Чучело человека (СИ) - Диденко Александр - Страница 30

Щепкину стало так тошно, что он взял с полки книгу о стрелковом оружии, повалился на топчан и принялся слепо, бессмысленно листать страницы.

Поздно вечером, оторвавшись от бомбы, Сергеев завел старую песню: напомнил, что Щепкин есть не кто иной, как пособник властей, и что если он не будет сейчас же и немедленно помогать в подготовке к нападению, а на кого нападать всегда найдется, он вынужден будет выдать его противнику.

— Не готовиться нужно, — заметил Щепкин, — а уходить, прятаться и послать все к чертовой матери. Жить простой и безопасной жизнью.

— Ишь чего захотели, — засмеялся Сергеев, — я же говорю — предатель.

Они пустились в долгий и вялый спор о цели частного и всеобщего существования, в конце которого Сергеев пообещал устроить Щепкину «проверку на дорогах», а Щепкин заявил, что сбежит от Сергеева при первой же возможности, и вообще сбежит — надоело все.

— Вы человек неразумный, беспомощный, — возразил Сергеев, — ничего не умеете и не знаете. Так ведь? Вот, например, пойдемте, что покажу.

Они выбрались из одной темноты в другую — из подполья к дому, в сад.

— Видите луну? — спросил Сергеев. — Вон она. Вот вы, человек враждебный всему передовому, прогрессивному, человек реакционный, отсталый, скажите мне, это какая луна?

Щепкин поджал губы — луна как луна. Пожал плечами и ответил:

— Ну, серебряная.

Сергеев снисходительно улыбнулся.

— Дурак вы и есть дурак. Это луна ретроградная. Слышите? Такая же ретроградка, как вы.

Щепкин обиделся, а Сергеев взялся долго, громко и счастливо смеяться и когда отсмеялся, повел Щепкина обратно — из темноты в темноту — опять в подполье.

— Луна и в самом деле ретроградная, — продолжил Сергеев. — Ровно в десять вечера она слева от ветки. Или справа. Сегодня справа. Выходит, что ретроградная. Ведь все на свете движется слева направо.

— А если тучи?

— Тем более ретроградная. В любом случае плохая. Ретроградного в жизни всегда больше. Если ничто не говорит о том, что наличествует хорошее, значит наличествует плохое.

— Как это?

— А так, что по гороскопу губернатор умер от язвы еще до своего переизбрания. Ну, допустим, умер, — поправился Сергеев, — значит…

— По гороскопу? От язвы?

— Именно, от язвы. Не перебивайте! А он все еще ходит, судя по телевизору, значит нам и карты в руки — будем взрывать. Все равно ведь умер.

Ничего не понял Щепкин — не понял ни слова о ретроградности, не понял зачем убивать губернатора, не понял главного — жив ли Вращалов. Нет, не нужно Щепкину думать об этом, — решил плюнуть и при первой возможности, когда утихнет шумиха вокруг побега, в самом деле тихонечко смыться из осточертевшего города.

— Хорошая машина, — сказал Первый, — но медленная.

— Хорошая, — согласился Власик, — ЗИС сто пятнадцатый — Паккард сто восьмидесятый.

— Самую старую модель выбрал, дурак.

— Разве, товарищ Первый?

Власику когда-то был предоставлен выбор лимузина для копирования. Он остановился на модели «Паккард 180». К концу сорок пятого на ЗИСе построили «пятый», специализированный цех, запустили сборку представительской, сто десятой модели, довольно современной, конечно же. Первый пользовался бронированным «ЗИС-115», но по-прежнему любил тот самый преданный и безотказный «Паккард Твелв», что был с хозяином на переговорах в Тегеране, был в Ялте, на Потсдамской конференции был. Из окна красавца Первый осматривал Берлин. В сорок девятом лимузин отправился в музей, свита пересела в сто десятые ЗИСы, а Первый — в сто пятнадцатый, более тяжелый, значительно крепкий, но менее скоростной. За безопасность, хочешь не хочешь, нужно платить…

— Что это у меня здесь, посмотри. — Первый склонил голову, подставляя затылок генералу. — Чешется…

— Под волосами? — спросил Власик. — Ничего нет, родинка. Большая.

— Кажется, кто-то залез.

— Никак нет, товарищ Первый, никто не залез.

Так и мчались одной из трех кавалькад, вынырнув из Кремля в едином направлении, но разными маршрутами. Паккарды, ЗИСы, Хорхи, мать их.

За окном мельтешили декабрьские сосны, а Первый разглядывал монотонную обочину, вращая в руках погасшую трубку, когда внимание внезапно привлекло неясное рыжее пятно, стремительно наплывшее и умчавшееся, не дав себя разглядеть, не дав сосредоточиться. Первый приказал остановиться и подать машину назад. Не слушая Власика, вышел из автомобиля, шагнул в снег, склонился над рыжим пятном. Пятном оказалась мертвая собака. Первый выпрямился, нашарил в кармане спичечный коробок, раскурил трубку.

— Пусть в китель ее завернет, — приказал он, обозначая едва уловимый кивок в сторону водителя.

— Как в китель, товарищ Первый? — возразил Власик, — она же мертвая.

— Врачу пусть отвезет.

— Но она остыла уже и… — Власик брезгливо приблизился к рыжему пятну, — и на ней насекомые.

Первый развернулся и молча пошел к автомобилю. Власик вздохнул, захлопал по бокам, попрыгал на снегу и подозвал водителя. Тот стянул китель, набросил на собаку, обнял ее, понес, бережно прижав к животу, в машину сопровождения. Спустя минуту эскорт продолжил маршрут.

Все оставшееся время до въезда в Кунцево Первый молчал, угрюмо кусал остывший мундштук, думал о собаке в контексте собственного существования. Он не видел, как одна из машин отстала, остановилась за поворотом, съехала к лесу, не видел как из машины выбежал человек с большим свертком, как швырнул сверток в заснеженные кусты, швырнул вместе с кителем, как брезгливо сплюнул под ноги, как вернулся в машину, и как все — кроме одного, кроме главного, отдавшего поступившее от Власика распоряжение — засмеялись, как они засмеялись весело и беззлобно, как засмеялись по-новому, уже совершенно по-новому. В контексте собственного существования, в контексте. Он верил, что все получится, что собака задышит, поднимется, даже сможет есть, и, чего уж там, принесет потомство. Ведь продлевают жизнь мухам, — что стоит оживить пса?

— Это та, которая убежала, — сказал он.

— Никак нет, товарищ Первый, — возразил Власик, — та одноухая была и меньше.

— Ты проверь потом, есть ли ухо, — приказал Первый.

— Слушаюсь, товарищ Первый.

Сергеев сообщил Щепкину, что передумал, и что первыми нужно взрывать соседей.

— Охамели, — аргументировал он. — Точно, их! Сволочи и пособники властей.

У него имелась книга по изготовлению бомб в домашних условиях, и он намеревался произвести несколько взрывных устройств.

— А вообще-то, — закончил Сергеев, безусловно принимая миссию руководителя будущих террористических акций, — нужно задействовать ваш секретный матерьяльчик, это будет всем бомбам бомба.

Щепкин не помнил, что когда-либо рассказывал Сергееву о материалах Компании и повторил то, что сообщил чиновнику в подставной тюрьме: что диски уничтожены, что ничего не осталось — ни распечаток, ни в памяти, ибо ничего не читал, ни подозрений. И вообще, странно, что Сергеев знает о материалах. Сергеев, однако, объявил, что знает о них как раз от Щепкина, что если у того слабая память, то важные вещи необходимо фиксировать и пользоваться записной книгой и что ему кажется, что материалы Щепкин где-то припрятал, желая воспользоваться ими в день черный, безнадежный.

— Будет вам, — устранился Щепкин, — не нравится мне все это, там дети.

А Сергееву не нравились вялость Щепкина, безучастность и готовность к отступлению. Соседские дети? Он все продумал — договорился с матерью, чтобы та увела детей в музей, — в момент взрыва не будет никаких накладок. Бум, и готово. Вот именно: бум! — и готово. Это тебе не Сальвадор Дали, это почище. Дети останутся сиротами? Сиротами? Сиротами… Выходит, у них ретроградная луна. Так, а где бомба?

— Вы не видели, куда я положил бомбу? — спросил Сергеев. Щепкин не ответил, часом ранее он вынес бомбу в черном пластиком мешке, бросил в мусоровоз. — Обиделись? Будет вам! Какое дело делаем. Помогите лучше найти бомбу.