Укрощение огня (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна - Страница 7

— Как пожелаете! — сдавленно прошипел юноша, полыхнув огненными стрелами из-под ресниц.

Хуже всего было то, что он не понимал своего нового господина: к чему это представление! Забавляется? Почему бы и нет, развлечься можно по всякому и его готовили ко всему… И наконец нашелся ценитель. Должно быть, так!

— Ты интересный противник, — будто в ответ князь одарил похвалой за очередной удачный ход. — И мне наконец не придется скучать… за доской.

И снова не столько в словах, сколько в дразняще многозначительных интонациях проскользнуло что-то такое, что был бы Амани на самом деле коброй — уже давно раздул бы капюшон и ядом бы истек от злости. Неужто… сейчас наверное ему следует рассыпаться в благодарностях за столь высокое признание, внимание к своей недостойной персоне, заверив, что в любой момент к услугам властелина!

Что ж, яд разъедал его самого. Аман не мог увидеть себя со стороны, но ставший вдруг болезненным изгиб манящих губ, надлом бровей, в то время как юноша упорно искал необходимое решение, заставляли хмуриться и безотрывно наблюдавшего за ним мужчину: да, дар его далек от праздничной игрушки! Не тело было ранено его, а сердце…

Он мог бы запросто согнуть, сломать строптивого невольника — сломать можно все. Растоптать насилием гордость юного красавца, болью и страхом превратить в дрожащее животное, покорное, безвольное, привязать к себе, как собаку сажают на цепь… хотя скорее всего, Амани не сломается, не позволит сделать последнее с собой, лишь редкие, отчаянные уже, всполохи жаркого пламени совсем угаснут в его душе. Вместе с жизнью, по всей вероятности, — рука не дрогнула один раз, не дрогнет и второй.

Амир мягко улыбнулся взволнованному юноше, получив в ответ яростный высверк в упор, и утвердился в верности своих намерений: исцеление еще не окончено. Куда интереснее вновь разбудить в отравленном горечью мальчике тот обжигающий вихрь, воплощенную жизнь и страсть, чей облик не отпускал с самого пира наместника Фоада. Вернуть упоение от борьбы, наслаждение игрой, радость жизни, вместо нервного сопротивления на надрыве. Вернуть… любовь?

6

Нужно ли говорить, что следующую партию Амани проиграл? Отчаянная борьба символично окончилась сокрушительным поражением.

— Господин желает продолжить? — с безупречной почтительной вежливостью спросил юноша, не поднимая глаз.

— Желаю, — благодушно промурлыкал мужчина, — но уже поздно, и ты устал…

Время действительно скорее приближалось к рассвету, чем было слегка за полночь. Шахматное противостояние затянулось, и в отличие от Амана, князь не только получил от него удовольствие, но и не считал нужным это скрывать.

— Подобный пустяк не должен тревожить господина, — делано безразлично уронил юноша. — Я привык не спать по ночам.

Это было сказано зря, Амир потемнел лицом от напоминания о прежней жизни своего невольника. Однако усилием воли мужчина сдержал всколыхнувшуюся в душе черную волну гнева: даже в самые страшные часы так не говорят о минутах счастья. Дерзость — оружие слабых, и к чему гневаться на сказанное из неверия, когда и без напрасной ревности нового хозяина, как видно, мало радости досталось наложнику от тех ночей его триумфа во дворце наместника.

Амир поднялся, спокойно объяснив:

— Здесь в этом нет нужды. Я поклялся, что ни в чем не стану неволить тебя. Или ты сомневаешься в моем слове?

Аман резко вскинул голову, прожигая взглядом крепкую спину в черном шелке абайи:

— Как бы я посмел, господин!!! — только лихорадочные пятна румянца на скулах выдавали, каких усилий стоит юноше сохранять остатки самообладания. — А вы настолько уверены, что на ваше ложе я приду сам?

— Придешь, — пообещал мужчина, голос стал бархатно-мягким.

— Никогда, — отчеканил Амани, прикрывая ресницы, как если бы готовился к удару.

Тот не задержался: услышав тихий смех, юноша вскочил, все же не совладав с собой, и задохнулся, распахнув глаза — Амир был рядом. Приблизившись бесшумно, он кончиками пальцев отвел от виска наложника выбившуюся смоляную прядку, аккуратно заправив ее за ухо, и улыбнулся в неистово пылающие очи:

— Бог мой, а ведь ты еще дитя! Знай, огненный мой, нет ничего более непостоянного, чем «никогда»… Не мучай себя, ты боишься даже не меня, а собственного страха. Но твоя звезда по-прежнему сияет ярко, было бы тяжким грехом потушить ее. Моя рука — не поднимется сделать это даже если у тебя на языке поселится дюжина ос, а твое тело никогда не откроется передо мной. Помни это, я дал тебе слово. Успокойся, наконец, и поверь, что хотя я желаю тебя, я все же не хочу видеть в твоих глазах пепел ненависти…

Мужчина неохотно отнял руку от темных локонов и закончил уже другим тоном:

— Иди отдыхай. Я буду ждать тебя завтра в тот же час, если захочешь снова поупражнять ум за шатрангом!

Ошеломленный и непривычно растерянный Амани послушно позволил довести себя до дверей, и только когда они закрылись за ним, оставив в одиночестве в пустынном коридоре, немного очнулся от наваждения. Сжав виски, Аман в несколько вздохов вернул себе подобие выдержки, но чувствовал себя так, как будто вновь провел ночь в застенках в ожидании неминуемой мучительной казни, и она уже состоялась! Едва хватило сил, чтобы пройти несколько шагов до своих комнат, коротким взмахом отпустить подскочившего при его появлении Тарика, и уже тогда позволить себе рухнуть на облюбованный диванчик у окна. Все…

Ни ярости, ни злости не было — был слепой ужас. Господин ошибся: до сегодняшнего вечера он не боялся! Игра, которая составляла собой всю его жизнь, не была проста, но правила были изучены им досконально, а рука набита в поединках… Есть участь пострашнее, чем быть украшением постели, и в любой крайности остается последний выход, чтобы не упасть в грязь и не утратить себя!

Не смерть страшна, а холод безразличия. Иначе он бы не обманывал себя столько лет, угадывая отклик там, где его и быть не могло! — юноша сел, взглянув на тонкий месяц, меланхолично и рассеянно роняющий свой скудный свет на распростертый мир внизу.

Холодный свет, купающий в своем сиянии холодный камень…

А господин его пылает, и взгляд его как переполненные магмой жерла! И то, что он горит желаньем получить от своего раба — Амани не готов отдать. И не согласен!

Не согласится никогда, и к дэвам рассуждения! Хотя бы потому, что уже ничего не осталось… Душа, любовь, искренность — непозволительная роскошь для раба и лишнее ярмо, хлеще любого ошейника.

«Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет в тяжелых нежных наших лапах…»

Он убедился сполна, скелет хрустнул, хоть нежности он так и не узнал! Он так старательно берег за тысячью замков эту маленькую глупость, последнюю частичку с искоркой мечты. Протягивая ее на ладонях к своему жестокому солнцу, и каждый раз надеясь, что дар его убогий будет принят… Чтобы теперь позволить запросто купить пусть даже тлен ее?!

— Не бывать… — беззвучно по слогам пообещал Аман, принося свою клятву безжизненному отблеску луны.

7

День неспешно приближался к своему концу. Амани с удовольствием выкупался после долгой тренировки, довольный тем как охотно его тело возвращает себе отточенную до бритвенной остроты пластику движений и гибкую силу. Долгий перерыв не оказался губительным, и он снова может танцевать хоть всю ночь напролет.

Ну и что, что не для кого, а на его счастье у господина, кажется, несколько иные предпочтения, — юноша задумался. Назначенное время приближалось, а он так и не принял решения. Идти не хотелось — этот человек действительно пугал его, а затеянная игра с наложником безжалостно изматывала нервы. Забавной она могла показаться только на первый взгляд, ведь так или иначе, а деться Амани от хозяина некуда. Он раб, даже если ошейник на него еще не надели.

Не ответить на приглашение значило еще раз показать серьезность своих намерений, то, что отныне он не собирается подчиняться каждому движению пальцев, — а то и ловить их налету, предугадывая раньше самого хозяина, — лишь потому, что кто-то заплатил кому-то немаленькую сумму, чтобы пользоваться его телом.