Новый Робинзон - Ружемон Луи де - Страница 24

Быстрым и незаметным движением я ударил вождя ножом прямо в сердце. Вождь замертво упал к моим ногам. Произошло все это очень быстро. Никто и не заметил, как я ударил вождя. Рана вызвала только внутреннее кровоизлияние, снаружи крови не было видно. Туземцы решили, что я убил вождя каким-то сверхъестественным способом.

Когда убитый вождь свалился к моим ногам, я поставил ногу на его тело, сложил руки на груди и торжествующим взглядом обвел всех присутствующих.

По местному обычаю родственники убитого имели право вызвать меня на бой, чтобы иметь возможность отомстить за кровь вождя. Никто не сделал этого. Все были возмущены вероломным поступком вождя. Угрожающие крики так и неслись со всех сторон. Меня осыпали приветствиями и даже предлагали почетное звание вождя.

Отказавшись от всяких лестных предложений туземцев, я не мог отказаться от присутствия на празднествах, которые должны были сопровождать погребение вождя. Такой отказ оскорбил бы чернокожих. Я остался в становище на некоторое время.

Тело вождя было завернуто в древесную кору. Его положили на род помоста, устроенного на развилке толстого дерева, находившегося за околицей становища. Там его тело и оставили. Как видите, похороны не были сложны.

Исполнив этот обряд, дикари принялись за свой неизменный корреббори. На этот раз он тянулся, с перерывами, целых две недели. Насилу мне удалось вырваться.

Наконец, все было готово. Мы вчетвером — я, Ямба и две обезумевших от радости девушки — тронулись в путь. Нас сопровождал отряд воинов.

Едва мы выбрались в пустыню, лежавшую за кочевьем туземцев, как девушки начали жаловаться на сильную боль в ногах. Они едва могли ступать по раскаленному песку. Пришлось сплести из травы что-то вроде гамака. На этом гамаке и несли девушек. Нести их пришлось поочередно. Воины оказались совершенно неспособными носить тяжести. Я думаю, что им кроме того было очень оскорбительно нести женщин. Ведь на женщин они смотрели, как на низшее существо. Скорее женщина должна была нести мужчину, по их мнению. Я и Ямба несли то одну девушку, то другую. Воины шли с пустыми руками.

Скоро воины вернулись обратно. В пустыне остались мы четверо. Хорошо, что нам не нужно было спешить. Нелегко было передвигаться по пустыне с слабыми, неприспособленными к таким путешествиям, девушками.

В конце концов мы добрались до большой реки, которая протекала в направлении северо-северо-восток к Кембриджскому заливу. Если не ошибаюсь, на картах Австралии она значится как Орд-Ривер. На берегу этой реки мы построили себе большой челн с боковым бревном. Такой челн называется у туземцев «каттамаран». Он очень длинен и узок, а потому и плохо устойчив. Чтобы сделать его более устойчивым, сбоку, параллельно ему, на поперечных брусках приделывается бревно. Оно лежит на воде и придает челну большую устойчивость.

Оставив позади горный хребет, мы поплыли среди цветущей равнины, поросшей высокими травами и реденьким лесом. На ночь мы выходили на берег.

Наши спутницы начали понемногу поправляться. К ним возвращались и силы и хорошее настроение. Вот только одежда причиняла им много беспокойства. Шкурки ссохлись и съежились. Пришлось заняться приготовлением новой.

Мы сделали ее из шкурок двуутробок, которых много встречалось по берегам реки.

Интересные животные эти двуутробки. Их детеныши родились такими недоразвитыми, что даже и на детенышей-то мало походили. Помню, я убил одну двуутробку — вомбата. Это оказалась самка. На ее животе была складка кожи, получалось что-то вроде сумки. Когда я взглянул в эту сумку, то увидел там какой-то маленький розовый комочек. Он висел, плотно присосавшись, на соске. Я вынул его. Должно быть он родился совсем недавно. Ноги у него были чуть заметны — так, какие-то бугорки торчали на теле. Он был совсем-совсем маленький, с лесной орех величиной. Рот его так крепко держал сосок матери, что мне пришлось с силой потащить детеныша, чтобы оторвать его от соска.

Я много раз убивал самок с детенышами в сумке. Иногда эти детеныши были совсем большие, покрытые шерстью. Они могли бегать. В минуты же опасности они прятались в сумку матери. Прелюбопытное зрелище было, когда встретишь самку со взрослым детенышем. Из щели сумки выглядывала головка с бойко смотревшими глазками.

Итак, с одеждой для девушек мне удалось справиться. Но гораздо хуже было другое. Дело в том, что они почему-то вообразили, что становище туземцев, куда мы направлялись, было не такое, как то, в котором жили девушки. Они думали, что в моем становище не шалаши, а маленькие домики. Думали, что там есть мебель и всякие принадлежности обихода белых людей. Они воображали, что мы приедем в деревню, а не в становище дикарей-кочевников. Я не торопился разочаровывать их, очень уж радужны были их мечты.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

У племени Ямбы. — Большая хижина. — Лакомое блюдо. — Наши развлечения. — Бруно.

НЕЗАМЕТНО мы добрались до залива. Племя Ямбы встретило нас с большой радостью. Туземцы хорошо отнеслись к белым девушкам. По их понятиям это были мои «жены».

— Теперь, — говорили они, — великий белый вождь не покинет нас. Он останется жить с нами.

Моя хижина успела сгореть за время моего отсутствия. Пожары здесь вообще случались часто. Временно мы поместились в травяном шалаше.

Девушки продолжали бояться туземцев. Они никак не могли преодолеть этого страха. Им постоянно мерещились ночные нападения, новое похищение и всякие ужасы. Я решил тогда построить для них хорошую хижину, такую, чтобы они чувствовали себя в ней в полной безопасности. Постройка бревенчатой хижины была в тех местах делом неслыханным. Но я все же приступил к этой постройке. Нужно же было мне успокоить хоть как-нибудь этих трусих.

Долго шла постройка. Я наволок, с помощью туземцев, кучу стволов деревьев, целые вороха коры и травы. Бревенчатые стены были прикрыты еще и корой, а крышу я сделал из травы. Хижина вышла не плохая. Конечно, она не была похожа на самую плохую избу, она была во много раз хуже. Но в наших условиях и это было хорошо.

В хижине было три комнаты, кое-как разгороженных бревешками и корой. Одна комната для девушек, одна — мне с Ямбой, а третья — общая. К хижине я пристроил навес. Это была наша «веранда». Издали эта хижина походила на какой-то ворох бревен, хвороста, коры и травы. Но жить в ней было можно.

Не скрою, девушки были очень разочарованы, когда увидели эту «знаменитую» хижину. Они ожидали совсем другого. Всю ночь они горько плакали. Ведь они ждали чего-то вроде «настоящего» дома. Потом они долго извинялись передо мной за эти слезы. Они не хотели огорчить меня своей неблагодарностью. Но удержаться от слез они не могли.

Я всячески старался облегчить и скрасить им жизнь. Я не поленился даже съездить на один из островов за несколько дней пути. Там у меня было спрятано под кучей коры немного зерен пшеницы. Я положил их туда еще в те давние времена, когда ехал с Ямбой и ее семейством с своего песчаного островка на материк. Я разыскал эту пшеницу, привез ее домой. Здесь я посеял ее. Девушки очень обрадовались этому растению. Они не могли дождаться, когда пшеница вызреет, и съедали ее еще совсем зеленой.

Понемножку они начинали привыкать к новой жизни. Я сделал для них несколько «стульев» и «стол». Моя «мебель» была очень неуклюжа. Ведь кроме топора у меня ничего не было, не было ни одного гвоздя. Я обтесал кое-как несколько чурбаков — вот и стулья. А столом служил большой пень, вывороченный с корнями. Обрубленные корни заменяли ножки. Стол был прочный (сломать его было никак нельзя), но такой тяжелый, что мы едва-едва втащили его в хижину.

Часто по вечерам мы вели длинные разговоры. Всегда об одном и том же — о возвращении на родину. Но мы не только разговаривали, мы и готовились к этому путешествию. Мы делали небольшие прогулки. Нужно было приучить девушек ходить. Однажды я сказал, что нам нужно будет добраться до порта Эссингтона или же отправиться сухим путем разыскивать порт Дарвин. Мои англичанки решительно запротестовали, а потом сознались, что боятся идти так далеко. Их страх перед чернокожими еще не прошел до сих пор.