Военные рассказы и очерки - Иванов Всеволод - Страница 53

Кровавые призраки войны, они не могли существовать без войны, а Советский Союз был всегда могучим оплотом мира и залогом процветания народов Европы. И вот почему, злорадно хихикая, создавали они этот план и поразительно тщательно и долго хранили тайну его создания. Тайна создается и хранится прежде всего глубокой заинтересованностью в ней творцов и участников заговора.

Злоба влекла за собой эти призраки. Злоба и поныне держит их на привязи, возле себя. Злоба собрала громадные вооруженные силы Германии и бросила их против Советского Союза. И задолго до вторжения та же злоба обучала солдат, отливала пушки на всех заводах Европы, готовила танки и самолеты и назначила не только точный день вторжения, но и час его.

И немцы вторглись в точно намеченные день и час.

И казалось, было соблюдено все и все расписано. Тайна вторжения, орудия, самолеты, танки. Солдаты, испытанные в боях и воодушевленные легкими победами, покорившие почти всю Европу. Самоуверенные полководцы. Казалось, шагни — и ты войдешь в СССР с легкостью, как входят в соседнюю незапертую комнату.

Не учли одного. Да и как могли учесть это и поверить этому наглые политиканы, отборные обманщики, гнойные циники и поминутно харкающие ложью негодяи? Посмотрите на их морды. Разве они способны верить в человечность, истину, правду, справедливость, патриотизм и самопожертвование?

А именно патриотизмом, самопожертвованием, верой в правду и справедливость победил и будет побеждать советский народ.

На заводы Урала, которые хотели бомбить с приволжских своих аэродромов геринги и кейтели, не упало ни одной бомбы. Тогда как фашистские заводы, даже спрятанные в глубоких подземельях и глубоких тылах Германии, взлетели на воздух от наших бомб самым разлюбезным образом.

Народ наш легко вздохнул, почувствовал себя свободным и от войск немецкого фашизма и от тяжелого стыда, что на земле может существовать такой позор и могут править такие страшные, кровавые упыри, как гитлеровцы. Этот стыд существовал, и не нужно, чтоб он возвращался. Вот почему призраки, источающие яд, должны быть стерты с лица земли, и вот почему нужен полный и совершенный, не только политический, но и моральный разгром фашизма, который ныне склонен к мимикрии и переодеванию. Слишком много пролито крови, слишком много испытано страданий, и бесчисленны тени мучеников, погибших в эту войну за счастье человечества, за его свободу. Не должно быть смеха и надругательства над мечтами этих мучеников. А их мечтою было одно — уничтожить фашизм, зорко смотреть за тем, чтоб он не возрождался ни под какой маской.

Подсудимые в зале много пишут. Больше всех, почти все время, пишет Геринг. Много пишет Риббентроп. Я не думаю, чтобы они писали мемуары, в которых бы искренне рассказали о своих преступлениях. Несомненно, они пишут другое — то, что проскальзывает в речах их защитников. Они хотят оболгать суд, оболгать документы, оболгать и обмануть человечество еще раз. Не удастся им это, никак не удастся! Человечество освободится от этого ужасного прошлого, сбросит его вместе с его бумагами в могилу и начнет новую и счастливую жизнь. Человечество упрямо и упорно. Он хочет, чтоб потомки наши не прочли на лице своих отцов виноватого и угрюмого выражения. Они должны увидеть и прочесть на нашем лице счастье полной победы над фашизмом.

И ты, не мигая, смотришь вдаль. Тебе чудятся огни радости, бесчисленные толпы людей, празднующие окончательное уничтожение фашизма и интриг фашиствующих пособников, чудятся торжественные звуки музыки, крики радости, и где-то позади тебя остался тот помост, с которого столкнули в петлю Кейтеля, Геринга, Риббентропа и других… И впереди тебя радость творчества и радостная творческая жизнь людей, которые боролись со всей яростью за это творчество, за эту бессмертную и неистребимую радость жизни…

Ноябрь-декабрь 1945 года

О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ

БРОНЕПОЕЗД 14-69

Глава первая

«Как можно скорее!»

Был мутный рассвет. Гости толпились на крыльце. Пирушка окончилась. Варя, невеста капитана Незеласова, замешкалась во внутренних комнатах с Верочкой, дочерью полковника Катина, коменданта крепости. Незеласов стоял у порога, держа в руке слегка влажную от тумана шелковую накидку.

Офицеры смеялись. От крепостной стены, прятавшейся в морской туман, к домику медленно идет часовой. Не дойдя шагов тридцать, он круто поворачивается и снова уходит в туман. А внутри домика сам полковник Катин, который любит «проветривать», открывает окна.

Затем, неслышно опустив крышку рояля, Катин подошел к капитану Незеласову и спросил твердым и ясным голосом, который так всем нравился:

— Довольны? Хорошо потанцевали? Люблю молодежь. Жаль, много курите. Верочка жалуется на голову… Верочка, Верочка, приятелей провожать пойдешь?

Из комнат донесся свежий голос, очень похожий на голос самого полковника:

— Нет, папочка, что-то нездоровится.

Вышла Варя и, принимая накидку от жениха, сказала, поводя многозначительно бровями:

— Верочке плохо, Саша. Ее знобит. — И добавила совсем тихо: — Не тиф ли?

Затем полковник Катин, провожавший гостей до крепостных ворот, повернулся к Незеласову и своим по-прежнему громким и самоуверенным голосом спросил:

— Говорят, капитан, вы — в тайгу? На усмирение мужиков?

— Мой бронепоезд здесь нужнее, — сухо ответил Незеласов. — Да, нужнее, господин комендант крепости!

— Ну что вы, я пошутил, капитан! Я вашим бронепоездом не командую… Вы какой-то сегодня подозрительный.

Ах, если бы быть еще более подозрительным — и капитану, и коменданту, и всем вообще! Густой голубоватый туман окружал офицеров, которые шутили, что теперь очень легко похитить любую даму. В этом липком тумане Незеласову послышался — не то на крепостной стене, не то вблизи ее — какой-то странный звук. Дернув за рукав полковника Катина, капитан спросил:

— Слышите?

— Ничего. А вы?

— Почудилось, — смеясь и слегка передразнивая голос коменданта, ответил Незеласов.

— Туман, — зевая, сказал полковник. — А вот и крепостные ворота. Эй, кто там! Пропустить! Надеюсь, дальше вы и без меня найдете дорогу? Я отдохну часок, а там — в обход. Тюрьма у меня серьезная: и Пеклеванов и его сообщники.

За крепостными воротами туман еще гуще. Офицеры взялись за руки, смех стал еще веселее, и Варя весело обратилась к Незеласову:

— Ах, Саша! Какой на площади подъем был сегодня!

— Вчера, — вставил поручик фон Кюн со смехом.

— Да, да, вчера! — подхватила Варя. — Какой духовный подъем! Когда прошли союзные войска и за ними двинулись наши, дружина Святого Креста, — весь город начал сбор пожертвований. Победить большевиков или умереть! Генерал Сахаров, командующий армией, перед отъездом в тайгу против партизан последнее столовое серебро пожертвовал.

— А епископ Макарий, — сказал торопливо юнкер Сережа, — крест, осыпанный бриллиантами.

— Я тоже не вытерпела и отдала свое последнее бриллиантовое кольцо!

— Разве у тебя два кольца? — полуиронически, полупечально спросил Незеласов. — Которое же на пальце?

— То есть я хотела отдать, но еще не отдала… Да, господа, поздравьте брата Сережу! Он вступил в дружину Святого Креста. Ты представляешь, Саша, когда епископ Макарий, который пожелал командовать дружиной, наденет высокие охотничьи сапоги и сядет верхом на лошадь…

Незеласов сказал холодно:

— Это будет внушительно.

Сережа, бренча на гитаре, запел. Дамы подхватили.

Тяжело дыша, верхом проскакал к городу пожилой офицер Фомин, помощник коменданта крепости.

— Господа, тише! Несчастье!

— Гражданская война кончилась? — засмеялся фон Кюн.

— Из крепостной тюрьмы бежал Пеклеванов. И все провода перерезаны!