Непохожие близнецы - Медведев Валерий Владимирович - Страница 11

Он сказал и стал чего-то ждать. Он думал, наверно, что я обрадуюсь, что мне не нужно приделывать к носу индейскую горбинку в духе Фенимора Купера или Сирано де Бержерака, но я почему-то не испытал от этого сообщения никакой радости. Мы помолчали ещё немного, и потом я спросил:

- А ещё она... говорила что-нибудь?

- Конечно, говорила, - сказал радостно Саша. - Она сказала, что это просто замечательно, что на свете есть такие мальчишки, как ты!

- Прямо так и сказала?

- Прямо так и сказала.

- А почему она так сказала? - спросил я.

- А потому что, если бы на свете все мальчишки были бы не такие, как ты, а такие, как я, - сказал Саша, - то Таня сказала, что тогда можно было бы просто умереть со скуки.

- Так и сказала?

- Честное слово!

- Так, может быть, она со мной пойдёт в кино? - спросил я Сашу. - Ты сходи... спроси её... раз она так сказала, - сказал я.

Когда я так сказал, то в Сашу как будто молния ударила, и он даже как-то немного, по-моему, почернел. Потом он повернулся и, ничего не сказав, пошёл к Тане. И они о чём-то снова стали разговаривать. Разговаривали они долго - за время их разговора Дерябин успел от своей дачи подойти к нашей, неся на плече свою музыкальную доску, которой он вчера дал мне по голове.

От Тани ко мне Саша снова подбежал бегом и сказал:

- Я её спросил, - сказал Саша, - но она сказала, что в кино пойдёт со мной...

Потом мы ещё постояли немного молча. И Дерябин к нам почему-то подошёл, как будто он не дрался вчера с нами, и тоже постоял с нами молча.

- Извини, - сказал Саша, - а то мы опоздаем...

И он, не оглядываясь больше на меня, пошёл к Тане Кузовлевой и, подойдя к ней, снова стал о чём-то разговаривать. Тогда я тоже стал разговаривать с Дерябиным.

- Понимаешь, Дерябин, - сказал я, - вот какое дело пропадает...

- Какое? - спросил меня Дерябин.

- Государственной важности... Понимаешь, скажем, я и Саша... против Скотланд-Ярда. Они там задумывают что-то против нашей страны... Мы с Сашей едем туда, чтобы разузнать, что они там задумывают. Саша едет как Саша в своём виде, как будто у него вообще нет брата, тем более близнеца, я туда еду с бородой, в седом парике. Там я это всё снимаю и превращаюсь в Сашиного близнеца. Мы живём в разных концах Лондона. Я сразу же начинаю разведывать, что они против нас задумали. Меня начинают подозревать в шпионаже. Однажды, когда я выхожу из дома, они идут за мной, чтобы не дать мне ничего разведать, но на самом деле из дома на этот раз вышел не я, а мой брат Саша, он просто идёт гулять по Лондону, и весь Скотланд-Ярд идёт за ним, а я в это время разведываю всё, что мне надо разведать... А теперь Таня, конечно, не отпустит Сашу в Лондон, - сказал я.

- Так ведь она и тебя могла не отпустить, - сказал Дерябин.

Затем он понял, что это напоминание мне было неприятно, и добавил, чтобы обрадовать меня, наверно:

- А Сутулов уже два часа умывается... И бороду забыл нацепить!..

Но даже и эта новость меня нисколько не обрадовала, я думал о том, что вообще-то Дерябин был прав: меня Таня тоже бы не отпустила, если бы... Но в это время Саша и Таня стали совсем удаляться от нашей дачи, и у меня сразу же пересохло во рту, и я перестал разговаривать. Я стал смотреть только на Таню и Сашу, а Дерябин, видно, всё смотрел на меня, потому что он вдруг спросил:

- Что с тобой?

И видно, со мной что-то произошло, иначе Дерябин не задал бы мне такой вопрос.

- Болит, - сказал я.

- Что болит? - спросил Дерябин.

- Не знаю, - сказал я.

- А где болит? - спросил Дерябин.

- Не знаю, - сказал я.

- Сейчас они будут уходить всё дальше, - сказал Дерябин. - И чем они будут дальше уходить, тем у тебя будет болеть всё меньше и меньше...

Таня с Сашей как раз отошли уже на много шагов от берёзы, а мы с Дерябиным всё смотрели им вслед. То есть это я смотрел вслед Тане и Саше, а Дерябин всё смотрел то им вслед, то на меня.

- Всё меньше болит? - спросил меня Дерябин.

- Нет, - сказал я Дерябину честно. - Чем они уходят всё дальше, тем болит почему-то всё больше...

- Что же делать? - спросил меня Дерябин. - Может, сказать им, чтоб они остановились?

А я сказал:

- Не надо! Пусть они идут!.. Пусть они идут, - сказал я. - И пусть болит... Хоть всю жизнь...

И больше я не сказал ничего, ни одного слова. Тем более что в это время Саша с Таней проходили уже мимо сутуловской дачи и я, хоть чувствовал себя всё хуже и больней, не спускал всё-таки с них глаз, - как бы Сутулов чего-нибудь не выкинул, когда Саша с Таней поравняются с его дачей. Но Сутулов ничего такого выкидывать не стал, он высунул на секунду из окна свою физиономию с перевязанной щекой, как будто у него зубы болели, и тут же спрятался обратно. И Мешков тоже не стал ничего выкидывать, когда Саша с Таней поравнялись с его домом. Мешков неторопливо, с достоинством снял со своей головы шляпу-стетсон и вежливо приподнял над макушкой.

- Вери найс бой Мешкоф, - прошептал я одними губами по-английски, - гуд чап! - как говорится, хороший парень, - прошептал и сам испугался. Я никогда не говорил таких длинных фраз на английском языке. Краем глаза я покосился на музыкальную доску Дерябина, которой он вчера меня треснул по голове. Может, тот удар начал действовать всё-таки?..

Но в это же время до меня донёсся тихий, но противный голос Лютатовского Вадима.

- Марфа-леди и Марфа-джентльмен! - крикнул он поравнявшимся с ним Тане и Саше.

А Тулькин выставил за забор фанерную доску, на которой было написано: "Саша + Таня = семья!"

И я позабыл про свою боль и вообще про всё на свете позабыл. Я помнил только об одном. Обидели Танечку Кузовлеву и Александра Завитайкина, которых я любил, как сорок тысяч братьев, то есть это я Александра любил, как сорок тысяч братьев, а Таню я любил... как я любил Таню Кузовлеву?.. тоже как сорок тысяч братьев... Нет, то есть как сорок тысяч сестёр. То есть её должен теперь любить, как сорок тысяч сестёр... И я должен, должен отомстить за Танечку и Александра, как сорок тысяч братьев. И кто обидел? Кто посмел?.. Сутулов даже не посмел, не осмелился, а эти... осмелились, хоть негромко, но всё-таки... обидели... Сейчас у меня Тулькин об этом пожалеет, сначала пожалеет Тулькин, а потом и Лютатовский.

- А это что у тебя такое? - испуганно спросил меня Дерябин, указав на жёлтую ладонь моей правой руки.

Моя рука уже стала желтеть на солнце!

- Что это у тебя? - переспросил меня Дерябин, бледнея.

- "Жёлтая лихорадка"! - сказал я, вглядываясь в лица обидчиков Тулькина и Лютатовского. - "Жёлтая лихорадка" начала действовать, - громко сказал я, погрозив кулаком Тулькину и Лютатовскому. - Жёлтая... как у Сутулова... Прости, Дерябин! - сказал я решительно. - Меня зовёт долг... долг сорока тысяч братьев!.. - И, увидев слоняющегося по двору Трезора, крикнул: Трезор, за мной!..

- Позовите к телефону вашу собаку, - сказал я в телефонную трубку, когда Тулькин по моей просьбе подошёл к телефону.

- А кто её спрашивает? - спросил меня Тулькин испуганным голосом.

- Её просит Джек из угрозыска! - сказал я грубым голосом и подмигнул Трезору и тихо прошептал: - Голос, Трезор!

"Гафф!" - сказал Трезор.

- А по какому делу? - спросил ещё больше испуганный Тулькин.

- По уголовному, - сказал я.

- А кто её просит?

- Я же сказал: Джек из угрозыска!

- Он ищейка?

- Он ищей.

- А по какому всё-таки делу? - спросил совсем перепуганный Тулькин.

- По делу пропажи у вашей Гальды золотой медали, полученной ею на последней собачьей выставке!.. Она должна дать некоторые показания... Голос, Трезор! - тихо прошептал я, и Трезор оглушительно залаял снова.

Перепуганный Тулькин подозвал свою Гальду к телефону, и она начала так радостно давать в трубку свои показания нашему Трезору, что в комнату тут же вбежала моя мама...