Холодные звезды (сборник) - Лукьяненко Сергей - Страница 80

Впрочем, Наставник Пер сказал бы то же самое.

– Это все память, – сказала Катти убежденно. – Когда мы лишаемся памяти, остается только суть. Душа. Вы же знаете, он был очень импульсивный. Очень несдержанный. Реагировал на все сердцем. Вы помогли ему преодолеть себя, Пер. Стать нормальным человеком. Но это ведь все равно прорывалось! Когда исчезло воспитание, исчезло привитое обществом – Ник оказался… с обнаженным сердцем. Против нас, умных и все понимающих… Я приехала сюда, я поняла, что не могу… что должна поговорить с вами. Вы обязаны понять Никки, Наставник.

– Что я могу сделать, Катти? – спросил я, прячась под личиной Пера. – Он покинул санаторий. Он напал на Гибких. Теперь его судьба никому не ведома.

Мы остановились недалеко от транспортной кабины. Тихо было в этом маленьком парке полярного интерната. Кажется, даже в кустах никто не прятался, выслеживая стрекотунчиков или подстерегая случайных посетителей.

– Принимая решение, надо было учесть состояние Никки, – твердо сказала Катти. – Вы обязаны были это сделать. Настоять на ином наказании. Или… или скрыть случившееся.

– Ты меня обвиняешь? – растерянно спросил я. Или – уже не я? Наставник Пер, обжившийся во мне? Наставник Пер, готовый бить геометров их же оружием, воспитывать пятую колонну в снежных пустынях, лгать и поучать – ради благих целей?

– Да, – спокойно ответила Катти. – Обвиняю, Наставник. И могу это повторить в Мировом Совете.

Нет, этот мир совсем не безнадежен. Он даже не статичен. Он несется под уклон, но я стою сейчас на пути. И взлет его, и падение – для меня лишь равнина. Только – протянуть руку и толкнуть.

Какое сладкое искушение – на миг поверить в себя!

– У Никки были стихи, – тихо сказала Катти. – Давным-давно он читал их мне. Знаете, он словно чувствовал, что с ним случится… такая беда…

Я молчал, я не перебивал ее. Она пришла сюда не обвинять Наставника Пера, не просить его походатайствовать за затерявшегося в снегах и почти наверняка мертвого Никки Римера. Ей нужен был кто-то, с кем можно поговорить о Никки.

А Таг и Ган ее не устраивали. Может быть, тем, что сумели заломить мне руки за спину?

– задумчиво произнесла Катти.

И я, спрятанный в теле Наставника Пера, вздрогнул, вспоминая стихи Ника.

Странные стихи о человеке, который всего-то хотел – войти в дверь, не зная, что за ней поджидает чужая память.

Ник-Ник-Никки… мальчик чужой, далекой Земли, такой похожей Земли… Нам суждено было встретиться – пусть ты был уже мертв в миг нашей встречи. И все-таки ты во мне, и ты еще немного жив. В отличие от Наставника Пера, после которого не останется ничего.

Ты будешь жив, пока живу я. И может быть, впервые в жизни будешь спокоен. Хоть недолго.

А Катти читала стихи дальше, легко, не напрягаясь, она помнила их наизусть, и я сжался, ибо знал, что она скажет дальше:

– Он был хороший поэт, – сказал я. – Он был настоящий поэт, Катти.

– Я могу продолжить, – сказала Катти.

Я тоже это мог. И продолжил:

– Я не знала, что Никки читал вам эти стихи, Наставник Пер, – задумчиво и словно бы даже с неловкостью сказала Катти. – Он ведь написал их три месяца назад. Наставник, неужели вы знали, что Ник продолжал писать стихи? Наставник?

Я молчал. Мне нечего было сказать.

– Наставник Пер, вы очень хорошо их читали. – Катти не отрывала от меня взгляда, все более и более недоумевающего. – Почти как Никки. Как Никки.

Вот ты и попался, Петя Хрумов.

Есть такая штука, под названием душа, и ее подделать куда сложнее, чем форму лица или генотип.

– Воды… – попросил я, оседая на землю. – Катти, принеси воды. Мне… мне плохо. Воды!

Секунду растерянность и неясное подозрение боролись в ней с готовностью прийти на помощь. Потом Катти бросилась бежать к туннелю, ведущему в здание интерната.

А я, вскочив со всей прытью старческого тела, метнулся к транспортной кабине.

Все. Кончилась передышка. Началось бегство.

И все равно, Ник Ример, спасибо тебе за стихи!

Я ударил кулаком в ртутную жижу терминала.

Миг, пока управляющие системы геометров, эти куцые электронные мозги, входили в контакт с моим разумом, был долог и томителен. Я попался. Я раскрылся.

И потерял шанс передохнуть, отсидеться день-другой в теплом нутре интерната…

Пункт назначения?

– Наставник!

Я обернулся, встретившись взглядом с Катти. Она вернулась. Замерла как вкопанная на краю полянки, глядя на Пера, только что хватавшегося за сердце, а теперь – собирающегося улизнуть.

Слишком мало во мне от Наставника Пера! Только плоть.

Его душа была мне чужой.

И Катти почувствовала неладное.

Уточните пункт назначения!

Куда бежать? Где меня не догадаются искать в первую очередь? Где можно укрыться, спасая свою бесценную жизнь, свое дважды сменившееся тело…

Кабина?

Я даже не успел обрадоваться. Управляющая система прочла мои мысли и сочла их приказом. Здорово.

– Первая! – крикнул я.

Входите.

– Наставник! – закричала Катти, когда я нырнул в открывшуюся дверь. – Наставник?

Она бросилась к кабине, и я увидел ее лицо сквозь мутное стекло, почувствовал напряженный и уже понимающий взгляд.

Потом снизу ударил голубой свет.

Бег.

Все, что мне осталось. Скрываться, прятаться, ускользать. Один человек – слишком мало, чтобы изменить мир.

Место прощания. Освободите кабину.

Я постоял секунду, прежде чем выйти. Сквозь стекло пробивался свет – неровный, мерцающий, багровый.

В какую преисподнюю привела меня транспортная кабина?

Шагнув в открывшуюся дверь, я замер.

Темно. Здесь ночь – и почему-то кажется, что она здесь всегда. Жарко. И этот жар – такой же вечный, как и тьма. Воздух тяжелый и душный, наполненный запахом пепла.

Тянул со спины слабый ветерок, но и он был горяч и вязок.

Кабина стояла на краю огромной каменной чаши. Вначале мне показалось, что это жерло вулкана – снизу, с полукилометровой глубины, шло темно-красное лавовое свечение. Но черный камень был вылизан до зеркального блеска, до той правильности, к которой никогда не снисходит природа, но которая так нравится геометрам.

Узкий уступ, шедший по краю чаши, был буквально утыкан транспортными кабинками. Каждые сто шагов… каждые пятьдесят метров – цилиндр темного стекла, едва угадываемый по сиреневым отблескам. Но очень, очень редко и далеко друг от друга стояли на каменном бортике люди. Расплывчатые силуэты – тени красного огня, бушующего далеко внизу.

Как зачарованный я подошел к краю чаши. Никаких ограждений. Никаких световых указателей, силовых полей, бортиков, отделяющих каменный уступ от обрыва. Потрясающе. Геометры очень любят жизнь. Что может заставить их соорудить такое?