Военные рассказы и очерки - Иванов Всеволод - Страница 37

Я спросил его:

— Долго пробудете в Москве?

Он ответил:

— Завтра уезжаю. Под Сталинград. У нас, среди летчиков, есть такое животрепещущее мнение, что за того старика, который по полю через фронт полз, не совсем еще отплачено. Надо работать.

10 марта 1943 года

НА КУРСКОЙ ДУГЕ

1. По военной дороге

Автомобиль «Додж», широкоплечий, голубовато-серый, выносливый, хотя и весьма прожорливый по части бензина, проворно и совершенно спокойно вбежал в город. Глядя на него, я думал, что иные машины, помимо исправного выполнения того, что им поручено человеком, вносят в свою работу нечто психологическое. Вот этот солидный «Додж», придуманный, по-видимому, одним из положительных героев Диккенса, того и гляди скажет: «Я уверен в удачном завершении моего дела, да и вы тоже, по-видимому. Приятное соседство, чрезвычайно приятное! Я бы с удовольствием протянул вам руку, но она в масле и пыли».

Красавец город — недаром же ему дали такое гордое имя: Орел! — лежал по обеим сторонам реки, раскинув беспомощно свои крылья, с перебитой шеей, с раздробленной головой, с потускневшими глазами…

К городу мы пробирались через окопы, лохматые от трав, от колючей проволоки. Кое-где возле окопов валялись обнаруженные и обезвреженные мины. Их желтое чрево цвета мокрого речного песка было выворочено. Подальше, в поле, торчали разбитые танки. Они похожи на глыбы камня, камня, из которого неумелый, но с большими претензиями скульптор хотел выбить памятник — попробовал, да бросил. Отчетливо виден крест — единственный знак, которому суждено остаться на память о германской попытке завоевать всемирное владычество.

Уже там, в поле, стало понятно, что нам не суметь полностью описать, как был взят нами Орел. И мы сами себя, внутренне, старались освободить от этой трудной и, разумеется, невыполнимой сейчас задачи. Мощь, проявленная при взятии Орла, была столь велика и прекрасна, что дух захватывало!.. Эпическая сила событий требовала времени, размышлений. Надо было отойти — и во времени и в пространстве, как отодвигаются слегка от картины, когда хотят рассмотреть ее целиком. Я понимаю, что сравнение это тривиальное и не всегда верное, но в нем есть кое-что от истины, от уважения к подвигу человека, к его героизму. Вот почему я желал сосуществовать в этом подвиге, хотя бы в самой малой степени, тем более, что подвиг русских людей продолжался и мы видели его на каждом шагу. Где-то поблизости пролетали немецкие самолеты, в Орле то и дело слышались взрывы мин замедленного действия, мимо нас везли снаряды, шли войска, возле шоссе торчали вешки, воткнутые еще немцами… Наступление Советской Армии продолжалось!

Орлы прекрасного бессмертного Орла — орлы русской доблести и славы — стремились на запад. Всей душой отдавшись этому стремлению, мы шли с ними рядом, с ввалившимися от бессонницы глазами, дыша благовонной пылью летних дорог, отрывисто занося свои чувства и мысли в записные книжки, счастливые этой отрывистостью, так как в ней стучал для нас глухой и тайный метроном будущего, творческого будущего!

Красавец город разрушен? Да, разрушен.

Но уже слава — бессмертная слава Орловской победы — поднимает его, и он встанет. Не перебита его шея, не раздроблена голова, не потускнели глаза! Его сыны, могучие его орлята, с острыми молодыми глазами и дерзкими когтями, поднялись над крутыми и морщинистыми тучами и бросились неистово на врага. Враг хлопотно топчется, озирается, дрябло отвисли его щеки, побледнела мясистая и уже много лет багровая от выпитой крови шея. Горе тебе, Германия, горе тебе, фашизм!

2. Дивизия идет вперед

Брянскими лесами вдоль фронта идет 380-я Орловская дивизия. Мне не говорят о задаче, которую дивизии предстоит выполнить, да и зачем мне знать! Я знаю вполне достаточно — дивизия двигается на врага, Орловская операция ощущается ею как операция вчерашнего дня, и оттого лица у всех сияющие, веселые и нежные. Одно плохо: по чувству — Орловская операция происходила вчера, а как рассказывать о вчерашнем? Поэтому рассказы о взятии Орла — без того лоска, который накладывается временем. Я беллетрист, привык к лоску времени, к благословенно-медленному течению мемуаров, поэтому я недоволен. Я часто спрашиваю у командира дивизии полковника Кустова:

— Как же было то-то и то-то в Орле?

Он делает широкий жест, словно бросает, сея, горсть зерна:

— Так же как и здесь. Приглядывайтесь. Глядите на орлов!

Дивизия идет ночью. Когда мы из лесу выходим в поле, явственно обозначается линия немецкой обороны; ракеты, пулеметы, орудия, минометы вычерчивают в темном, слегка дождливом небе багрово вздрагивающую полосу огня.

Трепетно поблескивает под молодым месяцем поле. В глубину беспечного неба стремятся облака с радужными от взрывов краями. Пехота тяжело шагает по ухабистой и, пожалуй, чересчур мягкой дороге: спать бы на такой перине, а не ходить — настолько дорога взбита, изрыта, исхожена.

Но до сна ли тут? Я не слышал слова «сон». Вместо «опит» говорят «отдыхает». Да так оно и есть! Не имея возможности спать ни восемь часов, ни шесть, человек отдыхает четыре — пять, чтобы снова приняться за тяжелый труд войны, чтобы совершенно лишить противника не только сна, но и отдыха. И не только отдыха, но и возможности передвигать ноги!

Ночью здешние леса таинственно прекрасны. Сколь ни рубили их немцы, сколь ни жгли, по-прежнему поднимаются вверх могучие сосны, по-прежнему сладко и проворно шелестят вольные березы, и усатые дубы так огромны, что вокруг них в тени уляжется целая деревня. Душистым, мягким, осенним уже запахом веет от леса — и вспоминаешь детство, старину, которой всегда оно овеяно, старинные предания, и кажется, что ты сам живешь в бессмертном предании.

А разве оно не так? Разве не вечным преданием останутся в памяти потомков наших эти леса, навевающие на немцев губительно слепой ужас? Разве не навечно сохранятся песни о солдатах и партизанах, сражавшихся за отчизну в этих лесах, сражавшихся с мужеством и умением необычайным, с тем же умением, с которым они подходили к Орлу и брали его!

Когда мы приехали в штаб армии, он находился в одной из деревень на границе Брянских лесов. Перед деревней — речка с плоскими берегами и такой же плоский деревянный мост. Здесь во времена немецкого полонения стоял огромный, в четыре человеческих роста, щит с надписью по-немецки: «Внимание! Опасность! Партизаны!» Но мало надписи. Неподалеку от моста немцы выстроили деревянные блокгаузы с бойницами и резко угловатыми башнями вроде тех, какие мы видели в детстве в иллюстрациях к Стивенсону и Куперу. И опять-таки мало им блокгаузов. Защищаясь от ужаса леса, немцы обнесли крайние дома деревни тройным забором, земляным валом и колючей проволокой.

А разве не богатырским преданием веет от этой дивизии, что под мелким и прозрачным дождем шагает по лесным дорогам? Издалека шла она, чтобы затем огненно-яростным тараном прорвать оборону немцев на реке Зуше, громить их до самого Орла, войти в Орел и стать отныне «Орловской»! В этой дивизии полторы тысячи орденоносцев и медаленосцев. Полторы тысячи подвигов — разумеется, не считая тех, что остались неучтенными.

3. Беседа на поляне

Ночь была свежая. Пала обильная роса, и монотонные листья осин, окружающих полянку, словно покрыты лаком. На поваленных осинах сидят пятеро: поэт П. Антокольский, гранатометчик азербайджанец Аджаров, связист сибиряк Петр Травков, старший лейтенант узбек Керим Умаров и я. Дивизия скоро выйдет на марш, времени у нас мало, хочется обо всем расспросить: нам — о том, как бились за Орел, им — что делается в тылу. В лесу тишина, а мы говорим громко, как в трамвае.

— В чем же ваша работа? Ну, расскажите хоть, за что вы получили орден Красной Звезды, — спрашиваю старшину связиста П. Травкова. — Вы все норовите про других.