На единорогах не пашут (СИ) - Ледащёв Александр - Страница 44

— Большак…

— Большак Совун, — спокойно сказал Большак.

— Прекрасное имя для Замка Совы.

— Именно потому, герцог. Что ты желаешь сказать мне?

— Всем нежитям замка. Да, прибыла ли семья сида, которую я пообещал приютить в Замке Совы — или любом другом, в знак благодарности к ее погибшему старшему?

— Да, герцог. Они не держат на тебя зла, я уверен в этом.

— Прекрасно. Что вы — нежити — собираетесь делать завтра? Я хочу сообщить, что будет битва: сначала в поле, а дальше — никто не знает.

— Неужели герцог мог подумать, что нежити, незнати и сиды — Соседи — отличаются от своих павших братьев — павших в Замке Вейа? Что мы хуже знаем, что такое честь?

— Знаешь, Совун… Я так не мог думать. За то время, что я здесь, на Кромке, я кое-что понял. И вот что — считай, что все сказано трижды. Ты хочешь сливок? Просто посидим. Или ты хочешь чего-то другого? Само собой, что ты сам можешь все, что угодно, выбрать в кладовых, но я просто хочу угостить тебя.

— Тогда сливок, — решил Совун. — Благодарю тебя на щедром приглашении, герцог, — маленький нежить поклонился. Я ответил тем же. Скоро мы сидели за столом. Совун ел сливки — очень аккуратно и тщательно, я же потягивал Ча. Говорить было не о чем. Перед приходом рассвета я сидел в кресле, положив ноги на подоконник. Большак уже давно ушел. Я был один. Собирать меня было некому. Грут был мертв. Да и я, к тому же, был в броне и при мече. Как и при палках для арниса на спине. «Гроб, государь», — я грустно хмыкнул.

В дверь постучали — негромко, но слышно.

— Да. Разрешаю войти.

— Прости, государь, — на пороге возник глава гарнизона. — Я осмелился побеспокоить тебя. Утро, государь…

— Да, уже утро… Что, они уже вошли в ущелье?

— Пока нет, государь. Пока они только в пути. Здесь будут после полудня. Государь спал?

— Государь не спал. Ему было о чем подумать, начальник гарнизона… Что ты хочешь от меня?

— Государь, я думал, ты пожелаешь проверить готовность Замка Совы к обороне, а воинов — к битве.

— Да. Пошли, — это никому не нужно. Пусть это идет вразрез со всеми правилами и трактатами о войне — это никому не нужно. Это уже сделано — за меня. Им, начальником гарнизона, чьего имени я так и не удосужился узнать.

— Как твое имя, начальник гарнизона?

— Сила, государь.

— Хорошее имя…

Больше я ничего не сказал ему. Как и кому-то еще. Я молча обошел воинов — посмотрев в глаза каждому из них. И даже матерям тех отроков и отроковиц, которых я с легким сердцем послал почти на верную смерть — на скалы над ущельем. Мне нечего стыдится. Герцог лучше знает, где и кто пригодится. Вот и все. И в их глазах я читаю ту же мысль. Так надо. А еще там читается вера — не только у матерей. У всех. У каждого, кому я гляжу в душу. Вера в меня. В государя майората Вейа, герцога Дорогу, который проиграл битву у Замка Вейа.

Видимо, кровь Дини Ши изрядно разжижела за века. «Не знавших поражений в битвах», так, кажется. И тут я понимаю, что битва — это не один штурм. Не один бой. Не резня на стенах Замка Вейа. А что-то иное. В конце концов, что такое война, если не битва, длиной в войну?

— Государь, со скал машут серым стягом! — передо мной стоял воин — из числа тех, кто остается в Замке Совы.

— Прекрасно. Мы уже заждались, — я потянулся. Я сказал правду: день прошел в ожидании. Мучительном, изматывающем ожидании. Но не в том ленивом, которое звучало в голосе герцога Дороги. А в тяжком, удушливом ожидании, преисполненном страха и метаний — внутренних. Что, если они не войдут в ущелье, а просто обложат долину и будут ждать? Или пошлют разведчиков, которые найдут мои ямы и вар? Кстати…

— Передай Силе, что герцог приказывает: послать конника к стрелкам на скалах. Предать мой приказ: «Если войдут разведчики — не стрелять. Спрятаться. Не дать себя заметить. Убивать, только если подойдут к засаде вплотную — и найдут ее. Убивать, если найдут ямы и вар и пойдут обратно с вестями. Тогда убить всех. До единого. И продолжать в том же духе, пока не пойдет войско. Тогда — как было условлено вчера.» Ты все понял?

Воин поклонился. «Иди». Воин исчез. Он видел перед собой заскучавшего воителя. Не воина даже, не просто государя — а воителя, жадного до битвы и уверенного в победе. Так-то, х-ха. А через миг появился Сила. «Снаряжаться, государь!»

— Что ты, дасу подери, имеешь в виду, Сила?!

— Только одно, — серьезно сказал Сила и поставил на стол сверток. Развернул… На меня смотрела личина совы — мой шлем! С помятым ухом — мой шлем, из Замка Вейа, слетевший от удара убитого мной оборотня!

— Откуда он?!

— Его принес к нам большак Замка Вейа — Гёрте. И тут же ушел обратно. Он велел передать его тебе перед битвой, государь. Прости, что мы не посмели сказать тебе раньше — если надо было это сделать! — Сила опустил глаза.

— Все было сделано отменно и вовремя, начальник гарнизона, — я встал, подошел к столу, одел подшлемник, принесенный Силой — не мой старый, другой, затем кольчужный капюшон, а сверху — шлем родовых доспехов Вейа — голову совы, атакующей жертву — с закрытыми глазами. Гёрте жив! Может, не только он. Но как же вовремя, надо сказать… Я пошел вниз. К лошадям. Пора было седлаться.

Седловка закончена. Тяжелые всадники на конях. За ними идет тяжелая пехота — копейщики. Острие тарана Вейа составим мы, конница. А сзади нас подопрет пехота.

«Все помнят, что они делают? Или кто-то нуждается в том, чтобы я освежил его память?» — «Все, государь!» — лязг железных, напряженных глоток. — «Тогда все».

— Желтый флаг, государь! — голос со стены.

— Вошли в ущелье? Сразу?! «Их ненависть оказалась сильнее их разума», х-ха, лучшее надмогильное слово! — принесенная со старого мира эпитафия, которую произносили над павшим берсерком. — Х-ха, воины! Сегодня удача идет к нам лицом! Поле будет нашим, а дурак Хелла еще проклянет тот день, когда приволок сюда этих паршивых болотных шавок! — и воины рассмеялись. Искренне. Зло. Честно. Это был смех оскаленных перед последним боем сердец. Смех свирепых глаз, переполненных слезами ярости. Душ, истово ждущих своей доли на брачной постели. Морене сегодня будет не до скромных даров Ягой!..

5

— Что, Грут? Вечереет? Поднимите его! — приказал Радмарт. Оборотни со смехом подняли Грута на ноги, но тот упал, хотя старался удержаться, старался до хрипа из судорожно сжатого рта.

— Поставьте в телегу бревно — торчмя. И привяжите его к нему — он жалел, что не увидит битвы. Так вот — он ее увидит!

— Спасибо, Радмарт, — спокойно сказал Грут. — Не каждый день доведется увидеть, как вырежут сразу столько оборотней. Не говоря о дураках Хелла.

— Что еще тебе остается сказать, Грут? Ничего. Прощаться не будем — я вернусь за тобой, когда смогу принять тебя в стенах Замка Совы, ха!

Опираясь на бревно, Грут равнодушно смотрел на строй латников Хелла, как раз входивших в ущелье перед долиной, где стоял Замок Совы. Он ни о чем не думал. Он не боялся. Он ничего не хотел. Но где-то в самой мутной воде на дне своего сердца он утопил желание докричаться до Вейа, до своего государя — с убивающим, высасывающим все соки его, Грута, души, отчаянием — передать герцогу свой совет для битвы при Долине Сов. Тот, что герцог Дорога воплотил в жизнь — немного изменив. Но этого Грут не знал. Поэтому приказал себе — своему сердцу, уму, душе — молчать. Не сглазить. Оборотни тронулись вслед за латниками Хелла, легкая пехота уже вошла в долину — вслед за конницей. Обоз тяжко пополз по камням — Хелла никого не оставил перед ущельем. Он был настроен победить и спокойно войти в Замок — или погибнуть. Всем. И обозникам тоже. Грут закрыл глаза — поднявшаяся пыль все равно закрыла обзор.

— Синий флаг, государь! — крикнули со стены. Обоз начал входить в ущелье.

— Вперед. Шагом, — я тронул Буруна пятками и слегка похлопал по крупу — тот тут же тронулся вперед, за ним, за вожаком, потянулись остальные кони. Немного, казалось, качнувшись назад, преодолевая тяжесть брони, строй латников сделал первый шаг.