Инфернальный реквием - Фехервари Петер - Страница 16

— Я не предлагаю ничего прятать, сэр. Просто неправильно оставлять товарища–абордажника вот так.

— Меня больше заботят живые, лейтенант.

«Живые и начинающие сдавать», — добавил Ичукву про себя.

Гвардейцы «Темной звезды» не боялись врагов, против которых могли выйти с пушкой или клинком, но ползучий неуловимый убийца, заразивший плоть солдат, уже обглодал их дисциплину до костей. Тот факт, что, проснувшись от набата, они обнаружили посреди каюты изувеченный труп, также не слишком положительно повлиял на боевой дух.

Пока абордажники спали, кто–то протащил тело Глике через весь лазарет и разрезал на куски, умудрившись никого не разбудить.

И еще непонятная ситуация с сержантом–абордажником. Постель Толанда оказалась пустой, и в каюте его не нашли. К досаде комиссара, солдат это ошеломило сильнее, чем случившееся с Глике.

«Их сплачивал только Фейзт, — признал Лемарш, глядя на сбившихся в кучку гвардейцев. — Они видели в нем неумирающего поборника, толика неуязвимости которого переходила каждому из них».

Полный бардак. Именно поэтому Ичукву осуждал героев: они вносили нестабильность в подразделение, на поле боя вели себя нестандартно до непредсказуемости, а их гибель становилась тяжелым ударом для сослуживцев. Неизменно проницательный Артемьев в своих мемуарах окрестил таких солдат «восхитительными часовыми бомбами разлада».

«И ты, вне всяких сомнений, уже взорвался, Толанд Фейзт», — рассудил Лемарш, прислушиваясь к болтовне гвардейцев.

— Женщина всех не остановить! — с резким акцентом заявил рассерженный Гёрка. — У ней только один выстрел есть!

— Слушай, Орк, это же пустотой драная мелта! — насмешливо ответил другой штурмовик–абордажник, Сантино. — Один выстрел нас всех насквозь прожжет.

Говоря, темнокожий боец тряхнул головой, и его дреды эффектно рассекли воздух на слове «всех».

— А если и нет, мы все равно ее снарягу никак не вскроем. Она руками нас на куски порвет.

— Говорить о таких вещах нечестиво есть, да, — вмешался Зеврай.

Его бритую голову покрывали завитки сакральных татуировок, сходившихся к золотому клейму в виде аквилы на лбу. Чингиз, переведенный из Оберайских Искупителей, был самым старшим и самым богобоязненным солдатом в роте, из–за чего получил прозвище Дьякон. Сантино придумал его в насмешку, однако Зеврай относился к нему совершенно серьезно.

— Вы погубите нас, товарищи, — сурово добавил он.

Стоя вне круга спорщиков, Лемарш ждал, когда Райсс наконец вмешается, но лейтенант просто держался возле него, такой же растерянный, как и прочие абордажники.

«Подобное совершенно недопустимо», — решил комиссар.

Он дернул пальцами, мечтая о пистолете. С тех пор как Ичукву присоединился к роте «Темная звезда», у него не возникало поводов для казней, а сейчас расстрел стал бы напрасной тратой жизней, однако он невольно принялся обдумывать варианты. Кого из бойцов стоило бы выбрать? Чья гибель послужила бы самым наглядным примером для остальных?

— Мы найти способ! — прорычал Гёрка. — Если надо, я суке голыми руками башку отвер…

Фраза завершилась сдавленным вскриком: Лемарш ударил Больдизара тростью по горлу, лишь немного сдержав руку, чтобы не убить его.

— Кажется, ты только что угрожал одной из дочерей Императора? — беззлобно поинтересовался комиссар, пока огромный гвардеец хватался за шею и пучил глаза.

Что примечательно, Гёрка выпрямился и попробовал ответить, но сумел лишь придушенно захрипеть. Ичукву оглядел остальных солдат, задерживая взор на каждом по очереди, и остановился на Райссе. Если абордажники вообще собираются нападать на политофицера, то либо сделают это сейчас, либо не отважатся никогда. Как ни странно, подобная перспектива взбодрила Лемарша.

— Лейтенант, ваши бойцы — какая–то шпана?

— Нет, комиссар!

— Тогда прошу вас постараться, чтобы впредь они не вводили меня в заблуждение, поскольку я не выношу шпаны.

— Есть, комиссар! — Помедлив лишь мгновение, офицер добавил: — Но мы должны найти сержанта–абордажника, сэр.

Гвардейцы согласно забормотали.

«Наконец–то немного металла в голосе, Райсс», — с одобрением подметил Ичукву.

— Да, — согласился он, — и мы так и поступим, но не опозорим при этом имени Астра Милитарум. Адепта Сороритас — наши верные союзницы.

— Нам нужны наши пушки, сэр, — осторожно произнес Шройдер. — Что бы ни расчекрыжило Глике, оно может вернуться.

— Кто бы, — поправил Лемарш, ткнув тростью в сторону бойца.

— Это сделал сержант, — просипел кто–то у него за спиной. — Я все видел.

Обернувшись, комиссар понял, что абордажник Райнфельд вылез из койки. Мало кто из солдат получил более тяжелые ранения, чем этот специалист по взрывчатке: Рему полностью отсекло правую руку, а также половину лица. Его кожу покрывала серебряная глазурь из чешуек, симптом режущего мора в последней стадии, а радужка уцелевшего глаза почти утратила цвет.

— Вернись в постель, абордажник Райнфельд! — приказал комиссар.

Он все колол, — забормотал умирающий, и с его потрескавшихся губ потекла слюна, — но Глике не падал. Просто стоял там, принимал удары… пока сержант не снес ему голову.

— Трон Святой, обереги нас, — прошептал Зеврай, осенив себя знамением аквилы.

— Это мухи, — продолжал Рем. Он постоянно оглядывал каюту, следя за чем–то невидимым. — Они влезли в Глике, а теперь летают повсюду.

— Ты ошибаешься, боец, — сказал Лемарш, ковыляя к нему. — Здесь нет мух.

— Сожгите все, что осталось, — прохрипел Райнфельд, указывая на труп. — Надо сжечь… чтобы оно опять не вернулось. — Уцелевшей рукой он вцепился в шинель комиссара, едва не повалив его. — Так нужно, для верности!

— Пожалуй, довольно, абордажник. — Ичукву с отвращением высвободился. От гвардейца тянуло мерзкой вонью.

«Испорчен так, что уже не спасти», — заключил бы на его месте Артемьев.

Умирающий солдат внезапно пришел в ужас:

— Вы… вы и меня должны сжечь… когда… я…

Закатив глаз, Рем рухнул навзничь.

Лемарш даже не попытался поймать его.

— Отнесите абордажника Райнфельда в его койку, — приказал он остальным. — И на сей раз пристегните как следует.

Пока комиссар поправлял шинель, что–то прожужжало мимо его уха.

III

Асената молча следовала за элегантной целестинкой. Хотя набат умолк, чрезвычайная ситуация явно продолжалась: пока сестры спускались по палубам, мимо них пробегали мужчины и женщины в форменных серых кителях корабельных Свечных Стражей. Многие из них были вооружены арбалетами и короткими мечами. Более внушительным оружием на Витарне разрешалось владеть только Адепта Сороритас, что обеспечивало им перевес в огневой мощи, невзирая на малую численность.

— Вы взошли на борт, чтобы присматривать за нами? — спросила Гиад.

— Ты переоцениваешь свою важность, отрекшаяся, — холодно ответила воительница. — Мое отделение отозвали в Перигелий. Наши дороги пересеклись по совпадению.

Судя по тону, она больше не желала обсуждать эту тему.

«Ты полна гордыни, женщина, — рассудила Асената. — Железная Свеча явно снизила требования, если кого–то вроде тебя сочли достойной звания целестинки».

Подобная служба требовала идеального баланса воинских умений и духовной умеренности, которого могли достичь лишь очень немногие Сестры Битвы. Каждый орден Адепта Сороритас по–своему выявлял действительно исключительных личностей, и четко определенного пути к вершине не имелось. Случалось, что воительница, пролившая кровь тысячи еретиков на сотне полей брани, не обладала каким–либо трудноопределимым, но обязательным качеством, поэтому ее, доблестного и верного солдата, не принимали в целестинки.

Что до сестер Железной Свечи, которым не доводилось вести войны или повергать осязаемых врагов, то они проходили чрезвычайно необычный, хотя и столь же неумолимый отбор. По крайней мере, так было во времена Асенаты. Она прекрасно знала содержание Ордалий[2] Непостижимых, поскольку некогда сама стояла на пороге возвышенного внутреннего круга секты. Вот почему ее уход так остро переживали — и, видимо, дурно вспоминали.