоминание о том, чтобы я не думала совершать никаких «глупостей».

Я и не собиралась сейчас бежать, я почти тактильно чувствовала целящийся мне между лопаток пистолет в руках Евсея. Всё, что я хотела — это, пережить сегодняшний день и снова увидеть Мирона.

Я настороженно ступала по заледенелому снегу и уже начинала ощущать, как насыщенный январским холодом воздух заснеженного леса изменяется. Это трудно объяснить, но воздух как будто становится плотнее, как будто наполняется какой-то тяжестью и становится, словно, более упругим, вязким и тягучим.

Таким его делают витающие здесь воспоминания. Воспоминания обитают повсюду, я не всегда их вижу, но, почти, всегда чувствую и отчасти даже могу осязать.

И это место, эта покрытая холмистыми сугробами опушка, была переполнена пережитыми эмоциями и мыслями. И чем дальше я шла, тем более явно я чувствовала их.

Сквозь шум ветра я услышала нарастающий шум автомобильного двигателя. Я замерла на мгновение, глубоко и судорожно вздохнула, а затем обернулась.

В глаза мне ударил яркий свет подъезжающей машины. С нервным, частым и сбивчивым дыханием я увидела, как из остановившегося передо мной элитарного внедорожника выходят мужчина и женщина.

Я видела, как из бронзового Рендж Ровера вышел мужчина и достал из багажника автомобиля лопату. Он отошёл на несколько метров от внедорожника и начала быстро выкапывать яму.

Затем из автомобиля вышла женщина, точнее девушка, в которой я, несмотря на слепящий свет фар машины, мгновенно узнала Людмилу Гольшанскую.

Девушка держала на руках объемистый сверток из зеленого одеяла. Она подошла к яме, которую выкопал Сильвестр Гольшанский. Я услышала его жесткий и холодный голос:

— Сама или я?

— Я сама, — всхлипнув, со слезами в голосе ответила Людмила.

Елизарова осторожно спустилась вниз, в выкопанную яму и бережно опустила на её дно свёрток из одеяла.

Несмотря на завывание ветра, я отчетливо расслышала её тихий, преисполненный слёзной печали голос:

— Я всегда буду любить тебя, Мартин. Надеюсь, моя любовь будет греть тебя в твоем собачьем рае.

Затем Сильвестр помог Людмиле выбраться наверх и начал закапывать могилу Мартина, который, по-видимому, был домашним питомцем Елизаровой.

Я увидела, как, через несколько минут Сильвестр передал Людмиле свой телефон.

Внутри меня стремительно собирался и затвердевал ком пугающего осознания грядущего кошмара. Я знала, что будет дальше! Я уже это видела! Я видела эту ночь, когда Сильвестр попытался убить Людмилу! Я видела это глазами той волчицы…

Воспоминание перед моими глазами резко изменилось, рассыпалось и вновь соткалось в уже другое видение.

Я увидела её… Пошатываясь, то и дело опираясь руками на деревья, Людмила через силу шла вперёд. Она с трудом переступала ногами в глубоких сугробах. Каждый шаг давался ей с тяжким болезненным трудом и с каждым шагом жизненные силы покидали её. Медленно, багровыми каплями, её жизнь сочилась через глубокую рану, оставленную ножом Сильвестра. Темно-карминовыми, влажно блестящими «цветками» кровь Людмилы орошала снег и застывала на обледенело хрусткой поверхности.

— Людмила!!! — вой зимнего ветра разорвал гремящий яростный голос Гольшанского. — Ты подохнешь здесь! В этом лесу! Тебя даже не найдут, грязная шл**а! Дрянная ты подстилка!

Девушка вздрогнула, когда сотрясающий воздух ночного леса, яростный крик Сильвестра настиг её.

Я видела, как Людмила тяжело опёрлась о дерево и затем услышала, как она слёзно всхлипнула.