Укрощение огня (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна - Страница 18

Искренний восторг, с которым мальчик касался его волос, помогая убрать неопрятные кончики, позабавил и польстил Амани, напомнив, что даже если нынче его цель далека от постели хозяина, то разбрасываться еще одним преимуществом, выделяющим его из общей толпы, по меньшей мере, безрассудно. Слишком много сил было затрачено, чтобы отточить его достоинства до абсолюта, чтоб теперь пренебречь собственными усилиями, пустив все на самотек.

Юноша провел подробную ревизию, составляя список необходимого для пополнения его запасов, после чего умылся, тщательно очистив лицо и тело, и нанеся затем подготовленный состав, делающий кожу более гладкой и мешающей пробиваться лишней растительности. Промыв в травах и просушив волосы, водил гребнем до тех пор, пока черные пряди не засияли шелковым блеском, собрав их волосок к волоску. Подправил линию бровей, удалив видимые ему одному изъяны, тонкой кисточкой нанес на ресницы масло, которым пользовался, чтобы они росли гуще и длиннее, апельсиновым маслом мазнул слегка обветрившиеся губы, а в последнюю очередь тщательно обработав и подровняв ногти, умастил руки.

Со вздохом оглядев себя, Аман остался доволен результатом: даже не призванная соблазнять, его красота все так же торжествующе сияла, позволяя ступать по земле уверенно. Царапины со временем сойдут, и даже будущий шрам его не слишком расстроил, — он не намерен больше играть в сладкого гаремного мальчика, а принято считать, что шрамы украшают мужчину. Кроме того, под одеждой он все равно не виден, а подобрав широкий браслет, рубцы можно будет скрыть и в танце.

Приведя себя в элементарный порядок, юноша пришел в самое лучшее состояние духа и почувствовал прилив сил. Спать по-прежнему не хотелось. Амани удобно устроился на балкончике, неторопливо размышляя, насколько уже изменилась его жизнь. Мог ли он вообще предположить нечто подобное тому, что встретил в крепости, когда судорожно подсчитывал сколько еще сможет продержаться в королях сераля, прежде чем на горле затянется шелковая удавка… Например, мальчик благородной крови, который смотрит на него, как на божество… Конечно, Тарик не показатель, но ведь и князю нужна его любовь, его отклик, а не чтобы зад подставлялся по первому щелчку в удобной для него позе! Наверное, действительно, что не делается, — все к лучшему.

В этот час, вспоминая и северную Жемчужину и когда-то так отчаянно любимого господина, юноша к своему удивлению не испытал ни привычного раздражения, ни боли, ни тем более ненависти. Отстраненное любопытство — а как там сейчас, что происходит, — мелькнуло и пропало: какая ему разница кого и как имеет в данный момент наместник Фоад!

Как будто нет ничего в мире важнее, и тем более, — интереснее! Ночная Мансура завораживала, преобразившись из грозного стража в страницу легенды, осыпанную серебристой пылью звезд. Широкие мазки теней смягчили бархатом изломы окружающих скал, окутав пеленой подножие башен, и превратив тяжеловесную каменную громаду цитадели в изысканное ожерелье из куполов, шпилей и выступов с узором арок и окон, изредка маняще озарявшихся трепещущим отблеском света. Казалось, что на сплошном черном сафьяне крепостной стены, суровая твердыня дышит в унисон легкому колебанию ветра, — глубоко и ровно, в спокойном сне перед долгим днем трудов и забот.

То смутное чувство, впервые возникшее на Ключевой, вновь вернулось, но Амани сейчас не хотелось думать, копаться в причинах и следствиях, разбираться и строить планы. Он словно бы растворился в живой тишине, наполненной шорохами и шепотом, ощущая совершенно незнакомое ему умиротворение.

И словно в ответ, как в ободряющем пожатии принимают протянутую навстречу руку, — пришла музыка. Она родилась где-то на самой границе слуха, незримой струной, пронзительно дрожащей между тьмой и светом. Она плыла тонкой нитью под высоким чернильно густым небом, билась медным звоном колокольчиков, рассыпаясь золотыми тягучими брызгами гаснущих искр… Внезапный яростный всплеск, и Аман очнулся от наваждения, все-таки осознав, что неявный прозрачный звук — не помрачение, навеянное красотой ночи, и где-то близко не спит еще один человек, творящий в этот миг часть окружающего волшебства.

Юноша поднялся, после минутного раздумья, и направился к выходу, надеясь, что мелодия не оборвется так же неожиданно, как и появилась.

18

Смуглые сильные пальцы танцевали над корпусом уда, сплетая из трепета струн прихотливый узор песни, а на едва озаренном пламенем лампы узком лице застыло отрешенное выражение. Он был не здесь и не сейчас в этот момент, он прекратил существовать, растворившись в мелодии без остатка, и став лишь одним из камней крепости, чье сердце сейчас вздрагивало под чуткими руками… Стенками чаши, наполненной пьянящим напитком звуков, корнем, взявшим из глубин земли ее сокровенные соки, чтобы навстречу драгоценной россыпи звезд распустились нежные лепестки цветка, словно продолжая меж собою беседу, не прерывавшуюся от начала времен…

И все же, то, что он уже не один, Кадер понял сразу, как и сразу узнал незваного слушателя, хотя тот стоял в самой тени: он был в ущелье, когда князь принял оскорбительный дар.

Хватает же у от рождения испорченных скверной гиен, падальщиков, погрязших в разврате, — наглости и бесстыдства дарить — пусть даже врагу, — мужчину на ложе!! Но дар был принят: пустыня на обратном пути убила бы юношу быстрее, чем трусость его охранников, а единственный удар в собственное сердце и цепи некоторым образом очищали… Всякое может случиться в плену.

Кадер продолжал бездумно перебирать пальцами, нащупывая путеводную нить мелодии, но уже не выпускал юношу из поля зрения. Тот стоял спокойно, не делая попыток подойти, лишь слушал, склонив слегка голову и сплетя на груди руки. На несколько шагов позади него заинтересованно дергал хвостом пантерыш. Кадер в свою очередь тоже не торопился их замечать: он видел мальчика всего несколько раз после…

Нужно сказать, что редкий человек в Мансуре не измысливал возможности, дабы своими глазами увидеть то самое дивное чудо, кого Амир ни с того ни с сего объявил связанным со своим пророчеством. На такие хитрости шли, что лучше б хоть вполовину так старались на рейдах!

Однако юноша вел жизнь тихую и уединенную, что, впрочем, не удивляло никого в той или иной степени несдержанности: от выжидательного молчания Фархада, уважительных отзывов Сафира об уме, любознательности и увлеченности письменным словом, до некоторых скабрезных замечаний, почему нежный бутон страсти может опасаться показать ножку за порог покоев с широкой и мягкой постелью… До того дня как сотня глаз провожала юношу к Седому Фархаду, считая каждую каплю крови, отмечавшую его шаг.

Мансура приняла того, кто не уронил себя. Признает ли теперь своим, достойным…

— Тоже не спится? — неожиданно бросил Кадер.

Юноша с невозмутимой отточенной грацией поклонился, не выходя из тени:

— Благодаря уважаемому Фархаду я проспал на 4 дня вперед минимум, — как ни в чем не бывало отозвался он, и в мягко вибрирующем голосе скользнула улыбка.

— Простите, что потревожил ваше уединение, мустахак, — молодой человек поклонился снова. — Меня привела музыка.

— Ты мне не помешал, — едва улыбнувшись ответил Кадер, — а музыка рождается для того, чтобы быть услышанной. Садись…

Мужчина сделал приглашающий жест, указывая на место рядом с собой.

— Благодарю! — Амани наконец вышел из цепких объятий сумрака, улыбнувшись доброжелательному собеседнику. Бастет неотступно следовала за ним — ночь, время охоты, время зверя.

— Ты тоже играешь? — назвавшись спросил Кадер, не скрывая интереса, с которым разглядывал приблизившегося юношу.

То, что парень не носит ошейник, не удивляло, больше бы изумило обратное — если бы Амир вдруг надел на него это ярмо со своим личным знаком. Большего позора для князя придумать было бы трудно, разве что еще клеймо начать ставить на своих людях, как на скотине из стада, чтоб не свели… Не в ошейнике дело — присевший рядом юноша даже отдаленно не напоминал подсказанный опытом образ украшения сераля, хотя красив был бесспорно.