Красная улица
(Повесть) - Кава Виктор Иванович - Страница 16

— Может, и не спал. Но ведь устал… А я… ну что я сделала, Павел, для подполья?.. Только числюсь…

Павел Осипович резко повернулся к ней:

— А Аленка? Голодать будет? Только полдня нужно добираться в одну сторону.

Вера Александровна поглядела на закутанную малышку, коснулась губами ее щечек.

— А мы вдвоем. Правда, Аленка? По дороге и пообедаем и поужинаем…

Павел Осипович вышел из хаты. Вернулся он не скоро. И увидел, что Вера Александровна и Спиридон о чем-то деловито разговаривают.

— Ну, успокоился? — слегка улыбнулась Вера Александровна. — Вот и хорошо. А мы тут со Спиридоном соображаем, как нам получше пробраться. Пусть будет по-твоему — тронемся втроем. — Ну не сердись же, сам знаешь, что так задание будет выполнить легче. Никто не привяжется к матери с маленьким ребенком…

— Тебя не переубедишь, — устало махнул рукой Павел Осипович. — Да еще Спиридона в помощь взяла… Только пешком я вас не пущу, поедете на подводе и как семья без отца.

И они поехали в Затурцы, где их ждала связная. А оттуда тронулись в Шурин.

Ночью прошел густой дождь, и в колеях еще стояла вода. Повсюду мерцала роса, все было чистое, умытое, торжественное, как бывает только весной после дождя. В такой день хочешь не хочешь, а прояснится лицо человека, мягкая задумчивость украсит его — от искристых капель, от шороха чистой, сверкающей зелени, от пряных запахов, идущих из земли, от неба, от солнца.

Вера Александровна, укачав малышку и уложив ее на перинку, придвинулась к девушке:

— Как тебя звать?

— Зовите Фиалкой…

Вера Александровна покачала головой, сказала рассудительно:

— А если попадутся навстречу немцы или полицаи, так как мне тебя — Фиалкой называть?

Связная коротко взглянула на нее, потерла пальцами лоб. Видно, не ожидала такого простого и вместе с тем неожиданного вопроса.

Вера Александровна едва заметно улыбнулась краешком рта.

— Значит, как тебя звать?.. Любой?.. Хорошее имя… Ты, Люба, моя сестра. Мы везем в Шурин ребенка. Нам сказали, что там есть гадалка, которая выгоняет перепуг…

— А где у нее, — Спиридон кивнул на связную, — бумаги? Может, лучше перепрятать?

Девушка пощупала себя за волосы.

— Не дам, — решительно сказала она, — они у меня надежно спрятаны…

Вера Александровна улыбнулась открыто, ласково. И этим обезоружила девушку.

— А что, они тщательно обыскивают? — нерешительно спросила она.

— Бывает. Подозрительными, недоверчивыми стали, — сказал Спиридон. — Вот мне недавно и в ботинки заглядывали, даже подошвы оторвали… Но все равно не нашли донесение — я его в козырек фуражки зашил.

— А куда же перепрятать?..

Все трое стали оглядывать телегу.

Первым отозвался Спиридон:

— А если в перинку под Аленку? Пуха там много. Вряд ли прощупают бумагу…

Немцы показались неожиданно.

Их было трое. Стояли и ждали подводу. Спиридон посмотрел на связную — изо всей силы старается скрыть дрожь…

Они остановили подводу, окружили. Пожилой немец с хмурым лицом, покрытым глубокими морщинами, в которых кустилась черная щетина, спросил:

— Кто, куда, зачем?

Вера Александровна показала на малышку:

— Кинд, кранк… к гадалке… ангст…[4]

Немец поглядел на Аленку. А она вдруг открыла свой беззубый рот и… улыбнулась… Вера Александровна побледнела. Чего доброго, не поверит, что больная. Но с немцем произошла удивительная перемена — его лицо стало добрее, погрустнело.

— О, о, война делайт дети страх… Такой мал, а уже страх…

Все же они поковырялись в сене на телеге, придирчиво всех обыскали. Пожилой немец извинительно развел руками:

— Служба…

В Киселине, что по пути в Шурин, была конспиративная квартира. Там путников ждал короткий отдых.

Как и было условлено, у ворот стоял мужичонка — маленький, кривоногий, один глаз его все время моргал. Он выслушал, моргая, просьбу пустить с ребенком (сказано это было громко, чтобы слышали соседи), моргая, почесал затылок и открыл ворота. С его лица не сходило туповато-глуповатое выражение, подчеркнутое бесконечным подмигиваньем.

Как только вошли в хату, лицо хозяина тут же преобразилось. Только глаз по-прежнему часто моргал — следствие контузии в первую империалистическую.

— Плохи наши дела, — сказал он, обращаясь к гостям, — ох, плохи. Мост у нас один через Стоход. Всех, кто приблизится к нему, немцы чуть ли не догола раздевают. Недавно поймали двух партизан… До сих пор висят посреди села…

Связная съежилась, будто продрогла. Вере Александровне тоже сделалось не по себе, она прижала к себе Аленку.

В хате стало тихо, как на поминках.

— Может, брод есть, так переедем? — не совсем уверенно спросила Вера Александровна.

Хозяин покачал головой:

— Летом будет брод…

— А если переплыть? — подал мысль Спиридон. — Какая там ширина? Шагов сорок — не больше… Мы с Любой переплывем, а Вера Александровна вернется…

Со двора послышался визг поросенка. Хозяин посмотрел в окно:

— Вот паршивцы, из сарая выскочили. Свинья опоросилась, на мою голову!

И поковылял из хаты.

Спиридон стал смотреть в окно. По двору вприпрыжку носились два поросенка. В поисках поживы они ковыряли мордашками спорыш. Еще два поросенка застряли в щели под дверью сарая.

Поросенок… А что, если?..

Они думали, что часовые после недавнего события будут особенно тщательно охранять мост. А увидели довольно неожиданную картину. Один немец, толстый, обросший медно-рыжими волосами, стоял в одних трусах, нагнувшись, у края моста, а второй, обнажившись до пояса, поливал его из ведра. Автоматы их висели на перилах моста…

Люба приободрилась, тихо сказала:

— Может, без поросенка пропустят? Видите, какие… веселые?

Спиридон покачал головой:

— Веселые… Эти «веселые» вчера двух партизан повесили.

Часовые так увлеклись купанием, что заметили подводу, лишь когда лошадь уже взошла на мост.

Спиридон больно дернул поросенка за хвост и выпустил. Поросенок поднял визг — хоть уши затыкай. И побежал вдоль речки.

Это было так неожиданно для немцев, что они замерли с протянутыми к автоматам руками.

Еще мгновение — и, громко захохотав, они побежали за поросенком. Спиридон тоже соскочил с телеги и помчался за ними. А Вера Александровна стеганула кнутом лошадь.

Поросенок бежал зигзагами, и немцы раза два шлепнулись в жалящую осоку. Это еще больше распалило их.

Наконец, у самой воды, в камыше, рыжий схватил поросенка за ноги.

— Шпек, шпек![5] — С видом победителя поднял он поросенка над головой.

Спиридон подбежал к немцу:

— Спасибо, дяденька, что поймали! Большое вам спасибо! А то отец голову бы мне оторвал за этого заморыша…

И протянул руку к поросенку, покосившись на мост. Там было пусто, только автоматы чернели на перилах.

Рыжий обиженно заморгал глазами. И вдруг, больно ударив Спиридона по руке, загорланил:

— Век!

Спиридона точно ветром сдуло. Бежал, пока не догнал подводу.

Вера Александровна и Люба, увидев его, облегченно вздохнули.

— А мы чего только не передумали, — сказала Вера Александровна.

— Ну что вы, — Спиридон небрежно махнул рукой, — все нормально. Вот только поросенка жалко.

И он дернул вожжи.

— Но, Рябая, нам еще далеко ехать.

«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ГОСПОДА ПОЛИЦАИ!»

Спиридон лег на дно телеги, устланное мягкой, сочной травой для лошади, и загляделся в небо.

Оно было по-августовскому светло-голубое. Высоко стояли сотканные из белых легких волокон тучки-марли. А под ними медленно кружили два аиста.

Один аист стал снижаться, будто к чему-то приглядывается. Уж не Юстю ли увидел? Екнуло сердце…